Северная Пальмира - Алферова Марианна Владимировна

– А чему радоваться?

– Да посмотри, какое утро! И цветы как пахнут! Ты умеешь плести венки?

– Не умею.

– Жаль. – Минуций повесил венок на ветку кипариса. Венок тут же распался. – Кстати, знаешь Угея, монгола, что охраняет лабораторию? Молодой парень, чуть постарше меня? Надо тебе с ним познакомиться. Он воин, как ты. Приставлен лично ко мне. Если я попытаюсь удрать, он меня убьёт. Он немного кумекает по-латыни. Вот я его и спрашиваю: «А ты не боишься, Угей, что я убью тебя»? Он, конечно, ничегошеньки не понимает в физике. Но так забавно смотреть на его бурую физиономию – как он хмурит свои брови кустиками и, коверкая слова, говорит: «Ты не умеешь меня убивать». А я ему возражаю со смехом: «Умею, умею!» Ведь, правда, я умею. Возьму, подложу ему кусок нового изотопа в штаны – и все. А кстати, Корнелий, где твой кинжал?

Икел схватился за пояс – кинжала не было. Он повернулся и посмотрел на Минуция. Тот собирался сделать ещё какое-то обманное движение, но выронил Икелов кинжал из неловких рук.

– Не получилось! – засмеялся Минуций. – Хотел сделать фокус, но не получилось…

Он развёл руками. Икел, ничего не говоря, подобрал кинжал.

– Да ты не сердись, Корнелий, я тебя очень люблю. Ты хороший парень.

Минуций остановился перед цветущими нарциссами, наклонился понюхать их и замер.

– Ха-ха-та-ха, – выдохнул он что-то вроде напева. Потом, опомнившись, кинулся догонять Икела. – Готово! – радостно выкрикнул.

– Что готово? – не понял Икел.

– Новая формула, – сообщил Минуций, глядя куда-то мимо бывшего префекта огромными карими глазами. – Мы тут такое можем сделать, ты даже не представляешь! Замечательно. Трион – он молодец, гений, я его обожаю. А ты?

Икел не ответил. Они уже подошли к домику. Изнутри доносился непрерывный галдёж. Когда Икел открыл дверь, голоса на мгновение смолкли, а потом добровольцы принялись орать громче прежнего. Проситься на работу к Триону сбежалась толпа босоногих и ободранных крестьян. Прослышали, что у Триона платят, что кормят до отвала, вот и явились. Лица худые, измождённые. Впрочем, у этого не очень, и у этого тоже. Икел остановился, тронул оборванца за плечо. Под ветхой тканью ощутил сталь тренированных мускулов. Убрал руку. Отошёл. Сделал вид, что ничего не заметил. Есть у Икела время выйти из домика? Есть или нет?… И увести Минуция, и… Нет, не успеть. Рысий взгляд десятника-монгола что-то такое разглядел. Варвар тут же схватился за саблю. Клинок монгола рассёк «добровольца» надвое. Двое других охранников кинулись с саблями на безоружных крестьян. Стоявший у самых дверей невысокий, но ладно скроенный паренёк увернулся от удара, выдернул из рукава кинжал и даже сумел вонзить его в шею степняку, но подлетевший на помощь товарищу монгол зарубил оборванца. Минуций подпрыгнул в воздух, будто собирался улететь, но никуда не улетел и шлёпнулся на пол. И вдруг губы его плаксиво скривились, и Минуций, отмахиваясь ладошкой, пополз в угол. Икел бросился к нему, толкнул к выходу. Поймал чью-то руку с саблей и вывернул… Минуций вскочил, боднул лбом дверь – изо рта его фонтаном текла рвота. Икел выскочил следом. А там внутри продолжалась бойня. Маленькие людишки, которым очень хотелось есть, погибали под ударами сабель. Ну что ж, голод более не будет их мучить.

Минуций стоял на коленях – спазмы не прекращались. Теперь изо рта текла одна жёлчь.

– А ты ведь большой трус, – произнёс Икел и повторил с удовольствием, с нажимом, будто гвоздь забивал. – Ты – трус.

– Все трусы. А ты… нет?

Икел усмехнулся и неожиданно кивнул:

– Я тоже.

«И как только варвары догадались?! – подивился Икел. – Эти ребята из „Целия“ уничтожили бы Трионову лабораторию. И меня с Минуцием заодно». Но могли бы и пощадить. Особенно Минуция. Минуций пригодится Риму. Как и Трион. Посланцы «Целия» увезли бы Триона, чтобы тот вновь работал на Рим. Руфин умер, Элий в изгнании. И любому другому Икел готов служить. Бениту? Пожалуйста. Почему бы и нет. Если всем объединиться вокруг Бенита, то Рим станет прежним. Жаль, затея римлян не удалась…

Тем временем монголы вытаскивали из домика за ноги трупы. Икелу показалось, что он узнал в одном из убитых своего фрументария. Плохо была задумана операция. А осуществлена ещё хуже. Не знают ничего ребята о своём противнике, вот и попадаются, как глупцы, и гибнут… А ведь он мог бы им помочь. Мог и не помог. Почему? Да потому, что дело проигрышное. Все равно ничего бы у них не вышло.

– Корнелий… – жалобно попросил Минуций. – Уведи меня отсюда, я не могу это видеть.

– Что не можешь видеть?

– Кровь… смерть…

Икел подхватил Минуция под мышки и повёл подальше от места резни. А что если удрать вместе с Минуцием? Что если отвезти мальчишку в Рим и отдать Бениту? Может быть, тогда…

Руфин, почему ты меня предал? Почему заставил бежать из Рима?! Почему…

Глава II

Игры в Хорезме (продолжение)

К утру все же Трион заснул.

Сон был так отчётлив, что не походил на сон. Трион был собой и одновременно не собой. Кем-то другим. Он шагал по пыльной степной дороге, и раскалённые доспехи жгли плечи. Шлем висел у него на груди, как у простого легионера. За спиной слышался монотонный топот тысяч и тысяч ног: его легионы шагали следом. Но когда он оборачивался, то видел, как в бескрайней степи ветер колеблет серые стебли сухой травы. Чёрные стервятники висели в выцветшем небе, высматривая добычу. И никого вокруг.

Трион отирал со лба пот и шёл дальше. И вновь за спиной, нарастая, возникал чёткий гул марширующих ног. Сотен, тысяч ног. Но тотчас пропадал, едва Трион оборачивался…

Сон кончился внезапно. Просто оборвался – и все. Как лента обрывается на сеансе в кино. Трион открыл глаза. Вокруг была ночь. До рассвета – вечность. Он был весь в поту. Его бросало то в жар, то в холод. Он потрогал лоб, надеясь, что его мучает обычная лихорадка и безумному бреду так легко найти объяснение. Но лоб был холодным и липким. Однако его лихорадило. Он был болен. И не знал – чем. Прежде он никогда не мучился от душевных переживаний. Единственное, что его могло потревожить, – это подозрение, что другие могут оказаться догадливее, чем он. Но сейчас было что-то другое.

Трион лежал, вперив взгляд в потолок, ничего там не находя. Ноги ныли, руки дрожали. Он слышал все время отдалённый рокот марширующих легионов. И видел серую степь и висящих в вышине стервятников.

Трион неожиданно вновь заснул. Теперь он был не один – перед ним стоял легионер в старинной пластинчатой лорике и размахивал мечом. Меч сверкал. Ослепительно, как может сверкать только смертоносная сталь. За спиной легионера маячили другие, они обступили Триона и что-то орали. Что-то противное, мерзкое. Он был для них добычей, затравленной, жалкой добычей. Вновь и вновь выкрикивали одно и то же слово. Он силился разобрать его, уяснить смысл, но не мог.

И вдруг меч в руках легионера зашипел змеёй, рассекая воздух, и снёс Триону голову. Глаза Триона ещё видели, мир вращался и кружился, опрокинутый, далёкий, равнодушный, а потом что-то ударило его в щеку, и глаза увидели забрызганные грязью солдатские калиги, и ноздри сохранившей жизнь головы вдохнули запах пота и навоза…

Трион вновь проснулся, сел на кровати и отёр совершенно мокрое лицо ладонью.

Неужели он сходит с ума? Или это влияние радиации? Нет, нет, он просто устал. Когда закончит работу, отправится отдохнуть – куда-нибудь на море, полежать на горячем песке, поплескаться в заливе, где на десятиметровой глубине видны лежащие на дне камешки. Чингисхан должен подарить ему виллу и часть залива…

Наверняка вечером съел что-нибудь не то. Кормят тут фекально. Потому и в животе постоянно урчит, и эти боли… Ну вот опять… Трион едва успел добежать до латрины и усесться на стульчак. Первым делом в садах Хорезм-шаха Трион велел построить настоящие латрины – местные «удобства» его не устраивали. Несколько минут он корчился на стульчаке и даже кричал, когда спазмы кишечника вызывали острую боль. К тому же из заднего прохода почему-то лилась жидкость. Брезгливо сморщившись, Трион отмотал ком бумаги, подтёрся, хотел выбросить, но перед тем посмотрел на бумагу. Она была вся в крови. Триону стало нехорошо. То ли от вида крови, то ли от странного предчувствия…