Сети Госпожи ужаса (СИ) - Чайка Дмитрий

— Где? — побледнел Главк и завертел головой в испуге.

— Вон! — ткнул рукой Тимофей. — Плывет, на бревно похожий.

— Бог Диво… Атана… Аид… Да кто из богов от этих тварей помогает, а? — насмерть перепуганный Главк сжал в здоровой руке хопеш. — И откуда знаешь про кровь?

— Пока тут сидим, они не сунутся, — уверил его Тимофей. — Но на открытой воде нам конец. Даже и не думай на тот берег перейти, вмиг утащат. Мне кормчий много рассказывал про них, когда с купцом Рапану в Пер-Рамзес ходили. Вечером-то делать нечего. Сиди себе у костра и языком чеши.

— Так выйти когда-нибудь все равно придется, — хмуро ответил Главк. — Иначе мы тут с голоду подохнем. И даже золото не поможет.

— Я остерегусь, — уверил его Тимофей, который пощупал свою набедренную повязку, которую повесил над водой для просушки. — Пойду я, брат, вроде бы солнце село. Глядишь, и не признает никто, если шарданом наряжусь. Давай сюда шлем.

Он, стараясь не потревожить даже стебля тростника, начал пробираться к берегу, замирая через шаг. Вроде бы тихо все, и он, раздвинув опротивевшие зеленые заросли, вышел на топкий берег, который недавний разлив и тысячи босых ног превратили в грязное месиво. Он оглядел себя и поморщился. Нельзя в таком виде идти. Снизу до пояса покрыт илом, а лицо как будто кровавой коркой стянуло. Главку спасибо и его дубине. Помыться надо, иначе все на него пялиться будут и гадать, из какой лужи такая свинья вылезла.

Тимофей подошел к небольшой прогалине, плеснул на лицо водой, стирая засохшую грязь, и только чудом ушел в сторону, услышав, как захлопнулась на расстоянии ладони от его ноги огромная пасть.

— Да провались ты! — заревел он и упал сверху на жуткую ящерицу, которая едва не утянула его в воду. Он схватил крокодила за нос, сжав ладонью его морду(2), а второй рукой всадил в него кинжал. Всадил до хруста кости, прямо в желтый, полный равнодушного самодовольства глаз. Крокодил тут же сбросил его, как пушинку, и завертелся на месте, словно пытаясь достать до ножа короткими лапками. Но силы огромного зверя быстро таяли, и вскоре он замер.

— Подох, что ли? — Тимофей бросил издалека камень, но зверь не пошевелился. Еще один камень дал схожий результат, и тогда парень осмелился дернуть крокодила за хвост. Бронзового кинжала было жалко до ужаса. Не оставлять же его в этой туше.

— Да нет, подох, — с удовлетворением произнес он, обтирая нож пучком травы. — Вот и второе предсказание Морского бога сбылось. Надо же! А я все гадал, к чему оно. Какому, думал, дураку придет в голову крокодилью пасть рукой сжимать. А оказывается, я тот самый дурак и есть.

Тимофей стащил мертвого крокодила в воду, не слишком справедливо полагая, что эти твари охотятся по одному, и бестрепетно умылся. Боги и невежество сегодня на его стороне. Плевать он хотел на всех.

Тимофей повернулся и приложил ладонь ко лбу. До лагеря египтян оказалось куда ближе, чем он думал.

Рапану, который прошел выше по течению, причалил у ставки фараона. Тут обосновались давно. Сотни палаток воинов и огромные шатры знати успели покрыться пылью. Множество женщин и детей, взятых в плен на кораблях, сидели тут же, прямо на земле. Их не стали убивать, ведь они не опасны.

Рапану увидел тысячи воинов, приготовившихся к сражению. Щитоносцы, носившие льняной доспех, становились первыми, а ополченцы, призванные на войну, занимали второй ряд. Сотни лучников уже натянули тетиву и воткнули перед собой легкие тростниковые стрелы. Три дюжины в колчане. Два колчана на каждого. Они ждут, когда отряды ловцов с собаками выгонят на них орды тех, кто уцелел на воде. Кого не задели стрелы, кого не тронули зубы крокодила, и кто избежал гнева хозяина здешних вод, гиппопотама. Уцелевших добьет войско царя, который стоит тут же, подобный бронзовой статуе. Его доспех покрыт золотом, каждая его чешуйка и пряжка. Рапану зажмурился, ослепленный солнечным зайчиком, отлетевшим от нестерпимо блестевшего шлема.

Купец будет ждать, когда его и писца Сети призовут к визирю. А случится это не раньше, чем закончится битва, которая уже идет вовсю. Гребцы высыпали на берег, пугливо поглядывая в сторону бойни, что заклубилась в полутысяче шагов от них. Там отборные части египтян крушили отряды северян один за другим. Они понемногу продвигались все дальше и дальше от ставки, истребляя пришельцев до последнего человека, а толпы крестьян, пригнанных для черной работы, стаскивали и складывали в кучи тысячи отсеченных рук. Какой-то писец, брезгливо выпятивший нижнюю губу, заставил их переложить кучу, тщательно пересчитав жуткие трофеи. Он что-то помечал в своем папирусе. Его величество увековечит эту картину на стене погребального храма. Такое деяние не должно быть забыто.

«Я уничтожил народы, пришедшие с моря. Их города стёрты, их корни вырваны. Их воины стали дровами для огня, их жёны — рабынями. Я наполнил храмы Египта их пленными, как река наполняется рыбой».

Так напишут на стене храма, вселяя трепет перед великим царем прошлого.

В тот день к визирю их так и не позвали. Поле, заваленное телами, покрылось тысячными стаями воронья, слетавшегося сюда со всех сторон. Прилетели и грифы из пустыни, которые, судя по удивленному виду, счастью своему поверить не могли. Тут ведь еды хватит на несколько недель, и они обожрутся так, что едва смогут взлететь.

Писец Сети пошел в ставку к визирю, пытаясь попасть к нему на прием, а Рапану, устав ждать, хотел было присесть к котлу, где поспевала каша. В руке он держал кувшин вина из фиников, собираясь вознаградить себя за тяжелые дни. Внезапно купец застыл, ощутив леденящее прикосновение ножа к своему боку.

— Привет! Помнишь меня, толстячок?

— Тимофей? — дрогнувшим голосом произнес Рапану. — Как ты смог уцелеть в этой бойне?

— Да вот, послушал совета одного умного человека, — просипел Тимофей, горло которого саднило от пыли и жажды. Он даже не думал пить из реки.

— Чего ты хочешь? — спокойно спросил купец. — Если бы ты хотел убить меня, то уже убил бы.

— Вытащи меня отсюда, — сказал Тимофей. — Меня и моего друга. Он ранен.

— Тяжело будет, — протянул Рапану, который шкурой почувствовал безмерную усталость этого могучего парня.

— Тогда попрощайся с жизнью, — услышал он. — Мне все равно не жить, но зато я прикончу тебя, прикончу твоего кормчего и половину твоих гребцов. Они просто олухи, которые только и умеют, что ворочать веслами. Эта шваль мне на один зуб.

— Я бы тебя вытащил, но с нами египтянин, — спокойно ответил Рапану. — Он нас сдаст. Эта сволочь нипочем лишнего человека на корабле не пропустит.

— Приведи его к зарослям, — оскалил зубы Тимофей и ткнул рукой на север. — В тысяче шагов отсюда увидишь тряпку, привязанную к тростнику. Я все сделаю как надо.

— Что мне за это будет? — спросил Рапану.

— Мина золота есть с собой, — выплюнул Тимофей. — Клянусь богом Диво и Атаной, покровительницей моего рода, что отдам ее тебе. Сам царь Эней наградил нас. Я помог ему взять Ла-Китон.

— Вот как? — удивился Рапану. — Тогда договорились, раз уж сам государь. Сядешь на весло, никто ничего и не поймет. Тут сейчас не до подорожных.

— Договорились, купец, — произнес Тимофей. — Обманешь, лучше бы тебе на свет не родиться. Я тебя даже из подземного мира достану. На закате сделай так, чтобы египтянин подошел к этому месту. И тогда мина золота твоя.

Рапану повернулся и оглядел парня, который вырядился наемником-шарданом. Рогатый шлем, овальный щит и меч-хопеш на поясе. Не отличить его от других гвардейцев фараона. Только речь иная.

— Это я возьму, — Тимофей аккуратно вытащил из онемевших пальцев Рапану кувшин и приложился к нему от всей души. Так, что вино плеснуло на грудь.

Тимофей ухмыльнулся, вогнав купца своей улыбкой в состояние полного паралича, помахал ему рукой и пошел в сторону зарослей. Туда, где повяжет тряпку на стебель тростника. А Рапану, которого не держали дрожащие ноги, сел на корягу у своего костра. На его плечи до сих пор давил свинцовый взгляд душегуба, лишающий воли и сил.