Путь домой (СИ) - Турундаевский Андрей Николаевич

— Понимаете, уважаемый, какая бы империя ни победила в войне, корейские крестьяне проиграют в любом случае. Даже без открытого грабежа им придется отдавать свой рис, чтобы купить стальные серпы для работы и хлопковые ткани для одежды. Либо из Тулы и Иваново-Вознесенска, либо из Токио и Осаки. Да еще платить подати, чтобы приближенные к власти могли покупать автомобили, роскошную одежду из Парижа и прочие предметы роскоши.

— Значит, госпожа, надо вернуться к добродетельной жизни прошлых времен по заветам Конфуция, без дьявольских европейских машин. Правы были ихэтуани, когда уничтожали железные дороги, построенные русскими варварами в Маньчжурии.

— Лет сто назад в Англии нашлись люди, пытавшиеся ломать машины. Луддиты, так их прозвали, обратили на себя внимание общества, но, в конце концов, потерпели поражение. Народ их не поддержал. Людей от поколения к поколению становится всё больше, несмотря на войны и эпидемии. Без машин теперь просто не выжить. Поэтому возврат к прошлому невозможен. И оружие, которое вы помогаете добыть православному союзу, — это тоже своего рода машина. А насчет заветов Конфуция — по ним ли живет новоиспеченный католик Томас? Или он уже успел перейти в православие, веру своих новых хозяев?

Ма Ян выделила голосом последние фразы. Ан Чун Гын заметно побледнел. Не иначе, дал слабину корейский пээсовец.

— Откуда госпоже известно о моём крещении? Вы посланы братьями иезуитами? Оружие бунтовщикам тоже они передают?

— Неважно, кем послана я. Существенно только то, что надо делать дальше, — Ма Ян говорила с серьезным видом, а в сознании вертелась шаловливая мысль. "Вот сказать бы этому напыщенному болвану, что читала про него в школьном учебнике! Рассказать про школу в Кванчжу, про университет в Сеуле. Сочтет, наверно, сумасшедшей".

— Беда, уважаемый, не в машинах, а в их хозяевах. Трудятся на фабриках и заводах множество рабочих и инженеров, а выгоду получают фабриканты и купцы, торгующие продукцией. Перепадает и правителям — в виде налогов.

— Но разве фабрикант не трудится на своей фабрике, не управляет ею? — попытался возразить Ан Чун Гын.

— Во-первых, многие просто передоверяют дела наемным управляющим. Во-вторых, даже действительно работающий капиталист оценивает вклад себя любимого повыше, чем вклад любого наемного работника. К тому же для увеличения прибыли фабрикантам нужно сырье подешевле. Поэтому и японские, и русские, и прочие капиталисты толкают своих правителей к завоеваниям, причиняя народам неисчислимые бедствия. А те, кого вы называете бунтовщиками, хотят сломать такой несправедливый порядок.

Ан Чун Гын нахмурился, но ничего не возразил. Корейский авантюрист молча поклонился пленнице и вышел из комнаты. Ма Ян заметила, что за дверью продолжает дежурить охранник-пээсовец. Прямо-таки параноидальный подход к организации охраны! Будто стерегут не беременную женщину, а Майка Тайсона или Брюса Ли! Ма Ян продолжала обдумывать детали разговора. Правильно ли она использовала информацию о факте крещения Ан Чун Гына-Томаса? Поможет ли такой ход перетянуть соотечественника на свою сторону или же лихой вояка попробует избавиться от чересчур осведомленной дамы, пока начальство не видит? Риск немалый, политика — дело жестокое и циничное.

Тем временем Ан Чун Гын шел к штабс-капитану Песцову. Что докладывать начальнику? Только что закончившаяся беседа произвела на бывшего партизана впечатление подобное контузии от разорвавшегося снаряда. Невероятно красивая, несмотря на беременность, молодая женщина в скромном платье русского фасона держалась абсолютно свободно, игнорируя как азиатские, так и европейские предрассудки. Она не походила ни на знакомых сеульских горожанок, ни на богатых китаянок и маньчжурок с набеленными лицами, ни на нынешнюю русскую любовницу Ан Чун Гына — долговязую неопрятную монахиню из Хотьковского монастыря, тайно посещающую гостевой домик. Единственное, что вспомнилось из прочитанного еще в Сеуле — судьба Ци Ванши, легендарной свирепой воительницы из общества Белого Лотоса, потрясшей Китай более века назад во имя мести жестокому императору-маньчжуру за казненного мужа.

Так и не собравшись с мыслями, Ан Чун Гын постарался нарисовать Песцову самую радужную картину: пленница почти готова к сотрудничеству, ей требуется только время, чтобы сохранить лицо…

Ма Ян решила рискнуть — попросить Ан Чун Гына передать сообщение. В комнате в расчете на письменные признания пленницы имелся чернильный прибор с пером и пачка почтовой бумаги. Женщина постаралась сочинить послание, которое не дало бы охранке и пээсовцам никакой полезной информации, попади оно в ненадлежащие руки. "Ad majorem dei gloriam…" За латинским девизом иезуитов следовал текст на английском языке с вкраплением французских фраз. Получателю предлагалось переслать сообщение по особой связи товарищу, ответственному за эту связь. Основное содержание письма излагалось с использованием компьютерного и ядерно-физического жаргона, заведомо непонятного даже Никитину, не говоря уже о "хроноаборигенах". Запутанными намеками указывалось место — монастырь "горячей коровы" (то есть Хотьково — "hot cow"), расположение домика на территории монастыря и комнаты-камеры внутри дома, а также примерная схема охраны — насколько её могла оценить пленница.

На следующее утро, сразу после завтрака, ничуть не более съедобного, чем ужин, к Ма Ян зашел Ан Чун Гын. Кореец продолжил пээсовскую агитацию, но без прежней горячей убежденности, сухими казенными фразами. Куда-то пропала даже витиеватая старинная манера речи, которую он демонстрировал при первой беседе. Ма Ян почувствовала, что настал подходящий момент.

— Томас, — женщина специально назвала авантюриста его христианским именем, чтобы поддержать версию про заговор коварных иезуитов, — вы сейчас можете оказать очень значительную услугу как корейскому народу, так и ордену. Прошу вас передать с московского телеграфа в Женеву это сообщение для наших друзей.

Ма Ян передала Ан Чун Гыну листок и назвала женевский адрес Федорова, рассудив, что про политические взгляды легально проживающего доктора охранка всё равно знает, но достать вряд ли сможет после кровавых похождений Никитина. Угроза дипломатического скандала в случае разоблачения связи европейской агентуры охранки с маньяком-потрошителем оставалась существенной. Несколько лет назад скандал после нападения агентов заграничного бюро на эмигрантские русские и польские типографии заставил начальство в Санкт-Петербурге резко снизить активность в Швейцарии. Если же Ан Чун Гын выполнит просьбу и пойдет на телеграф, а не к своему боссу, то кореец будет выглядеть слугой, принесшим шифрованную коммерческую телеграмму от своего господина. Мало ли какие деловые интересы могут быть в Женеве у оборотистых московских купцов. А с "тупого слуги-азиата" какой спрос? Ничего чрезмерно подозрительного.

Ан Чун Гын поклонился, взял листок и сказал:

— Я выполню просьбу госпожи. Сегодня мне всё рано нужно ехать в Москву по приказу штабс-капитана Песцова, чтобы встретить важную персону из руководства православного союза.

— Самого Зубатова или Никитина?

— Нет. Господин Песцов упоминал другую фамилию. Послезавтра православное рождество, и в монастыре намечается официальное празднование. В нем будет участвовать представитель центрального правления ПС Кошелев. Говорят, он внимательно следит за всеми событиями в Москве.

Глава 13. Луч, пуля, динамит

В Хотькове было многолюдно. По случаю рождественских праздников суеверные крестьяне из окрестных деревень стремились пройти в монастырь. Многие даже не спали ночь — промерзли во время богослужения, выслушивая заунывные молитвы. Андрей Вельяминов, одетый как зажиточный мастеровой, пристроился к толпе богомольцев, идущих в главный собор монастыря к заутрене. Сделав постную физиономию и не забывая креститься, инженер боковым зрением фиксировал расположение пээсовских постов на линии временных бревенчатых ограждений, отделявших доступную для посещений часть монастыря от закрытой зоны. Гостевой домик располагался далеко в глубине этой закрытой зоны, в стороне как от собора, так и от монашеских келий. Архитектура тоже не слишком гармонировала с общим стилем монастыря. Маленькая постройка напоминала скорее отдельный павильон в усадьбе какого-нибудь аристократа со средствами и вкусом. Мужики в толпе шептались, что домик построен специально для некой знатной дамы, чуть ли не великой княгини, встречавшейся здесь с любовником под видом богомолья.