Государь (СИ) - Кулаков Алексей Иванович

— Ты так хорошо начал, и говорил весьма разумные слова. Но отчего же остановился на половине? Раз уж начал обличать, то раскрой благородному собранию всю правду.

У поветовых избранников от такого натурально зашевелились уши и усы: не в силах стоять спокойно под напором сотни требовательных взоров, пан Загоровский машинально поискал на поясе успокаивающий холодок сабельной рукояти. Увы, но его ладонь загребла лишь пустоту, отчего мужчина еще больше занервничал — вспомнив, что все длинноклинковое оружие у депутатов еще с утра приняла на ответственное сохранение дворцовая стража.

— Я не… Не понимаю?

Подумав, правдоруб нехотя поклонился, и выдавил из себя должное обращение — потому как сразу десяток воев в черненых бахтерцах смотрел на него их глубины распахнутого дверного проема Тронной залы. Этак ожидающе-предвкущающе, только лишь и дожидаясь любого его неудачного слова либо жеста.

— Я сказал все, что хотел донести до Вального сейма!.. Государь.

Лениво махнув ладонью, царственный слепец с неожиданным любопытством поинтересовался:

— Ты урожденный герба Корчак, или же вошел в семью через жену?

Посчитав вопрос плохо завуалированным оскорблением, побагровевший шляхтич катнул желваки, кинул на правителя поистине пламенный взгляд и с определенной натугой в голосе ответил:

— Я природный литвин! Как и мой отец, и родитель отца моего, и все прадеды мои!..

«В отличие от тебя» не прозвучало, но уловили это многие.

— Вот как? Тогда почему я слышал от тебя речи, более приличествующие ляху? Это у них в королевстве шляхта и панство имеют привычку дополнять свои слова цитатами на латыни; в Литве же и на Руси благородное сословие предпочитает изречения из Священного писания… Как то и надлежит делать благочестивым христианам.

Побагровев шеей еще сильнее от столь обидного (и опасного) намека, пан Тадеуш громко и внятно огласил Символ Веры, дополнив его размашистым крестом — каковой тут же наложили на себя и все остальные депутаты с видаками.

— Ты унял мои тревоги: а теперь все же поведай Сейму, по какой причине я на время лишился зрения?

Причина та была столь большим секретом, что в Литве его хранили сразу всем шляхетским сословием: да и остальные жители Великого княжества помогали в сохранении как могли — начиная с профессионально-любопытного духовенства, и заканчивая мелкими торговцами и наиболее любознательными пахарями. Особая комиссия во главе с великим канцлером литовским Николаем Радзивиллом так деликатно и осторожно вела тайное расследование, что даже в самых дальних и глухих воеводствах доподлинно узнали имя-фамилию и герб шляхтича-отравителя. Как и то, что свое место во дворце убийца получил стараниями близкого родича канцлера Юрия Радзивилла, сбежавшего из страны вскоре после неудачного покушения, и приславшего дядюшке весьма дерзкое и обидное письмо. Про удивительно своевременное исчезновение аббата монастыря бернардинцев, которого хотели расспросить об источнике яда; о попытках каноника Вильны и великого канцлера как-то все уладить, и их же усердных стараниях успокоить закономерный гнев Димитрия Иоанновича… Воистину, нет ничего тайного, что не стало бы явным!

— Я… Не ведаю правды, а слухам веры нет.

Понимающе покивав, восемнадцатилетний слепец вдруг подхватил в руку свой посох и сошел с трона, заставив всех депутатов резко встать — ибо сидеть, когда правитель стоит, могли себе позволить очень немногие. Однако стоило венценосцу плавно-выразительно повести рукой, как поветовые избранники так же дружно опустили зады обратно на крепкие дубовые лавки — все, кроме пана Загоровского, к которому весьма уверенно и подошел Димитрий Иоаннович.

— Правда в том, что если человеку поднести яда, то он обычно умирает.

Стянув с глаз прикрывающую их шелковую тряпицу, Великий князь уставился на побледневшего обличителя страшными мутно-белыми бельмами слепых глаз. По Тронной зале пронесся многоголосый вздох-стон, в котором вновь зазвучал спокойный голос правителя:

— Если же сей человек природный государь, то он просто слепнет — и исцеляют его молитвы подданных и народная любовь. Не буду лукавить…

Молодой властитель небрежно шевельнул посохом, едва не ткнув его оголовьем себе в лицо — и заодно привлек внимание благородного собрания к одинокому, и до этого момента слабо различимому перстню на правой руке. В оправе которого скромно блистал темно-багровыми искрами младший брат рубина в великокняжеском венце: вот только у «младшенького» была достойная его свита из крохотных диамантов, коими на его теле выложили прекрасно различимый вблизи герб «Погоня»!

— В том есть и моя вина. Я был излишне доверчив и чрезмерно милостив к врагам государства и веры: но этот урок мной выучен, и более подобного не повторится.

Белесые глаза Дмитрия действовали на депутатов словно глаза василисковы: никого не каменили, но их давление ощущалось едва ли не физически — и потому, когда он смежил веки, многие шляхтичи тут же облегченно выдохнули.

— И да, если кто желает правды, а не слухов — тот может обратиться к Его преосвященству, коему я даю разрешение поделиться с благородным собранием необходимыми подробностями.

Поглядев на каноника виленского, владыка Иона начал светлеть лицом с той же скоростью, с какой епископ Валериан расставался с надеждой принять на хранение «церковный» экземпляр Привилея.

— Однако, мы отвлеклись. Теперь, когда дело твое изложено передо мною и Вальным Сеймом до самого конца, все мы ждем твоего предложения.

Уже не раз пожалевший о своей затее, и успевших получить добрый десяток болезненных тычков напополам с злобным шипением от злобствующих соседей по сеймовым лавкам, пан Тадеуш Загоровский лишь непонимающе повторил:

— Предложения⁈

— Именно: ведь ты в своей речи обличил то, что показалось тебе нарушением закона и обычаев литовских? Теперь скажи нам всем, как это нарушение должно исправить.

Выждав целую минуту абсолютной тишины, Дмитрий «сжалился» над отчетливо поскрипывающим мозгами шляхтичем, и изобразил на лице явную надежду пополам с предвкушением:

— Верно, ты хотел предложить, чтобы мое место занял мой брат Иоанн Иоаннович? Если поразмыслить, то это вполне хороший…

Дальше он говорить не смог, ибо его голос утонул в реве подскочивших на ноги депутатов:

— Нет!!!

— Не позволям!..

— Выкинуть этого болтуна из дворца!

— Наш государь ты!!! Тебе клялись!..

— Дайте мне сюда этого иуду, я его удавлю!..

Дворцовая стража наконец-то дождалась разрешающего знака, заполнив залу ради защиты пана Загоровского и его верного друга-депутата: пока его отбивали, а потом и отделяли от других поветовых избранников — дюжина наиболее политически активных шляхтичей пообещала Тадеушу, что дальше пригородов Вильны тот не убежит. Еще пара десятков богато одетых панов очень выразительно молчала, явно собираясь посоревноваться с крикунами в том, кто первый пустит дурную кровь пустозвону из герба Корчак.

Бамм-м-мз-з-н!!!

Гулкий звук бронзового гонга сделал невозможным вести любые речи, так что депутаты начали понемногу успокаиваться и расаживаться по своим местам, нервно запихивая малые булавы обратно за пояса. Сама идея о возможности замены уже успевшего снискать любовь подданных Димитрия Иоанновича на любого из его братьев — была дикой, и вызывала у шляхты категорическое неприятие. Ведь только начали спокойно жить и богатеть!.. Поприжали степных людоловов и отхватили добрый кус земель Дикого поля, добыли мир с королевством Польским и навели порядок во внутренних делах; московские купцы каждый месяц устраивают в литовских городах большие торги, где любой шляхтич находит себе потребное на свой вкус и кошелек… И вдруг такие резкие перемены? Да упаси Господь!!! А уж менять спокойного и весьма разумного наследника царя Руссии, на среднего царевича Иоанна Иоанновича, заимевшего после битвы на реке Ахуже довольно неоднозначную репутацию приверженца простых и жестких решений… В общем, верные подданные впервые очень почтительно возразили своему Великому князю, решительно отказавшись рассматривать прозвучавшее «предложение пана Загоровского» — зато сами предложили много чего такого, что сулило выходцу из герба Корчак скорую и весьма неприятную кончину. Потрудившись изобразить легкое недовольство, царственный слепец прошелся вдоль Тронной залы, провожаемый множеством почтительных и преданных взглядов всего благородного собрания земель литовских. Постоял, старательно отгоняя от себя соблазнительный образ большой чашки горячего кофе со сливками и кусочком тростникового сахара — аж во рту чуть отдалось ароматом и горчинкой хорошо сваренного напитка. Несмотря на прочные щиты на разуме, собственная чувствительность играла с ним дурную шутку: близость множества разгоряченных и буквально фонтанирующих эмоциями разумов начала понемногу давить на виски и все больше раздражать — отчего в своей каморке вновь запереживала сестра, прекрасно ощущавшая все перепады его стремительно ухудшающегося настроения.