Японская война 1904. Книга шестая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

Я благодарно кивнул Ванновскому. Это они с Корниловым и Огинским помогли мне провернуть столь сложную операцию и ничего не упустить.

Алексей Алексеевич разговорил Беклемишеву: организовал атмосферу моей смерти, а потом подвел Джека Лондона и попросил взять интервью. Та и согласилась: с горящими глазами рассказала настоящему иностранцу всю правду о своем подвиге… Как помогала готовить бомбу, как била по щекам служанку, чтобы та спала с начальником гаража, и тот в обход процедур как своего принял на работу одного новенького.

И ведь серьезный человек, машины любит, а тут посчитал, что одна низовая должность в обход процедур не принесет никаких проблем. Принесла — именно этот человек и установил бомбу, а потом еще и убил проверяющего, который мог бы ее заметить. Когда я узнал детали, очень хотелось кого-нибудь расстрелять, но пришлось следовать закону.

Начальника — под арест, а после суда на Сахалин. Беклемишеву — в столицу, где уже Сенат будет решать судьбу дворянки, и увы, тут поделать ничего было нельзя. Нарушу закон сам — подам не очень полезный пример остальных. Единственное, в чем можно было не сдерживаться — я приказал, чтобы Джек на самом деле напечатал ее интервью. Только вместе со всеми деталями этого дела! И посмотрим, как дамочка будет жить дальше с клеймом предательницы и идиотки.

Представил, как в этом неизбалованном информационными атаками времени смогут отреагировать на травлю, которую я устрою. В газетах, по радио еще расскажем… И не жалко! Я выдохнул и продолжил прокручивать детали вчерашней операции. Нам ведь надо было не просто узнать план американцев, но и распорядиться этой информацией. И на мой взгляд, доставшаяся Лавру Георгиевичу Корнилову задача была ничуть не легче.

Он вместе с парой помощников вызвали по радио все дежурные отряды, под видом местных пробрались в дома первой линии с задних дворов и убедились, чтобы все жители заняли места в укрытиях. Подальше от окон, за перевернутыми столами и кроватями… В идеале бы их всех, конечно, было вывести, но… Вот это бы точно никто не пропустил! До сих пор трясет внутри от выбора, который пришлось сделать. Не на войне, в мирное время!

На фоне этого наша небольшая дуэль с американским убийцей в самом конце почти забылась. А ведь он был очень и очень неплох. Только руку на свой кольт положил, как у меня от чувства опасности словно ощущение времени замедлилось. И вот тут я допустил ошибку! Нужно было просто прострелить ему плечо и брать живым, а я — решил напугать. Понял, что опережаю и направил ствол прямо в лоб. Думал, теперь-то точно сдаст назад, а он пошел до конца, и тогда уже не оставалось выбора кроме как стрелять.

Уже насмерть.

— Кстати, добровольцы, что записались в патрули в тот день, просят разрешить им и дальше следить за порядком, — словно бы вспомнил Мелехов. — На общественных началах.

— Пока запретить, — я покачал головой. — Порыв благородный, но нам тут нужно не лагерь военный построить, а город. Для жизни — где люди смогут отдыхать, а не следить друг за другом. Так что сначала продумайте права и обязанности таких патрульных, потом обучение — допускать будем только после него и сдачи экзамена — а вот потом можно будет поднять этот вопрос еще раз.

— Хорошо… — и Мелехов продолжил доклад.

Через полчаса я убедился, что жизнь в Инкоу возвращается на обычные рельсы. Стало еще немного легче. Потом выступил Ванновский: рассказывал все, что еще удалось узнать об американцах. Потянули за ниточку того, что наболтала Беклемишева, что-то узнали, пройдясь по Инкоу с портретами убийц, в общем, почти полностью восстановили их маршруты последних дней. И даже вышли еще на несколько добровольных и не очень помощников.

Из неудач. Выживший Боб Батлер на контакт пока не шел, но это… пока. Его в отличие от Беклемишевой я никому отдавать не собирался и прокручивал в голове самые разные варианты, как можно было бы выйти на контакт с младшим из убийц. Потому что, если я хотел добраться до заказчиков, то мне были просто необходимы его показания, связи, а в идеале еще и участие в операции возмездия.

Оставлять такое без ответа я не собирался.

— Как Татьяна? — тихо спросил Огинский, когда мы устроили небольшой перерыв.

— У меня, спит. Я запретил ей работать хотя бы три дня.

Внутри все сжалось. Татьяна, Танечка, моя княжна… Она смогла сохранить голову холодной и передать весточку, что жива и на свободе — как же одно это помогло мне и развязало руки. А вот я ее защитить не смог. Сколько она считала, что потеряла меня? Что убийцы добились своего, используя не кого-то, а ее! Все это наложилось на обычный стресс, которого у нас и так немало, и она слегла.

Кем она стала для меня за эти месяцы? Красавицей из самой романтичной эпохи моей страны? Принцессой из сказок, что мне читали в детстве? Самым дорогим бриллиантом в короне моих успехов? Идеальной помощницей, которая вытащила одно из важнейших направлений на этой войне? На каждый из этих вопросов я мог с полной уверенностью сказать «да». Но вот любил ли я ее? Проклятье!

Что я скажу, когда вернусь домой и мы снова посмотрим друг другу в глаза? Правду? Тогда я ее потеряю, а то и хуже — нет ничего страшнее, чем обиженная и оскорбленная женщина. Солгать? Даже если бы я принял это подленькое решение — она ведь поймет. Почувствует! Кажется, мне остается одно. До обеда, пока мы снова не поговорим, разобраться в себе и найти тот самый ответ. А пока…

Перерыв закончился, я нашел взглядом Городова и кивнул старшему связисту. Пришло время обсудить нашу радиобашню: сначала технические детали, а потом и программу того, что мы пустим в эфир сегодня ночью. Вещание должно продолжаться.

Николай Егорович Жуковский немного нервничал.

В прошлый раз они с Дмитрием Павловичем почти поссорились, когда он уехал в Санкт-Петербург, вдохновившись просьбой той молодой девушки с Путиловского помочь им создать перспективный русский броневик. Жуковский увлекся, пропустил несколько сроков по старым проектам, и Рябушинский даже угрожал остановить финансирование Аэродинамического института, который без его капиталов пришлось бы закрыть в этом же году.

Пришлось уступать, но вот прошло меньше полугода, и он снова собирается уехать.

— Николай Егорович, рад вас видеть, — Рябушинский встретил Жуковского в своем кабинете прямо за рабочим столом.

Если самому Николаю Егоровичу было почти шестьдесят, то вот его спонсору еще не исполнилось и двадцати четырех. Молодой, резкий — тем не менее, он уже многого добился. Золотая медаль Московской академии практических коммерческих наук, открытый институт, идеальный порядок в его поместье в Кучине, и это все не считая денег семьи, которой принадлежало не что-нибудь, а паи в самом «Московском торговом банке». Более того, в 1902 году после довольно удачной смерти Алчевского они перехватили контроль над «Харьковским земельным банком», а через месяц после этого открыли и свой собственный. В общем, несмотря на черные сплетни, которые распространяли некоторые злые языки, Рябушинские были очень успешными финансистами, которые привыкли получать то, что хотели.

— Мне нужно уехать. Минимум на полгода, — Жуковский не стал оттягивать неизбежное.

— А как же ваш институт? — голос Рябушинского обрел стальные нотки.

— Учебный и исследовательские планы до конца года уже утверждены. Тем более, я же не пропаду, а буду на связи… — Жуковский не выдержал и перешел к тому, из-за чего готов был даже в своем возрасте сорваться с места. — Вы же слышали о вчерашней ночной трансляции в Санкт-Петербурге? Я сразу же списался со своими знакомыми, и все правда!

— Меня это уже тоже заинтересовало, — неожиданно спокойно кивнул Рябушинский. — Если вас интересует сама связь, то я уже собрал товарищество московских промышленников, заинтересованных в новых возможностях, и мы заказали у Макарова сразу сто его приемников.

— Так много? — Жуковский удивился щедрости Рябушинского, который, несмотря на меценатство, не любил тратить деньги больше, чем нужно.