Точка (СИ) - Кокоулин Андрей Алексеевич

Стеф припрыгала на одной ноге.

— Я — все, — сказала она. — Вода очень вкусная.

— Теперь, если что, терпи, — сказал Искин.

— Пфф! А омнибуса не было?

— Нет пока.

— Видишь, я успела.

— И все, стой.

Солнце целиком всплыло над крышами и, посветив с минуту, тут же увязло в облачной пелене. Серый покров, затягивающий небо с севера, казался бесконечным. На асфальт упали первые капли. Дома и улица потемнели. Кто-то, предусмотрительно захвативший зонт, уже поднял его над головой.

Омнибус на Бюргер-плац подошел, когда над стоящими в очереди на остановке громыхнуло. Открылись двери, и люди торопливо принялись забираться в салон. Худой мужчина, предлагавший Искину отправить Стеф в хаймвер, приподнял портфель над головой. Водитель принимал деньги и отрывал билетную ленту.

— Давай, — подтолкнул девчонку Искин.

Стеф поднялась на ступеньку. Все сидячие места уже были заняты. Галдели мальчишки, глядя, как сбегают по стеклам капли. Кто-то отряхивал шляпу. Любитель хаймвера протирал латунные пряжки портфеля рукавом.

— Два билета.

Лем разменял десятку. Водитель закрыл дверь. Омнибус тронулся и покатил по Кламке-штросс. Сверкнула молния.

— Проходи дальше, — сказал Искин Стеф.

Они забрались в самый конец салона, протиснувшись между людьми. Здания и тротуары, проплывающие за стеклами, размывало, штриховало дождем. На сиденье рядом полная женщина везла пустую кадку, а мужчина читал «Kronen Zeitung», на развороте которой кто-то ехидно высмеивал последнюю речь Шульвига.

— Ох и не повезло нам, — сказал кто-то. — В такой дождь какая рыбалка?

Стеф потеребила Искина за рукав пиджака.

— Что? — наклонился он.

— Хочешь, что-то скажу? — спросила Стеф.

Лицо ее было серьезно.

Омнибус остановился и выпустил трех пассажиров под зябкие дождевые струи. Взамен, отряхивая зонт, поднялся мужчина в старом, потрепанном кителе. Также он оказался обладателем бравых, закручивающихся вверх усов.

— Что-то случилось? — спросил Искин, переключая внимание на Стеф.

Девчонка приблизила губы к его уху.

— Я полгода провела в фольдюгенде, — прошептала она. — И из винтовки стреляла. Три раза. У меня даже значок есть. Он в коммуне остался.

— А потом?

— Потом мы с Кэти сбежали.

— Не понравилось?

— Сначала было весело. — Стеф умолкла, выдавила слабую улыбку. — Мы маршировали, как эти… — Она качнула головой вбок, назад, в сторону давно скрывшейся Редлиг-штросс. — Ходили по Кинцерлеерну, а нам хлопали. Мальчики были все солдаты, а мы — медицинские сестры. И мы пели про Фольдланд и цветы на могилах героев. У нас многие плакали, когда пели. Я тоже. К нам даже Пирхофф приезжал.

— Пирхофф? Не знаю такого.

— Первый комиссар фольдюгенда.

Омнибус продирался сквозь не на шутку припустивший дождь. Летели брызги. Впереди и по бокам движущиеся автомобили проплывали растянутыми, размазанными пятнами. Искин подумал о безуспешной попытке обогнать грозовой фронт. На юг, на юг!

— Вот, — вздохнула Стеф и тихо продолжила: — А потом оказалось, что есть жесткий распорядок, когда вставать, когда ложиться. Девочки должны одно, мальчики другое. Самое главное для девочки — это материнство.

Искин кивнул.

— Еще есть позорный столб, карцер и отдельный домик для тех, кто провинился. То есть, не показывал успехов, был последним в соревновании, много болтал, не слушал речи Штерншайссера или не спал после отбоя.

Одно из сидений освободилось.

— Садись, — сказал Искин Стеф.

— Не хочу, — ответила девчонка.

Она была напряженная и прямая. Почему-то Искин подумал, что она все еще видит шагающий за барабанщиками молодой хаймвер. За стеклами тенью мелькнул близкий дом, словно гигантское подводное чудовище, на миг проявившее к омнибусу любопытство.

— Там чуть не убили мальчика, — выдохнула Стеф. — За то, что он сказал, что «коричневые рубашки», когда Штернштайссер пришел к власти, убили его отца. Ему кричали, что его отец был коммунист, любитель Красного Союза, сочувствующий всякой погани, которая видит Фольдланд на коленях перед Европой и американскими евреями. А он сказал, что его папа просто пытался прекратить погром у соседей.

На следующей остановке человек десять вышло из салона, и омнибус сделался полупустым.

— Шольхов-штросс, — сказал водитель. — Следующая — Грюнер Маркт.

Искин все же посадил Стеф на освободившееся место, сел рядом сам.

— Мне этот мальчик нравился, — сказала Стеф, царапая ухо Искину полями шляпы. — А его привязали к столбу и кидали в него яйца и картофель. Но он же ничего не сделал! И всех нас заставили кричать, что он коммунист, урод и враг.

— И ты тоже кричала?

Девчонка чуть заметно кивнула.

— Да, — сдавленно ответила она.

— Понятно, — приобнял ее Искин. — Будем надеяться, что здесь этого не случится.

— Я все равно отправлюсь на море, — упрямо заявила Стеф.

Дальше они молчали. Искин не знал, о чем думала Стеф, она дышала на стекло и выводила пальцем волны и купающихся в них человечков. Сам же Искин начал прикидывать, что можно собрать, кого предупредить, куда выехать.

Сразу границы не перекроют. Будет хаос, будет неразбериха, Фольдланд тоже давал уехать всем желающим. Берштайн и Ирма — им надо сказать обязательно. Потому что если вокруг тебя ходят с маршами во славу старой империи, значит, она вот-вот сделает попытку возродиться через молодых идиотов. Фольдюгенд, хаймвер, союз защиты родины — уже не важно, под каким названием они выступают. Просто в один момент эти бестолковые, оловянноглазые парни придут к тебе домой и спросят, готов ли ты поддержать их. Или ты враг, скрытый извращенец, псих, шпион? Хайматшутц по тебе плачет.

Господи, неужели никто не видит? Или видят, но не могут ничего сделать? А что если это исторически предопределено? Многим же нравится. И Отерман соскучился по порядку, и мужчина из очереди, с оленьим значком на лацкане, и старуха из нее же. Наверное, проведи опрос по всему Остмарку, половина страны, как минимум, будет не против объединения с большим братом. Дойчи и остдойчи. Асфольд звенит в крови. Один, когда-то разделенный народ. Не пора ли снова?

Значит, в Италию к дуче. Или, пожалуй, в Грецию. Франкония не вариант, Португеза смотрит в рот Эспаньоле с каудильо Франко. Балканы? Польша? Или вообще вон из Европы? Красный Союз? Искин усмехнулся.

— Что? — спросила Стеф, почувствовав, как он шевельнулся.

— Подумал о Красном Союзе.

— Там моря нет.

— Есть.

— Все равно там страшно.

— Почему?

— Так все говорят.

— Все в Фольдланде?

— И здесь.

— Может, врут?

Стеф легкомысленно пожала плечами.

— Ну и что? Это далеко.

— Просто, есть сомнения.

Мир вдруг резко посветлел. Омнибус вывалился из дождя на умытую, свежую улицу, мелькнули пестрые тенты и аккуратные дощатые павильончики, выстроившиеся по периметру овальной площади.

— Грюнер Маркт.

Дверь открылась, вышли одни из последних пассажиров, кто-то выругался, попав ногой в лужу.

— Наша — следующая, — сказал Искин.

Хватаясь за поручни, он двинулся в начало салона. Стеф, следуя за ним, ушибла коленку и с шумом втянула воздух.

— Дурацкие сиденья!

Они встали у двери. Омнибус дрогнул и мягко покатил от павильончиков прочь. Водитель оглянулся.

— Следующая — конечная.

Искин кивнул. Стеф просунула пальцы ему в ладонь. Он слегка пожал их, чувствуя тонкие косточки под кожей.

— Ты меня теперь ненавидишь? — спросила она.

— С чего бы? — удивился Искин.

— Ну, за то, что я была в фольдюгенде.

— Это не имеет никакого значения.

— А что имеет?

— Что ты здесь.

— Тогда ладно.

Снаружи потянулось распаханное поле за невысоким заборчиком. Дальше обнаружилась вытоптанная, рыжая от кирпичной крошки площадка, огороженная сеткой. Омнибус повернул, и по правому борту открылось длинное серое здание с отходящими в стороны рукавами. На флагштоках перед ним, прибитые дождем, висели флаги Остмарка, Франконии, Британии и неофициальный флаг лиги наций. Мелькнули несколько тракторов и механизированных тележек, выстроенных у обочины. Работники в штанах на лямках кучковались около дощатого фургончика на колесах. У площади перед невысоким белым зданием омнибус остановился. Вокруг, будто палки, торчали саженцы.