— Вот и не угадал, я теперь «знаменитый и богатый американский и французский фотограф» Роберт Капа! — заржал в ответ кучерявый товарищ с кинокамерой. — Договорился с вашими и приехал снимать борьбу китайского народа против японцев. Видел, какая королева меня сопровождает⁈ Пошли познакомлю!
Они переглянулись — и на секунду вернулись туда, в Испанию, в дым, пыль, яростные крики испанских ополченцев, на улицы Мадрида и совместную пьянку с Хэмингуэйем и Кузьмичом.
Наобщавшись, Леха даже не мог представить, насколько будет рад получить такой привет из прошлого, из солнечной Испании.
Однако самую щедрую рекомендацию Лёхе и примазавшемуся к нему Хватову сделал вовсе не «великий фотограф» Роберт, а их непосредственный командир — Тимофей Хрюкин.
Момент был получился выбран почти артистически точно. Журналистка стояла, слегка наклонив голову, демонстрируя интерес к семейной фотографии, которую Тимофей Тимофеевич держал с оттенком искренней гордости. И вот когда она подняла взгляд, собираясь задать вопрос о детях, Хрюкин вдруг оторвался от снимка и, широко улыбнувшись, махнул рукой:
— Алексей! Саша! Идите-ка сюда!
Хрюкин повернулся к Анне, сияя и радостно произнёс:
— Анна Валентиновна, знакомьтесь! Это наш героический морской экипаж. Капитан Хренов и лейтенант Хватов. Единственные НЕЖЕНАТЫЕ люди во всей округе!
Лёхе почудилось, что их представляют словно породистых жеребцов для королевской конюшни.
Журналистка подняла брови, задержав взгляд на обоих чуть дольше, чем требовал профессиональный интерес. В уголках её губ мелькнула едва заметная тень улыбки с лёгкой искоркой.
Лёха почувствовал, как Хватов незаметно дёрнул его за рукав, молчаливо выражая общую мысль:
«Ну всё, командир нас сдал…»
Но было поздно. Анна уже сделала шаг вперёд.
Она посмотрела на Лёху так, будто перед ней оказался не просто лётчик в лётном комбинезоне, а редкая находка для статьи — и, возможно, для чего-то большего. Её глаза распахнулись — живые, любопытные, блестящие, как стекло после дождя.
— Алексей… — произнесла она, словно пробуя имя на вкус. — Александр. Очень приятно. Тимофей Тимофеевич рассказывал, как утопили авианосец. Осветите для молодых советских читателей… как это было?
Последние слова она выдохнула низким, глубоким голосом, от которого у Лёхи по спине пробежал лёгкий холодок, и ощутимо поднялись волосы по всему телу. Он машинально глянул на Хватова — бесстрашный, невозмутимый штурман сейчас напоминал мягкий воск, который плавится под жарким солнцем.
— Сильна… — уважительно отметил Лёха про себя.
Хотелось шагнуть к ней ближе, припасть к этому тёплому, гибкому, молодому женскому телу, вдохнуть запах её волос, целовать эти красивые губы, заглянуть в огромные глаза, слушать этот голос — глубокий, мягкий и обволакивающий. На секунду Лёху даже покачнуло от внезапно накатившего желания. Однако врождённый юмор и здоровый, натренированный опытом цинизм мысленно схватили его за шкирку и треснули по башке:
— Героические китайские лётчики ХуКин Тоу и Сунь Хунь… — начал он с видом человека, раскрывающего великую военную тайну. Продолжение «в чай» Лёха благоразумно умолчал.
Глаза журналистки в ужасе распахнулись ещё шире — казалось, они вот-вот выпадут на землю.
Середина июля 1938 года. Гостиница советский миссии в городе Ханькоу.
Восходящая звезда московской журналистики Анна Логинова раскинулась на кровати так, будто её расплавили на солнце и забыли собрать обратно — с закинутыми за голову руками, в совершенном, бесстыдном ничегоненадевании, чувствуя, как по коже лениво ползёт жар. Воздух в Ханькоу был таким густым и жарким, что его можно было резать ножом, но настроение у неё было удивительно светлым. Командировка, как ни крути, получалась удачной.
Ради одного этого шёлкового магазина стоило ехать через полмира. Переводчица из советской миссии, взявшая над Анной шефство, повела её в местный «магазин белья».
Аня пропала там сразу и безвозвратно.
Когда-то она даже прыгала с парашютом в ОСОВИАХИМе и, запихивая в ранец тугой шёлковый купол, не могла не думать, сколько прекрасных панталон, лифчиков и прочих хороших вещей вышло бы из одного такого «парашюта». Здесь же, в тесной китайской лавке, было сосредоточено не один и не два десятка таких куполов — только уже аккуратно перекроенных, подшитых и созданных именно для того, для чего шёлк, по мнению Анны, и должен был служить.
Анна только и смогла выдохнуть:
— Я хочу всё. И сразу надеть!
Шёлк. Кружево. Фасоны — тонкие, изящные. Цены… ну можно себе позволить даже с командировочных. Смешные, после московских «Галантерей», да и не было там ничего похожего, даже по спецталонам.
Они с переводчицей еле дотащили приличных размеров тюк до её номера.
А сейчас, лежа на кровати в мягких, прохладных шёлковых трусах, Анна никак не могла прогнать из головы совсем иные мысли… о двух лётчиках.
Нет, менять фамилию ни на Хватову, ни тем более на Хренову она не собиралась. Но…
Штурман был ей симпатичен. Даже очень симпатичен. Она прогулялась с ним по набережной, даже целомудренно чмокнув на прощание… В губы — хихикнула Аня. И… и, наверное, она была бы не против продолжения отношений. Саша был ей понятен. Улыбчивый, спокойный, хороший парень, который смотрел на неё как загипнотизированный. «Можно было бы со временем вылепить вполне приличный вариант», — решила Анна.
А вот его командир…
Она закрыла глаза — и вдруг, совершенно неожиданно, перед внутренним взором всплыло лицо. Сильное. Уставшее. Обветренное.
Анна вздохнула, вспомнив, как он рассказывал про «героических китайских лётчиков» с этими развратными именами, — она снова хихикнула — при воспоминании о которых у неё до сих пор дёргались уголки губ. Да и остальной рассказ было в пору печатать в Крокодиле. Хорошая кстати идея, заодно и там тиснуть, надо с главредом будет согласовать. Потом она представила, как её очерк напечатают на первой странице Комсомолки. И тут она вспомнила, как в конце, словно между делом, он спросил, не знает ли она, что с Надеждой Ржевской.
— Ну, Надька… ну дура феерическая, — ей очень понравилось необычное слово, употреблённое лётчиком, — если упустила такого мужика. Лётчик, герой, и совсем не страшный к тому же. А разговаривает как интересно. Подумаешь, дома нет месяцами. Зарплату-то выдают регулярно, а что дома нет… так, может, и не так уж плохо…
Она тогда ответила:
— Ржевская? Надежда? Из спортивной редакции? Так она же уехала на Север. Я слышала, в длительную командировку. Уж не знаю, может, соревнования между белыми медведями освещать! — по изменившемуся лицу лётчика она поняла, что шутка вышла не очень удачная.
Анна прикусила губу и снова вытянулась на кровати.
И главное — он на неё не реагировал. Точнее, реагировал… но так, что это только сильнее подзадоривало.
Словно был исключительно опытен и ему было не двадцать пять лет, Аня выяснила этот момент, а намного больше.
Смотрел на неё с лёгкой улыбкой, будто видел насквозь все её женские приёмчики. Знал и позволял ей играть, наблюдая со стороны, как взрослый человек наблюдает за ребёнком, который уверенно строит «ловушку», думая, что придумал что-то новое. И от этого по спине пробежал знакомый горячий укол — смесь лёгкого стыда, азартного волнения и непрошеного уважения.
В такую жару мысли почему-то становились особенно яркими.
— Надо будет завтра напроситься и снова с ним пообщаться, и там уже решать, — подумала товарищ Логинова и счастливо перевернувшись на бок, уснула.
Середина июля 1938 года. Аэродром около города Ханькоу.
Ранним утром аэродром разорвал рёв огромного числа моторов. Советские самолёты со звёздами Гоминьдана на крыльях, выстроившись строем звеньев по эскадрильям, пошли на взлёт. Тимофей Хрюкин, улыбаясь, помахал рукой провожающим самолёты механикам. Заключительная машина несколько отличалась от своих собратьев шарообразной верхней турелью и небольшим знаком морской авиации, нарисованным под ней.
