Стальной кулак (СИ) - Тыналин Алим

— Леонид Иванович, — Величковский вдруг оживился, — вы думаете о том же, о чем и я? Его «старушка»…

— Именно, — я быстро набросал план. — Мышкин, вы можете организовать доступ к установке?

— Через военных — да. Но потребуется время на расконсервацию.

— Сколько?

— Дня три-четыре. Нужно очень аккуратно, механизмы тонкие.

— А самое главное, — добавил Величковский, — там есть манометр «Шеффера и Буденберга» 1898 года. Ипатьев говорил, что это лучший прибор, который он когда-либо видел.

Я продолжал писать:

— Хорошо. Значит, так: готовим лабораторию в новом здании. Устанавливаем его «старушку». Рядом монтируем современное американское оборудование для сравнения. И…

— И он не устоит, — закончил Величковский. — Для Владимира Николаевича возможность сравнить работу его установки с новейшими образцами — это как для ребенка конфета.

— Более того, — тихо добавил Мышкин, — через свои каналы я узнал, что в Америке ему не дают развернуться. Держат как консультанта, но к серьезным разработкам не подпускают. Берегут секреты.

Я встал, прошелся по кабинету:

— Значит, решено. Мышкин — организуете доставку установки. Николай Александрович — проверите ее состояние, подготовите к запуску. Я договорюсь о помещении и новом оборудовании.

— И где встреча? — спросил Величковский.

— В лаборатории. Без официоза, без начальства. Только он, его любимая установка и возможность по-настоящему заниматься наукой.

Когда они ушли, я еще долго сидел над планом. Все должно быть идеально. Каждая деталь. Ипатьев — ученый старой школы, он оценит тщательность подготовки.

Глава 21

Новый план

Следующие три дня прошли в напряженной работе. Для лаборатории я выбрал помещение в старом корпусе бывшей Михайловской артиллерийской академии. Дореволюционное здание с толстыми стенами, высокими потолками и надежными перекрытиями, способными выдержать установки высокого давления.

— Осторожнее! — Величковский лично руководил разгрузкой «старушки» Ипатьева. — Это оборудование делали в Германии до войны, таких приборов больше нет.

Массивная установка, похожая на помесь броневой башни с перегонным кубом, медленно плыла на талях. Медь и сталь тускло поблескивали в свете ламп.

Мышкин организовал бригаду военных механиков для расконсервации. Они работали круглые сутки, бережно очищая каждую деталь. Величковский не отходил от них ни на шаг, проверяя каждое движение.

— Вот здесь, — он указывал на хитросплетение трубок, — особая система охлаждения. Владимир Николаевич сам ее разработал для опытов с катализом при высоких температурах.

Параллельно шел монтаж нового оборудования. Я специально заказал через военных последние образцы американских установок, чтобы Ипатьев мог сравнить возможности.

— Леонид Иванович! — окликнул меня Величковский. — Взгляните, мы нашли его записную книжку. Она была спрятана в корпусе установки.

Я осторожно взял потертый кожаный блокнот. Убористый почерк Ипатьева, формулы, схемы, какие-то пометки на полях…

— Оставьте на его рабочем столе, — распорядился я. — Пусть все будет как пятнадцать лет назад.

К вечеру третьего дня лаборатория была готова. У окна рабочий стол красного дерева, еще дореволюционный. На нем аккуратно разложенные журналы наблюдений в сафьяновых переплетах. В углу огромный шкаф с химической посудой и реактивами.

Я прошелся по помещению, проверяя каждую мелочь. Величковский колдовал над манометром «Шеффера и Буденберга», протирая стекло мягкой замшей.

— Как думаете, Николай Александрович, сработает?

Профессор поправил пенсне:

— Должно сработать. Владимир Николаевич прежде всего ученый. А здесь… — он обвел рукой лабораторию, — здесь все дышит настоящей наукой. Не показухой, не бюрократией, а именно исследовательской работой.

Ну и прекрасно. Значит, можно работать.

Мышкин докладывал, что Ипатьев сейчас в Москве. Остановился у своего ученика Разуваева на Пятницкой.

— Отлично, — я посмотрел на часы. — Николай Александрович, завтра в шесть утра прошу встретить его у подъезда и привезти сюда. Все должно выглядеть как случайная встреча старых коллег.

Уходя из лаборатории, я еще раз окинул взглядом помещение. Все готово для решающей встречи.

В шесть утра я уже был в лаборатории. За окном едва брезжил октябрьский рассвет. Старинные часы на стене мерно отсчитывали минуты.

Ровно в четверть седьмого послышались шаги в коридоре. Дверь открылась, и Величковский ввел двух человек.

Ипатьев выглядел именно так, как я его представлял по фотографиям. Высокий, прямой, с военной выправкой и проницательным взглядом. Академик был в безупречном темном костюме и накрахмаленной сорочке.

Его спутник являл собой полную противоположность. Растрепанные русые волосы, помятый твидовый пиджак и при этом изысканный шелковый шейный платок небесно-голубого цвета. Он рассеянно оглядывал лабораторию, будто просчитывая что-то в уме.

— Владимир Николаевич, — начал Величковский, — позвольте представить…

Но Ипатьев уже не слушал. Его взгляд остановился на установке в центре лаборатории. Академик медленно подошел к знакомому агрегату, провел рукой по отполированной меди манометра.

— Моя старушка… — произнес он тихо. — Как она здесь оказалась?

— Мы подумали, что ей здесь самое место, — ответил я. — В настоящей исследовательской лаборатории.

Ипатьев обернулся, внимательно посмотрел на меня:

— Молодой человек, вы хоть представляете, что можно делать на этой установке?

— Например, исследовать каталитический крекинг при высоких давлениях, — я подошел к столу, развернул схемы. — Нам крайне необходимы новые катализаторы для производства качественного топлива.

Спутник Ипатьева вдруг отмер, подошел к схемам:

— М-м-м… — протянул он, рассматривая чертежи. — Интересная концепция… Если использовать алюмосиликатные катализаторы… при температуре… — он замолчал, что-то подсчитывая в уме.

— Это Гавриил Лукич Островский, — представил его Ипатьев. — Мой ученик и, смею сказать, один из самых светлых умов в области катализа.

Островский, казалось, не слышал похвалы. Он уже сидел за столом, быстро покрывая лист бумаги формулами и расчетами.

— При оптимальном соотношении компонентов… — бормотал он. — И если добавить… Мне надо рисовать! Рисовать узоры!

Ипатьев улыбнулся:

— Когда Гавриил Лукич начинает рисовать, значит, он близок к решению.

Академик снова повернулся к установке, проверил клапаны, заглянул в журнал наблюдений.

— Вы все подготовили очень тщательно, — заметил он. — И я вижу рядом современное американское оборудование… Хотите сравнить результаты?

— Хотим создать нечто большее, Владимир Николаевич, — я разложил на столе полный план института. — Исследовательский центр мирового уровня. С лабораториями, опытным производством…

— И без бюрократического давления, — добавил Величковский. — Только чистая наука.

Ипатьев внимательно изучал документы.

— Что скажешь, Гавриил? — спросил он, не поднимая головы.

Островский оторвался от расчетов:

— Потенциал колоссальный… При правильном подходе… — он сделал длинную паузу. — Можно создать принципиально новые методы крекинга… — и снова вернулся к формулам.

Ипатьев выпрямился:

— Я не могу пока остаться здесь. Слишком много… сложностей. Но Гавриил Лукич мог бы возглавить исследования. Под моим дистанционным руководством, разумеется.

— При условии полной научной свободы, — неожиданно четко произнес Островский, перестав писать.

— Гарантирую, — твердо сказал я. — Более того, все необходимые документы уже подготовлены.

Ипатьев медленно обошел установку, проверяя каждый узел. Его лицо оставалось непроницаемым, но я заметил, как дрогнули пальцы, когда он коснулся старого манометра.

Островский тем временем склонился над схемами, машинально вычерчивая на полях какие-то сложные геометрические фигуры. Его карандаш двигался будто сам собой, создавая причудливый узор из переплетающихся линий.