— Нормально. Неприятных ощущений нет. Все приборы самолета работают штатно. Скорость четыреста километров в час, высота восемьсот метров. Начинаю проверку горизонтальных маневров.
Закончив доклад, я медленно нажал педали, связанные стальными канатами с хвостовым рулем. Были опасения, что на скорости завихрения воздуха будут мешать управлять с их помощью, но нет. Все работало идеально.
— Теперь вертикальные маневры.
С педалей я переключился на рукоять управления тангажа и медленно потянул ее на себя. На скорости в четыреста километров перегрузка сразу же выросла до трех с половиной единиц[2]. Терпимо. Я выправил полет, а потом повторил маневр на скорости в шестьсот километров: в глазах тут же потемнело, а приборы показали перегрузку почти в 7 единиц.[3] Снова выправил полет, и вот теперь можно было возвращаться. Сердце стучало, проносящиеся внизу цветные картинки земной поверхности словно кричали — еще, еще, еще! Но первый полет потому и первый, что в нем могут вылезти какие угодно детские болячки, поэтому он такой короткий и поэтому только самые простые маневры.
— Захожу на посадку, — предупредил я землю и снова сосредоточился на приборах и управлении.
Если в полете можно полагаться на инстинкты — там есть место для ошибки — то при посадке только голая математика. К счастью, у меня были те, кто смог просчитать модель возвращения заранее, и теперь мне просто нужно следовать плану.
Зашел на посадку по глиссаде, скорость двести двадцать. Немного покрутил крыльями, чтобы сбросить с них случайные воздушные потоки — не уверен, что такие есть, но вот Менделеев настаивал, что лучше перестраховаться. Полоса была уже близко: начал выравнивать скорость снижения. Тридцать метров до земли — дальше даже не по приборам, а считаю про себя и медленно выравниваю рычаг. Высота начала падать — метр в секунду, идеально.
Два метра до поверхности, скорость полета чуть меньше двухсот километров — нормально! Внизу понеслась полоса, удар сердца, еще один, касание! Сначала передними колесами, потом задними. Немного повело в сторону, но сейчас уже ничего не исправишь. Самолет движется слишком медленно, чтобы работал руль на хвосте, и слишком быстро, чтобы я пытался исправить ситуацию с помощью тормозов на шасси. Ничего, не зря мы заложили ширину полосы с запасом.
Я следил, как меня относит все больше вправо и как падает скорость. Сто шестьдесят, сто сорок, сотня двадцать… Вот теперь можно было поиграть и тормозами, я начал плавно отжимать ручку — касание, треск раскалившихся колодок. Ничего страшного, после полета все равно будем менять все, что только можно. Остановились. Я выдохнул и — последний тест — рванул шнур, связанный с зарядами под колпаком кабины на случай аварии.
Громыхнуло, стекло штатно отлетело назад, и я, отцепив ремень, высунулся наружу.
— Ура! — первым ко мне бежал Степан.
— Ура-а-а-а! — вслед за ним неслись остальные пилоты, которые уже представляли себя в рубке нашей новой птички.
— Да-а-а-а-а! — техники, академики и студенты радовались потише, но их тоже потряхивало от осознания того, что же мы только что создали.
Я крепко обнял каждого, кто помог сделать этот полет реальностью, а потом снова пришло время работы. «Несушку» нужно было разобрать, проверить все узлы, убедиться, что весь износ идет в расчетных рамках, и тогда… Завтра еще один полет, уже с увеличенными нагрузками. Послезавтра гоняем машину, пока не кончится топливо, и, если и там все сработает как надо, на третий день стартуем серийную сборку, благо все узлы уже подготовлены заранее. Быстро? Так я и все остальные готовились к этому фактически целый год, постепенно подтягивая технологии, которые сегодня собрали в единое целое.
Главное, и дальше двигаться так же быстро и так же уверенно. Все это понимали, поэтому скоро уже разбрелись по своим делам, и рядом со мной остался только Ростовцев, которого ждала отдельная задача.
— Шестьсот километров в час… — ротмистр, как и все наши, быстро перешел на метрическую систему координат. — Невероятно! С такой скоростью можно за три часа долететь до Берлина! Или за шесть до проливов… Или даже за ночь до Лондона! Устроить им горячее утро и вернуться как ни в чем не бывало.
— Не сейчас, — я покачал головой. — «Несушке» топлива хватает пока только на сорок минут. Вот дальше… Сделаем новые моторы именно для дальних перелетов, и все будет. А пока доставлять их к полю боя придется чем-то попроще. Собственно, для этого ты мне и нужен, помнишь?
Ростовцев кивнул, и мы еще раз проговорили его задание.
А то самолеты мы делаем, но, несмотря на предсказания Меншикова, никто не спешит отправлять меня или их на войну. А тут можно было убить двух зайцев разом. Или хотя бы одного, но очень жирного. В моей истории великий князь Константин для защиты Петербурга от союзного флота построил пятьдесят канонерских лодок с 65-фунтовыми пушками. В этой подобное самопожертвование не понадобилось, и весь энтузиазм великого князя вместе с талантами работающего на него Путилова оказался нацелен на запуск заводов по созданию новых двигателей, а вместе с ними и выпуск небольших «Китов». Что характерно: лодок было пятьдесят, и дирижаблей они наклепали ровно столько же.
Характеристики у них были не очень. Полужесткий каркас мешал набирать скорость больше тридцати километров в час — в два раза медленнее моих. Из-за отсутствия нормального конденсатора места под воду для паровой машины уходило в разы больше. Еще не было баллонетов, и я, честно, не представлял, как пилоты Константина управляют своими посудинами, но… Они могли перевезти почти полтонны груза. В некоторых моделях этот запас пустили на места для пассажиров, в других засунули вместо них небольшую пушечку, после каждого выстрела которой казалось, что сейчас творение Морского министерства развалится на части. Но они не разваливались, они летали, и сейчас они были нужны мне не меньше, чем чертово соглашение с великим князем.
Только бы получилось!
* * *
Константин Николаевич был не в духе. Все вокруг считали: он должен радоваться, что его недавний противник смирился с поражением и уже почти три недели живет затворником на своем заводе, но… Великий князь чувствовал, что все это неспроста. Вот и сегодня в воздухе витало что-то противное. И пусть они с Путиловым обсуждали приятные дела, а именно расширение новых производств, на которое пришлось пойти из-за слухов о таком же расширении со стороны Пруссии, но все равно…
— … таким образом, мы сможем улучшить цепочку поставок, добившись увеличения выпуска почти в два раза, — закончил предварительный доклад Путилов и замер, ожидая реакции великого князя.
— Увеличим, и что дальше? — Константин дал вырваться своему недовольству. — Вечно продолжать строить «Киты» за счет бюджета Морского министерства мы не сможем. А армия их не берет! Долгоруков уперся и отказывается их принимать, пока не догоним по показателям машины Щербачева. А мы можем?
— Я послал людей на юг, пробуем перекупить его мастеров в Севастополе, Стальном, ну и здесь, на Волковском. Но не идут. Вернее, идут, но те, что соглашаются, знают только отдельные операции, что совершенно не дает общей картины. Нам бы хоть промышленную технологию получения алюминия вызнать, тогда получится увеличить размеры наших «Китов» и за их счет обойти все остальные проблемы. Может быть, попросить государя?
— Нет! — рявкнул Константин, который даже представлять не собирался, как будет выглядеть со стороны, если придет с подобной просьбой.
— Ваше высочество, — в кабинет заглянул адъютант Салтыков, взятый князем вместо Ростовцева. — К вам Николай Яковлевич, говорит, с важным делом.
Ну вот, стоило вспомнить подлеца, и он тут как тут. Словно черт! Константин хотел сначала отказать ротмистру, но потом в великом князе проснулся интерес. То ли ему просто хотелось узнать, какие же вести тот принес от Щербачева, то ли дело в письме от Михаила с Николаем, которое пришло с последним «Китом», вернувшимся с юга. Оно помогло вспомнить, что там сражаются и те, кто был на самом деле дорог Константину Николаевичу.
