Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль - Анисимов Сергей

Но опять же, это, так сказать, предварительный этап, поскольку, когда дело дойдет до стрельбы и бомбежки, результаты становятся гораздо более фатальными, чем на суше. Мало того что цель вражеских бомбардировщиков сведена к одной точке – к тебе, так еще если и не убьет прямым попаданием, то потонешь ни за что ни про что, а хуже этого смерти не бывает.

Есть и еще один фактор. Над морем пользоваться парашютом большого резона нет. Одно дело, когда прикрываешь, скажем, погрузку в порту или конвой вблизи берега. Тогда, если собьют, есть шанс, что подберут катера. И совсем иначе, когда дерешься над открытым морем, где никого рядом нет и можно утонуть или замерзнуть за час-два. Покрышкину в свое время запретили охотиться на транспортники над Черным морем, потому что ведомый, не вытерпев, рассказал дома о том, как он один раз едва не столкнулся с падающим трехмоторным Ю-52. Вот запретили, и все, а может быть, сейчас хоть у него поспокойнее на душе было бы.

Большинство летчиков авианосца боролись с мыслями о холодной океанской воде, в которую, может быть, придется спускаться, если собьют. Некоторые верили в клятвенные обещания командования задействовать на спасение сбитых летчиков, если такая надобность возникнет, корабельные гидросамолеты. Оптимизм не порок, а может, и действительно не захотят разбрасываться героями.

Летчиков поплавковых Бе-4 (по привычке их все еще называли КОР-2) готовили не слабее, чем раковскую эскадрилью: те тоже много летали, много искали, бомбили условные подводные лодки, практиковали взлеты с катапульт… Тоже опытные и суровые были ребята, нечего сказать. Раков пару человек из них даже знал.

Бе-4 был неплохой машиной, хотя и выглядел как игрушка: его выпускали уже лет семь маленькой серией и никогда особо активно не применяли. Считалось, что для «большого флота» Бериев сделает новую машину, но что-то у него, видимо, не заладилось, а может, и начальство устраивала еще не старая модель – пока ни о чем другом слышно не было. Радиус катапультного самолета был не особенно велик, и при встрече с истребителем он был, в общем-то, обречен, поскольку имел для обороны лишь один винтовочного калибра пулемет у стрелка. Но в его полезности никто не сомневался – несколько десятков лишних тонн авиатоплива не были для «Советского Союза» большой проблемой по сравнению со скорлупкой «Чапаева».

В общем, пока по авиагруппе было объявлено «расслабление», многие не то чтобы не просыхали, но просто все время были чуть-чуть навеселе. С точки зрения политруководства, это требовалось гневно осуждать, но больших возможностей, да и желания делать это у замполита не имелось. В отличие от некоторых представителей своей специальности, он не был ни дураком, ни сволочью, а наоборот, был вполне нормальным и неглупым мужиком, обладающим здравым смыслом, юмором и здоровым количеством цинизма.

Придраться к нему никто не мог, наоборот, его очень ценили, назначив на столь ответственный пост. Все политинформации проводились вовремя, планы политзанятий с матросами, старшинским составом и офицерами были расписаны по неделям и четко соблюдались, зачеты сдавались вовремя и на хорошие оценки, члены партии и комсомольцы были в надлежащем балансе. По совокупности всего этого он считался прекрасным политработником, ответственным и достойным.

На «Чапаеве» к нему относились вполне хорошо, считая его своим, на что также были причины. Замполит корабля капитан третьего ранга Терещенко смотрел сквозь пальцы на поведение летчиков, поскольку они не были смешаны с командой и никакого «разлагающего действия» на нее не оказывали. К тому же они вели себя совершенно спокойно – просто расслаблялись умеренным количеством алкоголя, не буяня и не стуча друг другу в морду. Он видел, что среди них много седых не по возрасту, много двадцатипятилетних, выглядящих на тридцать пять, носящих на груди нашивки трех-четырех ранений, а на лице – рубцы заживших ожогов.

Для приведения в полностью здоровый вид всю группу надо было прежде всего отправить на берег, где они чувствовали бы себя уверенно, да к тому же объявить, что в ближайшие полгода никакой войны не будет. Потом дать нажраться пару раз до состояния полного изумления, дать провести отпуск у моря с нескучной девчонкой, у кого нет – предоставить, и только после до-о-лгого перерыва снова отправлять на войну, причем постепенно. Да…

А поскольку обо всем этом приходилось только мечтать, небольшой выпивон был идеальным средством держать их до начала боев в человеческом состоянии, не превращая драконовским контролем боевых офицеров в озлобленных невропатов.

Двадцать седьмого к одиннадцати часам вечера эскадра вошла в затемненный Эбельтофт-Виг, бухту Эбельтофт. Маленькая база, надежно скрытая от посторонних глаз, была уже неплохо оборудована. Боновый заградитель перекрыл проход в сетях, отгораживающих участок бухты от подлодок и диверсантов, эсминцы выстроились полукругом снаружи, непрерывно ведя наблюдение. Огонь по катерам было приказано открывать, не запрашивая опознавательный, как и по любым рыбачьим лодкам и шхунам, зашедшим в запретную зону.

– Ну, успели мы? – первым делом спросил Левченко, когда командующий базой офицер с осторожно подошедшей к борту весельной шлюпки взобрался по трапу на палубу линкора и передал пакет с приказом.

– Так точно, товарищ адмирал.

– Где Трибуц?

– Товарищ комфлота в Ханстхольме, на передовой базе, с крейсерами. Вам приказано дозаправляться и грузить продовольствие.

– Знаю… – Левченко, наклонив голову, нетерпеливо читал бумаги при свете мощного ручного фонаря. – Сколько у нас времени? Как разведка?

– Пока ничего нового, товарищ адмирал. Корабельная и воздушная разведки пока ничего подозрительного не засекли, из штаба тоже никаких горячих сообщений нет. Но приказано грузиться не задерживаясь.

– Это-то ясно… – Адмирал осмотрел опоясывающую бухту с запада и севера цепочку возвышенностей, не очень характерную для датского побережья. – А вы вообще в курсе, каперанг?..

– В курсе, – спокойно ответил тот, даже не заставляя закончить фразу. – Но пока можно не беспокоиться особо. За последние три дня ни одного контакта с надводными кораблями нет от самого Ставангера. Четыре дня как катерники дрались у выхода из Скагеррака, на меридиане Сегне…

– Ага. И что?

– Дивизионом наткнулись на шнелльботы, была стрельба, одного потеряли – прямое попадание, взорвались баки.

– Так, а что авиация?

– Летают, – пожал плечами офицер. – Тут рядом хороший аэродром под Тхорсагером.

Адмирал подумал, что название он произносит неправильно, но поправлять не стал: вдруг его местные действительно так называют?

– Второго дня сбили «Дорнье-215», редкая птица, вообще-то. Догнали и шлепнули.

– Ничего разглядеть не успели?

– А на что тут глядеть? – Каперанг обвел рукой темное пространство вокруг. – Резервуары на берегу, пакгаузы, пара пирсов, пустой поселок. Всё. Так здесь месяц тральщики базировались, а до того рыбаки. Никаких причин особо обращать внимание на эту дыру нет.

– Ну и слава богу, – кивнул Левченко, вполне довольный. Никому не известная дыра рядом с приличным аэродромом – ничего лучше для передовой базы и придумать нельзя.

К сожалению, хорошо взятый темп пришлось сбавить, застряв в Эбельтофте почти на неделю из-за неясности политической ситуации. Немцы все еще продолжали драться, и войска союзников точно так же продолжали продвигаться на восток, изредка прощупывая советский фронт дальними разведчиками, которых иногда удавалось перехватить немцам, иногда нашим, а иногда и не удавалось вообще.

В течение двух дней, когда стало ясно, что исчезла срочность, заставившая гнать эскадру через Балтику сначала в одну, а затем в другую сторону, степень готовности постепенно понизили, поработав с механизмами и котлами.

В такой задержке имелись положительные стороны – так, например, Левченко здорово поднатаскался в общении с командирами кораблей, избегая сложившейся традиции «как поведу, так и будет» [96]. С другой стороны, такая стоянка после рывка здорово напоминала мадагаскарское стояние другого недоброй памяти адмирала. Да и идущие в небольшую бухту транспорты с большим количеством разнообразного продовольствия могли кого-нибудь умного насторожить. Для предотвращения этого снабженцев перенацелили на бухту Аргус всего в четырнадцати милях к западу. Там бочки и мешки перегружали на баржи, растаскиваемые буксирами к северу и югу, а уже там потом сгружали их на берег.