Интервенция (СИ) - Вязовский Алексей

(3) Картаульный единорог — пудовый, калибр — 197 мм, вес — около тонны, максимальная дальность — 1800–2000 м.

Глава 19

Золотой дождь пролился на Краков!

Древняя столица давно успела позабыть о таком наплыве высоких гостей — с тех самых пор, когда столицу перенесли в Варшаву. А о таком уровне шпионства она и вовсе никогда слыхом не слыхивала. И о таких доходах!

Город словно помешался на торговле информацией, в нее были вовлечены буквально все — от мусорщика до новоизбранного по русским законам городского головы. Смешно, но факт: от прислуги сведения поступали куда интереснее, чем от отцов города. Что мог, к примеру, интересного услышать секретарь ратуши? Обрывки чужих разговоров? Зато горничная и даже возчик телеги квартальной свалки могли ознакомиться с содержимым мусорной корзины французского министра иностранных дел, графа де Верженна, и заработать несколько талеров за клочки черновика его письма. Или местный портной, снимая мерки с Людвига IX Гессен-Дармштадтского, папаши русской царевны и старшей дамы Российской Империи, не упускал случая краешком глаза заглянуть в бумаги на столе ландграфа. Или садовник Вевельского замка, подравнивая побеги плюща на стене, охотно грел уши у распахнутого по случаю летней жары окна Зала послов, зарабатывая себе на бутылку отличного венгерского. Или привратник борделя немедленно бежал по известному адресу за звонкой монетой, чтобы доложить: опять герр N замечен в развлечениях, введенных в моду три года назад маркизом де Садом. Купцы в Суконных рядах на Ратушной площади спорили между собой, что выгоднее — продать отрез муслина или три-пять раз сообщить разным заинтересованным лицам о подслушанном разговоре между Екатериной Дашковой и дамой, пожелавшей сохранить инкогнито, чьи перстни на пальцах выдавали принадлежность к главным аристократическим домам Европы. Серебро и золото сыпалось на краковян, и виной тому был никто иной, как Конгресс.

Стоило русскому министру Безбородко оповестить иностранные дворы о приглашении на общеевропейское собрание, в Краков буквально понеслись со всех концов Европы кортежи и одинокие золоченые экипажи. Наплыв гостей был такой, что скромный дом бюргера в Немецком квартале сдавался по цене дворца где-нибудь в окрестностях Версаля. Целые староства в окрестностях Кракова тут же позабыли о мятежных разговорах, переключившись на поставки продуктов. Не хватало конюшен и каретников. Да что там говорить — недостаток выявился во всем: в мастерах огненных потех, в оркестрах, в поварах, в лакеях, прачках, кружевницах. В куафюрах не было достатка, в отличие от курфюрстов и фюрстов.

С прибытием первых гостей город пустились во все тяжкие: фейерверки, балы, парадные обеды, прогулки под луной… Каждый князь германский желал, не ударив в грязь лицом, показать всем и каждому, что он — о-го-го! Тон всеобщему веселью задавал явившийся из Парижа с дочерью граф Воронцов, сохранивший, к всеобщему удивлению, не только титул, но и барские замашки. Откуда в карманах Романа Илларионовича золотишко? Неужели царь Петр Федорович все еще благоволит семейке своей бывшей любовницы Елизаветы Московской, которую, по слухам, могут объявить святой при жизни? Конгресс терялся в догадках, конгресс злословил, но не отказывался от удовольствий, которые предлагал или граф, или те, кто поддался его влиянию. «Давайте прежде всего праздновать, дела подождут!» Этот лозунг графа, к большому неудовольствию серьезных дипломатов, закружил конгресс в вихре танцев, пиров, развлекательных выдумках и любовных интрижках.

О, с флиртом и более в краковских парадных залах все обстояло не просто хорошо, а отлично, восхитительно, непередаваемо. Десант из прекрасных паненок самых благородных фамилий съехался в Краков со всей Польши. Девицы были отменны и не склонны долго ломаться, тем более, что нету лучше царицы, чем польки из отчей светлицы. Второй эшелон из дам попроще также заполнил все доступные дома, а за неимением оных — и близлежащие хутора.

Желает дуайен Конгресса, престарелый папский нунций, монсеньор Обручи, собрать заседание, а ему в ответ:

— Кворума нет. Ваше Святейшество, вся рейнская Германия изволит кататься на лодках с графом Воронцовым.

Нунций уже знал, что эвфемизм «кататься на лодках» означает нечто иное, чем простые водные прогулки. Но и сам, чуждый аскезе, был не прочь составить компанию «лодочникам».

— Тогда соберемся дня через два или три. У делегатов нет возражений?

Конечно, возражения были, да еще какие! Цесарец граф Венцель Антон фон Кауниц-Ритберг и француз Шарль Гравье, граф де Верженн хотели немедленно приступить к спорным вопросам. Но как пойти против мнения большинства, жаждевшего праздника, а не скучных заседаний? Они слали реляции своим монархам, оправдываясь в бездействии, и просили все больше и больше золота — поддержание престижа представляемых ими держав требовал больших расходов. Уступить русским? Гессенскому Леопольду, получившему от англичан немало гиней за отправленные за океан полки? Противно чести!

— По-моему, дорогой Шарль, — как-то признался князю де Линю удрученный де Верженн, — мы вовлечены в какую-то дьявольскую игру царя, цель которой поднять до небывалых высот благосостояние Кракова, уступившего восточному владыке.

У князя было иное мнение, но он не осмелился высказать его французскому представителю. Де Линь, оказавшийся в Кракове раньше всех остальных, видел невооруженным глазом случившиеся перемены. Гетмана Овчинникова, внезапно превратившегося в гостеприимнейшего хозяина и улыбавшегося всем подряд — только глупец примет этот оскал за радостное приветствие от человека с глазами убийцы. Безбородко, расточавшего комплименты все подряд и ловко уклонявшегося от каверзных вопросов. Очень странный тип, сочетающий в себе отсутствие аристократического лоска и острый ум.

— Господин министр, — закидывал хитрую удочку де Линь, — как вы находите польских дам? Они очаровательны, не правда ли?

— Как вам сказать. Я был в Москве и общался в местных кругах. С полячками московских дам роднит необузданное словоблудие. Средь них существует лихорадочное волнение, желание средь контрдансов поразить вас знанием четырех-пяти языков и глубокими познаниями в великой танцевальной науке. Киевлянки, с коими я ближе знаком, более естественны и лучше, по моему мнению, воспитанны.

— То есть, вы находите краковянок куда более жеманными, хуже воспитанными или отчаянно скрывающими свое отчаянное любопытство?

— Полагаю, они таковы, какие есть.

— О, мой бог, это «есть» — крайне опасно. Шикарные женщины в фешенебельной остановке — кто мог бы подумать, что конгресс парализуют прекрасные грации!

— Наслаждайтесь, князь!

Только сейчас, оценив смысл подковерных вопросов де Линя, Александр Андреевич понял глубину замысла своего императора. «Развлекай полгода, Воронцов тебе в помощь», — таково было его короткое указание. Выходит, все эти балы, фейерверки, лодочные прогулки, артиллерийские салюты — не более чем мишура, призванная дать выигрыш во времени.

— Как вам конгресс, князь?

— Конгресс танцует! — вздохнул Шарль де Линь.

Как понять, что выехал из Европы в Россию? Дороги превращаются в направления, а дежурные улыбки хозяев почтовых станций — в подобострастно согнутые спины.

Я откинулся на подушки обитой синим шелком кареты. Если бы не свирепая буря, мог до добраться на корабле с куда большим комфортом. Три дня дороги от Кёнигсберга до Петербурга — и все это время скрип колес по разбитым армией дорогам, тряска, пыль и мысли. Мысли, от которых голова пухла.

Достал из портфеля увесистую пачку листов, перевязанных лентой. Проект Конституции. Радищев и Новиков, головастые черти, сидели над ней дни и ночи. И вот, нате вам — получите, распишитесь. Прискакал фельдкурьер, передал документы. А еще сообщил, что Земской Собор вот-вот начнет работу, и без императора ну совсем никак. Откладывай, Петр Федорович, все свои военные дела, подавление сопротивления и мобилизацию Польши, присоединение Восточной Пруссии, отправку армии «Север» на «зачистку» ганзейской Балтики до границ Бранденбурга. А еще добивание прибалтийской немчуры, которая, как оказалось, набилась в Кенигсберг, и именно она стала ядром сопротивления и причиной кровавого штурма. С потерей стольких моих людей, с коими прошел трудными дорогами боев и побед аж от самого Урала и оренбургских степей. Забудь обо всем и поспешай в Питер, сказали мне полученные бумаги.