Самый яркий свет (СИ) - Березняк Андрей

— Дело не спорится, Алексей, — мягко вступил в спор Козодавлев. — Ты уж извини, но мои служащие тут инспекцию провели.

Граф посмурнел, взгляд его, брошенный на министра внутренних дел, не предвещал последнему ничего хорошего в ближайшем будущем. Но Павел Петрович откинулся в кресле и дал знак продолжить начатый рассказ.

— Дело Алексей Андреевич задумал интересное, да вот на местах его исполнение приведет к беде. Не учтены особенности каждой местности, где поселения стоят: где-то охотились традиционно, потому как земля бедная, всходов дает мало, где-то наоборот пахали испокон. А циркуляром все усреднено: тогда-то начать пахать, тогда-то сеять, а тогда-то жать. Вот и получается, что под Новгородом пшеницу на гибель засеивают. Поселенцы даже на работы должны получать пропуск, и вот инспектор наблюдал такую картину: с первыми петухами солдаты уже стоят у дома начальника, ждут разрешения выступить, а тот до одиннадцати спит! Потом пьет кофий, к полудню дает добро! А все, поздно уже на покос идти, особенно если на дальний! Земли расчистили много под пахоту, но скота не дали, потому и не обработать ее, и не удобрить! Начальники поселений воруют безбожно!

Аракчеев сидел уже почти черный, от него исходила неприязнь и ненависть, за столом сейчас вообще было только одно радостное пятно — Яков Иванович, наслаждающийся позором графа.

— В Чугуеве[6] полыхнуть бунт уже может, — добавил Ростопчин. — Там совсем плохо все, Алексей Андреевич. И не от того, что люди дурные живут, а от жадности и глупости твоих чиновников. Мы по своему ведомству тоже, как понимаешь, надзор ведем.

— Обложили, значит, — зло ответил Аракчеев.

— А ты, Алешенька, не кипятись, — мягко сказал ему Император. — Здесь, видишь ли, все близкие сидят, одно, надеюсь, дело на уме у всех — польза государству. Не просто так тебе жалуются. Знаю, что печешься ты о сим прожекте, личный он для тебя. Так и разберись с ним. Накажи, кого следует, а не кого попало. А то ты сегодня сначала либеральные идеи провозглашаешь, а на критику как самодур реагируешь.

— Наказываю, — проворчал граф. — Все одно воруют и дурость выказывают.

— Так ты не на внешние приличия смотри, что все по линеечке, в домах чисто и все вещи на своих местах. Я ведь тоже доклады читаю, знаю, как в твоих поселениях людишкам даже в домах жить запрещают, дабы при неожиданной твоей инспекции беспорядка не было. Вот бери Федора Васильевича, — Государь кивнул на Ростопчина, — и разбирайся с этим делом. Чтобы это у вас одна лямка была, которую вы тянете.

Павел Петрович встал, указав всем не вскакивать за ним, и, чеканя шаг туда-сюда, стал озвучивать свои решения:

— По образованию холопов я с графиней Болкошиной соглашусь, пожалуй. Князь, — он посмотрел на Лобанова-Ростовского, — Вам и поручу заняться прожектом. Сперанского из опалы возвращаю для этого, берите в помощь. По денежной реформе тоже решили, благословляю мысли Егора Францевича. Пора уже от наследия матушки моей избавляться, а то на выплатах ассигнационным процентам разорим страну. Холопов освобождать обождем, — усмехнулся Император, — но думать в эту сторону будем. По колесопроводу, раз уж здесь Александра Платоновна. Паровозы будут?

— Будут, Ваше Величество, — кивнула я. — Один строится, второй закладывать будем скоро. И корпуса новые возводим.

— Вот и хорошо, потому что дело это — государственной важности сейчас. За сим отпускаю всех, а Вы, графиня, задержитесь. Есть у меня сюрприз для тебя, интересного человечка привезли, хочу, чтобы и ты с ним пообщалась. И ты тоже, — Государь посмотрел на Ростопчина. — Паровозы, повторюсь, сейчас важнее многого для меня. За наградой не постою.

Уже вставший со своего места Лобанов-Ростовский не преминул вновь уколоть Аракчеева:

— Вот только медали да ордена совсем лишние люди опять прикупят.

И тут граф уже не выдержал и взвился:

— Я орденами сам не ведаю, что на подпись принесут, то и согласую! И если какой дурак на себя цацку купленную нацепит, то пусть все и видят, что он дурак, готовый тратить деньги на безделушку, за которой личного свершения нет!

— Ох и грозен ты, — хохотнул Император.

— Грозен, да верен, — буркнул в ответ Аракчеев и быстрым шагом покинул зал.

За ним потянулись и остальные. Я же задумалась о том, что граф и в самом деле верен, но вот кому… Есть у меня чувство, что для Алексея Андреевича в жизни главное — доказать самому себе собственное величие, которое он воспринимает сквозь призму пользы России, как он сам эту пользу понимает. И не так важно ему, кто сидит на троне. Сейчас его полностью устраивает Павел I, но всегда ли так будет?

Перемещаться не стали, Ростопчин лишь сел поближе к Императору, меня царственная длань тоже пригласила присесть на соседнее кресло. Я поклонилась, но не успела устроиться, как Павел Петрович прямо спросил:

— Ну что, Александра, будешь просить за своего приятеля, коего в крепость бросили давеча?

И вправду такая мысль была. Хотя в деле пристава для меня оставались темные пятна, душой я не верила в его виновность и хотела ходатайствовать пусть и об улучшении содержания, если не о домашнем аресте.

И уже было открыла рот, как вспомнились слова Дыни: думать, прежде чем сделать. Не знаю, что послужило причиной заминки, но слова застряли в горле, а все нутро сдавило ледяным холодом. Я взглянула на Государя и вдруг поняла, что…

Что-то поняла. И от этой неопределенности запаниковала еще больше. Ростопчин внимательно смотрел на меня, а зрачки глаз Павла Петровича в раз сжались в точки.

Я вскочила и крикнула:

— Ни слова! Ни о чем не спрашивайте, скажу еще хоть что-нибудь — стреляйте в меня!

И кинулась прочь. По пути у дверей схватила за локоть Макарова и потянула к лестнице на выход, вослед только донеслось монаршье повеление:

— Слушать графиню и беречь пуще меня!

Тимка и Дыня, ничего не сказав, пристроились рядом, первый во главе нашей процессии, второй позади. Начальник Особого отдела, ничего не понимающий, тоже не стал спорить и позволил себя увлечь, только в карете потребовал объяснений, но сначала я дала указание мчать к медико-хирургической академии, причем нестись так, будто за нами гонятся все Архонты Мрака.

[1] «Гарем Потемкина» — известный факт сожительства князя со своими племянницами. Слухов об этом больше, чем документарных источников, но вероятность правдивости их высока.

[2] Такого органа в реальной истории не существовало. Был Непременный Совет, который реорганизовался в Государственный Совет со своей Канцелярией и несколькими департаментами.

[3] В реальной истории Канкрин сменил в кресле министра графа Гурьева только в 1823 году.

[4] Имеется в виду Указ о вольных хлебопашцах, изданный Александром I в 1803 году. Он дозволял освобождение крепостного с земельным наделом — за выкуп или без того. Указ был выпущен при активнейшем участии Михаила Михайловича Сперанского. Всего по нему было освобождено около 47 тыс. крестьян, менее 0,5 % от общего количества. То есть помещики его в большей части проигнорировали.

[5] Николай Михайлович Карамзин, первый русский историк, оставался реакционером и противником либеральных реформ тем дальше, чем ближе был ко двору при написании им «Истории государства российского». Цитата из «Записки о древней и новой России», поданной им Александру I в 1811 году: «И будут ли земледельцы счастливы, освобождённые от власти господской, но преданные в жертву их собственным порокам? Нет сомнения, что крестьяне счастливее, имея бдительного попечителя и сторонника».

[6] Чугуевское восстание и в самом деле случилось в 1819 году, было вызвано увеличением податей с поселений и плохим управлением ими в сочетании с воровством чиновников.

Глава 16

— Ни о чем пока не спрашивайте, — нервно сказала я присутствующим в карете. — Не упоминайте ни имени монарха, ни других имен. Сейчас в академии ищем Аммосову, до того не позволяйте мне ни с кем общаться. Если кто будет настаивать на разговоре со мной, рубите его, режьте, но не позволяйте. Все объяснения потом, сейчас мне лучше молчать.