Пусто. Ни музыкантов, ни "книголюбов", ни ментов. Нарочно кручусь на заветном месте. Никого. Нахрен я в это ввязался? Думал, помогу ребятам, сохраню их товар от конфискации. Выбью для себя бонусы для создания аудиоколлекции. А в итоге, получается, что украл.
Ладно, не украл, а взял покататься, — успокаиваю сам себя.
Электричка на обратном пути оказывается полупустой. Не торопятся люди из областного центра уезжать. Причём теперь процесс происходит в обратном порядке. На каждой станции люди выходят, а новые пассажиры не появляются.
Устраиваюсь у окна и всю дорогу читаю инструкцию к "Зениту".
"…Не повёртывайте без надобности спусковую кнопку во время спуска затвора..." Музыка, а не инструкция. А если будет "надобность", можно "повёртывать"?
Руки чешутся пустить камеру в дело. Был бы с собой рукав для зарядки катушек — не удержался бы. А так просто вскидываю "Зенит" и разглядываю мир вокруг себя через глазок видоискателя. Мной овладевает какое-то совершенно мальчишеское воодушевление.
Из десятка случайностей сложилось то, к чему я стремился. Я снова фотограф. У меня есть работа. Главное, в руках собственная камера. Понимаю, что без неё чувствовал себя не до конца полноценным.
* * *
— Алик, я усну сейчас, — издевается Николай, — я не умею так медленно бегать. Ещё немного, и мои ноги пустят корни и прирастут к земле. Ты до обеда ползти собираешься?
— Я физику всю ночь учил, — отбиваюсь.
Вру, конечно. На физику я потратил едва ли час.
— То-то я и гляжу, у тебя губищи, как у Патриса Лумумбы, — ржёт младлей, — с учебником целовался, небось.
Со скучной физики я вчера переключился на свою покупку. Вертел камеру в руках, привыкая к весу, к упругому спуску, к ощутимому удару зеркала внутри. Что-то в этой технике, тяжёлой, НАСТОЯЩЕЙ, резонировало с мальчишеской частью моей души.
После я взял готовые фотографии и пошёл к Лиходеевой. И взрослому сознанию и юношескому сердцу в этот вечер одинаково хотелось признания и оваций.
— Обалдеть! — говорит Лидка, — это что, правда я? Как в журнале…
— "Работница" или "Крестьянка"? — подкалываю.
— Да, наплевать! — заявляет Лида, — главное, чтобы я была на обложке. Ты можешь сделать так, чтобы я была на обложке?
— Для этого надо много работать, — говорю, — причём не только мне, но и тебе.
— Я сделаю всё, что скажешь, — отвечает Лиходеева, — всё-всё...
Смотрит при этом так , что беднягу Алика колотит дрожь. От её поцелуев отбиться уже не получается, да я и не слишком стараюсь. Заслужил. Уверен, мы зашли бы и дальше, если бы Лидкина мать поминутно не выглядывала в окошко.
— Ругается, — объясняет Лидка, — говорит, что на мои экзамены вся фабрика работает. Она думает, что весь мир можно за колбасу купить. Не хочу так жить. Славы хочу… Сцены… Поклонников. Чтобы восхищались все.
— ЛИ-ДА! — разносится в очередной раз на всю улицу, — С кем ты там зажимаешься, прошмандовка?! Вот я сейчас выйду! Счас обоих как тряпкой мокрой отхлестаю!
— Ты обещал! — совершенно безосновательно заявляет Лиходеева-младшая и основательно целует меня напоследок...
— Опять уснул! — Николай переворачивается лицом ко мне и бежит задом наперёд, — ты на тренировку сегодня придёшь? Я в прошлый раз полчаса прождал.
У меня на сегодня запланирован визит в Кадышев. Прошло два дня, и очаровательная Людмила Прокофьевна должна передать мне карту книжных сокровищ. Другие вопросы к ней тоже накопились. Отказывать Николаю тоже нельзя. Сам напросился, а теперь "заднюю" включил. Не по-пацански. Потерять уважение куда легче, чем его приобрести.
— Приду, — обещаю. — В пять, правильно?
— У райотдела, — кивает младлей. — Форма есть?
— Только та, что на мне.
— Ладно, разберёмся.
Подосинкина в редакции тоже первым делом обращает внимание на мои губы.
— Аллергия, — говорю, — страшное дело.
— Тогда идите домой, Ветров, — с подозрением щурится она, — примите "Димедрол" и отдыхайте.
О, советская медицина! О, добрая, неиспорченная наркоманами эпоха.
— Так это не заразно, — объясняю, — и мне не мешает никаким образом.
— Тогда иди в свою лабораторию — сурово заявляет няша, — и людей не пугай,
Она перепрыгивает с "ты" на "вы" с поразительной быстротой. Настоящая стихия. То солнышко, то дождик, то молния громыхнёт. Но я в такие игры тоже играть умею.
… Прекрасная синьора-синьорина… — беру стул и усаживаюсь прямо перед её столом, — ты для меня Мариночка-Марина...
Мурлычу себе под нос, уставившись наглым взглядом.
— Ветров! — не выдерживает она, — где ты набрался такой пошлости?!
— В электричке услышал, —отвечаю, — мужик какой-то пел, бородатый.
— Немедленно прекрати! — у няши розовеют щёчки.
— Марина, мне на съёмку надо! — добиваюсь, наконец, её полного внимания, — Товарищ Комаров руководящее указание дал! Чтоб была, говорит, в этом номере хоть одна твоя фотография, иначе, говорит, со свету тебя сживу.
— Не драматизируй, — хмурится няша, — номер уже свёрстан.
— Ты товарищу Комарову это объясни.
Блондинка морщит лобик. Она никак не может сообразить, всерьёз я говорю насчёт Комарова, или мне просто не терпится опробовать новую камеру. Да, "Зенитом" я перед ней похвастался первым делом.
— Есть у меня один вариант, — задумчиво говорит она, — я собиралась туда архивное фото поставить, но если будет свежачок, то это ещё лучше.
— И что же от меня требуется?
— Это тебе Уколов по дороге, объяснит. Алексей Максимыч — кричит она в глубину коридора, — вы ещё не уехали?! Стажёра прихватите с собой!
Почему-то в её голосе мне слышится мстительное торжество.
Уважаемые читатели, честно сказать, не знаю враньё это или нет.
Но фотографии из кучерявого детства знаменитого негритянского певца из США с камерой очень похожей на "Зенит-Е" действительно гуляют по сети.
Глава 24
Редакционный УАЗ "буханка" оказывается совершенно замечательным транспортом. Всё решает компоновка. Впереди, рядом с водителем установлено ещё одно пассажирское сиденье. А вот сзади смонтирован откидной столик и две длинные лавки одна напротив другой. Совсем как в железнодорожном купе.
Большеносый жизнерадостный водитель, несмотря на венчик седых волос вокруг заметной лысины, представляется Толиком.
— Алик, — жму его руку. — Стажёр.
— А тебя-то за что? — спрашивает Толик.
— В смысле?
— Чем ты успел так Берёзу разозлить, что тебя к Уколычу приставили?
— Кого? — не врубаюсь.
— Редакторшу, — объясняет водитель. — Она же Подосинкина, верно? Где Подосинкина, там и Подберёзкина, а от Подберёзкиной недалеко и до Берёзы.
В очередной раз дивлюсь людской изобретательности.
— А что плохого в этой поездке? — интересуюсь осторожно.
— Увидишь. — водила машет рукой, — Здрасте, Алексей Максимыч!
— Здравствуй, Толя! — Уколов лучится улыбкой. — Привет, молодёжь!
Уколов словно застрял в эпохе Гайдаевских комедий про Шурика. Кургузая серая куртка, непокорные, полностью седые вихры, толстенные очки. С собой он тащит гигантский потёртый саквояж. С такими на Диком Западе дилижансы грабили.
Автомобиль рывком трогается с места и катит по улице. Толик гордо бибикает какой-то знакомой. Та с селянским кокетством отмахивается и обзывает его "чёртом носатым". Идиллия.
— Алексей Максимыч, какое у нас редакционное задание? — спрашиваю.
— А?
У Уколова упрямая нижняя челюсть, как у пираньи, и рыбьи глаза слегка навыкате. Когда он смотрит в упор, возникает чувство, что он тебя не узнаёт. Учитывая его возраст, это слегка пугает.
