Интендант третьего ранга - Дроздов Анатолий Федорович

Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66

- Здорово! - закричал рядом Саломатин. - Молодец, Савелий! Сделал, как надо!

Крайнев оскалился в ответ. Им предстояло двое суток пробираться в Кривичи, путать следы, вторую ночь подряд ночевать в на морозе в лесу, но на душе было весело.

16

В Кривичи они вернулись засветло. Оставив коня на попечение Саломатина, Крайнев шел по улице, как был: в форме немецкого фельдфебеля со стальной бляхой на шее. Только "шмайсер" оставил в школе, заменив его привычным карабином. Встречные прохожие с любопытством посматривали в его сторону, но не заговаривали. Молча кланялись. Крайнев машинально кивал в ответ. Мысленно он был дома. Сейчас Соня нальет в корыто в корыто горячей воды, сотрет жесткой мочалкой грязь и пот с тела, затем он сбреет трехдневную щетину… Пышущая жаром печь вернет подвижность застывшим на морозе суставам, на столе появится миска горячих щей и бутылка "русиш специалитет". Соня сядет напротив и, подперев подбородок ладонями, будет смотреть, как он ест. Придет миг, когда он не выдержит: бросит ложку и потянется к ней…

У ограды фельдшерского пункта топталось несколько женщин. Завидев Крайнева, они вытянулись, как кошки, учуяв сметану, но Крайнев даже глазом не повел. Сегодня прием закончен…

Соня не встретила его на пороге, он и не ждал - посыльного не отправляли. Протопав по коридору, Крайнев толкнул дверь и замер на пороге…

Соня стояла у койки, словно пытаясь заслонить ее спиной. В глазах ее плескался испуг. Крайнев машинально сделал шаг в сторону, и увидел накрытого одеялом человека. Он тоже заметил гостя. Приподнялся. Некоторое время мужчины молча разглядывали друг друга. Незнакомец был худ, можно сказать, истощен, щеки и кончик носа, обожженные морозом, почернели, но даже такой (Крайнев признал это с горечью) он был красив. Какойто диковатой, восточной красотой. Затянувшееся молчание нарушила Соня.

- Это мой муж, Яков Гольдберг, - сказала она робко.

Крайнев потянул карабин с плеча.

- Нет! - закричала Соня, раскидывая руки в стороны.

- Тихо, Сонечка!

Гольдберг спустил ноги на пол. Он был в подштанниках (Крайнев со злостью распознал свою запасную пару).

- Соня почемуто решила, что вы меня непременно убьете, - пояснил, ковыляя к столу. Здесь он сел на свободный стул. - Я уверял, что такого не может быть, но она не верит. Ничего, что я только в белье? У меня нет другой одежды.

Крайнев кивнул и поставил карабин под вешалку.

- Нам надо поговорить, Соня! - сказал Гольдберг. - Помужски.

Соня мгновение помедлила, но вышла. Проходя мимо вешалки, ловко забрала карабин.

- Всегда была трусихой! - заметил Гольдберг.

Крайнев расстегнул шинель и уселся напротив. Достал из кармана трубку и пачку табаку. Гольдберг жадно смотрел, как он набивает трубку. Крайнев нашарил в кармане обрывок немецкой газеты, бросил на стол. Гольдберг, не ожидая дополнительного приглашения, ловко скрутил цигарку и прикурил от керосиновой лампы. Крайнев воспользовался спичками. Некоторое время они молча курили, пуская дым к потолку. Цигарка Гольдберга кончилась первой. Он с сожалением примял огонек пальцами и положил окурок на стол.

- Хороший табак! Немецкий?

- Голландский.

Гольдберг завистливо вздохнул.

- Плен? - спросил Крайнев.

Гольдберг кивнул.

- Как уцелел?

- Выдал себя за грека.

- Поверили?

- Повезло. В институтском общежитии жил с Костей, греком из Одессы. Хороший парень, дружили. Научил меня болтать погречески. Не так, чтоб в совершенстве, но объясниться мог. В плену нас построили, стали выводить "комиссаров" и евреев. Ко мне подошли. Говорю: "Грек!" Смотрят волком. "Юден? Папирен?" Какие у меня документы? Своито выбросил. Думал: "Все!" Вдруг подходит офицер и - погречески. Воевал он там… Разговариваем, он улыбается. Видно, приятно вспомнить. Говорит мне: "Повернись боком!" Встал. Он тычет пальцем: "Греческий профиль! Нихт юден!" Стал я Павлиади Константином Дмитриевичем, военврачом третьего ранга, родом из Одессы…

- Дальше! - потребовал Крайнев.

- Загнали за проволоку. Пустое место, ни еды, ни воды. Голыми руками рыли норы, как звери. Первыми умерли раненые, потом пришла очередь здоровых… Ваши бойцы пережили, знаете. Все б передохли, если б не понадобилось чинить мост, взорвали его наши перед отступлением. Погнали на работы, а рабочую скотину принято кормить, - Гольдберг усмехнулся уголками губ. - Хотя какой там корм! Баланда из брюквы. Женщины нас спасли, простые деревенские бабы… Каждое утро у моста с узелочками. Немцы на них и кричали, и били, и даже в воздух стреляли - все равно! Охранникам надоело, престали. А бабы кто картошки, кто хлеба, кто яичко вареное, - голос Гольдберга вдруг дрогнул. - А ведь сами не сытые и дети у них! Я там поклялся: выживу, приеду в те места, и буду лечить этих баб, детей их до скончания века!…

- Дальше!

- Погоди! - Гольдберг оторвал от куска газеты клочок, не спрашивая, отсыпал табака из пачки Крайнева и свернул вторую цигарку. Прикурил от лампы. - Не просто это. Лучше с самого начала.

- Давай! - согласился Крайнев.

- Соня тебе рассказывала… Не был я в институте бабником! В том смысле, что не бегал за ними. Они бегали. Папа с мамой мои постарались, рожа красивая, девки и млели. А мне что? Возьмут за ручку, отведут в комнатку, напоятнакормят, постельку расстелют… Зачем отказываться? Некоторые потом в деканат жаловались: не женится! Вызывают: "Обещал?" "Нет!" - отвечаю. Они - к ней: "Обещал?" "Нет, но я думала…" Мне выговор по профсоюзной линии - учись дальше! Был бы комсомольцем, исключили б и выгнали. Что взять с несознательного?…

Соню я на последнем курсе заметил. И сгорел. Не потому, что красивая, красивых хватало, вдруг как ударило: "Моя!" Начал ухаживать - фыркает! Репутация у меня среди девушек к тому времени была хуже некуда. Отворачивается, а меня еще больше к ней тянет… Чего только не делал: клялся, что никакой другой для меня не существует, уговаривал, на коленях стоя… Поверила. Но чтоб до свадьбы… Думать не моги! Я и не настаивал. Рад был, что согласилась…

Гольдберг зло бросил цигарку на пол.

- Свинья грязи найдет! Все было хорошо, да потянуло на сторону. Привык с женщинами, не мог воздерживаться. Подцепил какуюто б… на улице, в институте искать боялся, она и наградила триппером. Две недели до свадьбы, отложить никак нельзя - конец любви, а у меня с конца капает. Жених, мать его… В больницу не пошел, боялся выплывет, лечился сам. Промывал, порошки пил - помогло. То есть клинические проявления исчезли. Но я же врач и знаю: надо выдержать срок, чтоб удостовериться в полном выздоровлении, иначе заразишь партнера. Как я мог Соню?! Мою Сонечку… Тут свадьба, первая брачная ночь. Легли с ней, вижу - ждет, а я не могу… - Гольдберг сжал кулаки. - Обещал, в любви клялся, а сам… Придумал: нервы! Вижу: не верит! "Ладно, - решил, - через неделю излечение подтвердится, поправим!" А через неделю - повестка из военкомата! Армия, госпиталь, плен… - Гольдберг вздохнул. - Мост отремонтировали, вернули нас в лагерь подыхать. Тут и случились вербовщики. Не хотите, мол, послужить третьему рейху в охранной роте? Большевики бегут, война скоро закончится, пора думать о себе. Немцы - культурная нация, хорошее питание, одежда, теплые казармы. Многие подписались, в том числе и я…

- Присягу фюреру давал? - спросил Крайнев.

- Давал. Твои тоже давали.

- Моим я велел, а тебе кто?

- Сам. Жить хотелось.

- Дальше!

- Кормили и вправду сносно, одели, обули. Только из казармы - ни шагу, увольнение редкость, да и то в сопровождении немца. В остальное время стой на вышке или у ворот, охраняй станцию. Я, правда, не охранял, врач всетаки. Немцы русских лечить не хотели, взяли меня. Народ в роте собрался разный, сволочи много. В глаза меня "жидом" звали, в бане приглядывались, не обрезан ли, - Гольдберг опять усмехнулся уголками губ. - К счастью, отец у меня атеист, врач, мама и вовсе русская, крестила меня в младенчестве. Я не знал. Мать призналась, как в армию шел. Крестик дала, я его в карман сунул да потерял гдето. Не верил. Хоть не комсомолец, но атеист. На собраниях говорил: "Бога нет!", хоть за язык не тянули. Вспомнил мне Господь те слова…

Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 66