Участковый (СИ) - Барчук Павел

Пацан вскочил с пенька и для начала задрал руки, словно собираясь помолиться небесным светилам, а потом, «хекнув», согнулся пополам и уперся лбом в землю.

— О! — оживился дед. — Смотри, сейчас оборачиваться будет. У него не особо пока получается. Молод еще. Эй, Васька, тебе бы посильнее разбежаться. Сколько раз собрался кувыркнуться? Если траекторию не рассчитаешь, лбом в какое-нибудь дерево врежешься. Тебе прямо от калитки надо было начинать.

Василий, игнорируя сарказм деда, кувыркнулся вперед. В итоге — ничего не произошло. Васька с недовольным сопением снова вскочил на ноги, затем опять принялся исполнять свои поклоны, которые закончились очередным безрезультатным кувырком. И так раз восемь.

— Нет. Не от калитки. С соседней улицы надо было начать, — захихикал Смотритель, снова берясь за чашку.

В этот момент Васька закончил свои упражнения — на последнем кувырке, шумно и как-то даже хулиганисто ударившись лбом о дерево. От удара его отбросило назад. Я, если честно, не понял — это считалось уже завершением девятого кувырка или началом первого назад?

Вселенная, видимо, задумалась о том же самом, потому что целую минуту с Васькой не происходило ничего. Он полежал, раскинув руки, потом открыл глаза, понял, что жив, здоров, не убился, только опозорился, и решив, что пора кончать балаган, перевернулся на живот. Вот тут-то пацан с громким хлопком и потерял человеческий облик.

Я от внезапности такого поворота событий чуть не присел прямо на землю. Вот — передо мной стоял обычный парнишка. А теперь — молодой, но достаточно крепкий волк.

— Охренеть… — Вырвалось у меня против воли. Честно говоря, вампиров, бесов и деда Смотрителя я как-то спокойнее принял. Но тут… Своими глазами увидеть, как обычный пацан превратился в хищное животное — так и крыша может поехать.

— Вот дурень. — Старик покачал головой и причмокнул несколько раз губами. — Ты домой-то теперь как пойдешь? Голым задом будешь по улицам светить? Кто ж оборачивается в одежде?

Мы с волком одновременно повернули головы и уставились на рваные куски Васькиных шмоток, а вернее на то, что от них осталось.

Васька мотнул башкой и тихонько заскулил.

— Ага. Вот и я о чем. — Кивнул дед. — Ступай домой, бестолочь. Да смотри, никому на глаза не попадайся. Батя твой когда так же учился оборачиваться, один раз по городу рыскал и прямо на секретаря горкома выскочил. Так потом нас охотники ушатали. Все бегали по ночным улицам искали матерого волчищу, который партийного товарища чуть не загрыз. А батя твой никого и не собирался грызть. Так, рыкнул чуть, чтоб секретарь быстрее домой убежал.

Волк снова махнул головой, а потом в несколько прыжков исчез в темноте.

— Отцу привет передавай! — крикнул Смотритель ему вслед. Затем повернулся ко мне и кивнул на освободившееся место. — Да ты присядь, служивый. В ногах правды нет.

— Мне бы поговорить с вами. — Сказал я деду, устраиваясь на пенек.

— Да мы только рады, — Смотритель налил мне чаю в жестяную кружку, которая тут же оказалась у него в руках, словно из ниоткуда. — Чай с травами, собственного сбора. Успокаивает нервы. У тебя, я смотрю, они опять на взводе.

Я поблагодарил, сделал глоток. Чай и правда был прекрасным — ароматным, с легкой горчинкой полыни и еще каких-то незнакомых трав.

— У меня к вам вопрос, — начал я, грея руки о тепло кружки. — Как к хранителю этого места. В последнее время — скажем, за последнюю неделю — появлялись ли здесь чужаки? Особого толка. Те, кто мог бы использовать кладбище для… ритуалов. Связанных с мертвой землей, с некротической энергией.

Смотритель задумался, его лицо, обычно невозмутимое, стало серьезным.

— Ритуалы… — протянул он. — Постоянно кто-то что-то пытается делать. Девчонки на любовь ворожат. Дуры… Понаслушаются точно таких же дур, только старых, и прутся сюда травки всякие собирать. Одна вообще додумалась, фотографию возлюбленного припёрла и на могилку ее присобачила. Уж не знаю, кто научил. А у ейного друга сердечного на следующий день у бабули годовщина была. Он пришел родственницу проведать. Глядь — на соседней могилке его собственная физиономия лежит, улыбается. Так парень чуть рядом с бабулей не прилег. Ага… Но это редко бывает. За последний год раз пять, может, влюблённые особы являлись. И все наши, местные. Но это — детские шалости. Ничего серьезного. Ни одна из них силой не обладает. — Дедок покачал головой. — Нет, служивый. Никто не проводил здесь ничего такого, что могло быть связано с настоящими ритуалами. Я бы почувствовал. Это место — мое. Я тут каждую травинку, каждый камень знаю. Если бы оскверняли землю настоящими темными делишками, я бы такое точно не пропустил.

Его слова прозвучали с абсолютной, неопровержимой уверенностью. Любые сомнения отпадали сами собой. Если Смотритель говорит, что здесь ничего не было, значит, так оно и есть.

— А вообще насчет ведьм? — не унимался я. — Не местных, а пришлых. Сильных. Может, слышал что-нибудь?

— Сильные ведьмы не ходят по чужим погостам без спроса, — усмехнулся Смотритель. — К тому же, у них свои места силы. Свои леса, свои болота, свои кладбища. Им здесь делать нечего. Извиняй, служивый, не смог помочь.

Итак, кладбище — чистый участок. Значит, ритуал, если он был, проводили каким-то другим способом.

Поблагодарив Смотрителя за чай и информацию, я отправился назад, в общежитие. В голове гудело от усталости и переизбытка информации. Пазлы были, но сложить их в единую картину не получалось.

Я добрался до своей комнаты, чувствуя себя так, будто меня пропустили через мясорубку. К счастью, успел до того, как Иваныч закрыл общагу на замок. Второго такого приключения с окнами и всякими случайностями я бы точно не пережил.

Разделся, повалился на кровать и почти мгновенно провалился в тяжелый, без сновидений сон.

Меня разбудил грохот. Глухой, настойчивый, как пушечная канонада. Он доносился сквозь сознание, пробивался сквозь усталость, вынуждая проснуться.

— Петров! Иван! Открывай, блин! Хватит спать!

Это был голос Семёнова. Грохот в дверь продолжал набирать обороты. Этак он мне сейчас опять замок сломает. А я его только починил.

С трудом открыл глаза. В окно лился радостный свет майского утра. Голова была чугунной. Я повернулся на бок, собираясь с силами, чтобы подняться, а потом открыть дверь своему не в меру бодрому напарнику.

И замер.

Мой взгляд упал на соседнюю кровать. На этой кровати кто-то лежал.

Я медленно, с нарастающей тревогой, которая холодной змеей вползла в сердце, сковывая все тело, поднялся на локте.

На кровати лежала девушка. Ее темные волосы растрепались по подушке. Лицо казалось неестественно бледным, почти синим. Глаза девчонки были закрыты.

Но самое хреновое, что я девушку узнал. Это — Аня. Та самая страдалица, которую встретил на кладбище в первую ночь. Та, что плакала из-за парня и которую я по глупости напугал, назвавшись призраком.

А вот теперь впору было пугаться мне. Из ее тонкой, почти детской шеи сочилась и растекалась казённому одеялу алая, еще не успевшая потемнеть кровь. Она текла медленно, лениво, образуя на сером одеяле ужасающе яркое, праздничное пятно.