Княжество (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

— Тот, у кого характер был крепкий с детства, — продолжал Морозов, — тот справляется. Сжимает зубы и живёт. А кто был слаб… таким несладко. Учиться быть человеком приходится заново. Каждый день. А если не получается, то они уходят.

— Уходят? — переспросил я.

— В зверя, — кивнул он. — Бросают всё. Семьи, дома, работу. И уходят в лес. Или в горы. Пропадают. Иногда кто‑то из их стаи отправляется вместе с ними. Иногда уходят одни.

Я поёжился и чуть опустил голову, словно прячась от сквозняка.

— И… никогда не возвращаются? — спросил я, не сразу найдя голос.

Воевода взглянул в сторону, где между деревьями пробегал солнечный свет. И только потом, не оборачиваясь, произнёс тихо:

— Возвращаются. Иногда. Но уже не люди и не звери, а что‑то между. И такие чаще всего уже не помнят, зачем пришли. Только смотрят на людей, но не узнают своих. И не узнаются.

За сказанным чувствовалась тяжесть воспоминаний.

Морозов шумно вздохнул, откинулся на спинку сиденья и, не глядя на меня, заговорил негромко, почти вполголоса, как говорят о вещах, которые давно случились, но до сих пор не дают покоя.

— Был у нас один… Данила. Мужик как мужик. В мастерской работал, по дереву резал, детские игрушки делал, табуретки чинил, наличники. Спокойный такой, не пьющий. Жена померла давненько от лихорадки, сам сына растил. Мальчишка у него толковый рос. Тихий да смышленый.

Он сделал паузу, будто вспоминая детали.

— Данила лет пять как стал перевертышем. В лесу на него напал зверь. Немного потрепал, но мужик сумел отбиться. Кое-как добрался до людей, а там его к лекарям снесли. Выходили, вылечили. Никто ничего не заподозрил даже. Он держался. Никто и не знал толком, что он поменялся, пока однажды Данила вдруг не исчез. Просто ушёл с работы, не вернулся домой. Сына с утра проводил в школу и всё. Нет его. Думали, что случилась беда, лес пошли прочёсывать, речку проверили. А через пару дней произошло…

Я нахмурился.

— Что?

— Сын его пропал, — коротко бросил Морозов. — В доме все перевернуто, более-менее ценные вещи не тронуты. Не хватало только одеял, кое-какой походной посуды. Зеркала все побиты. Говорили, что на стенах виднелись царапины, будто от ножа. Но мне думается, что это были следы когтей.

— И что было дальше? — почти шепотом спросил я.

— На границе с болотом есть старый охотничий домик, где когда-то Зубов приют делал для молодых. Пустовал он тогда, заброшенный, как раз на отшибе. Туда и подались. Нашли их… позже. Оба живы. Сын ссадинами покрыт, но жив. Отец с ним.

Он замолчал, потом продолжил, глядя прямо вперёд, будто видел не дорогу, а тот самый лес, домик, мокрый мох под ногами.

— Данила заявил, что они в своем праве и обратно не вернуться. Будут обитать поближе к земле. Люди, кто ничего не понял, решили, что, с ума мужик сошёл. Рванул с сыном в леса, подальше от мира. Жить, мол, хотят как предки. Самообеспечение, охота, грибочки. И всё бы ничего: право он и впрямь имеет жить, как ему вздумалось. И сына воспитывать как считает нужным. Это ведь дела семейные и чужим в них копаться незачем. Так думали простые обыватели. И только знающие все поняли и побледнели.

Я напрягся.

— Почему?

— Потому что перевёртыш решил создать стаю, — сказал Морозов. — Сына он не забрал. Он его… выбрал. Посчитал достаточно крепким. Характер у мальца был твёрдый, глаза не бегали. А если такой рядом будет жить под одной крышей, есть с одного котелка, делить охоту… он сам станет хорошим зверем.

— И мальчишка…

— Он пережил трансформацию, — тихо добавил Морозов, — но никогда не сможет вернуться к людям. Потому что жить в зверином доме — значит стать частью зверя. Там нет человека, там нет школы, нет правил, нет имён. Там только стая. Сначала ты сын, потом ты брат, потом охотник. И всё.

Мы молчали. Машина шуршала колёсами по асфальту, а за окном ветер качал верхушки деревьев. Солнце поднималось всё выше, но мне казалось, будто стало чуть холоднее.

— Что с ними сейчас? — спросил я, почти шёпотом.

Морозов пожал плечами.

— Не знаю. Возможно, живы. Возможно, нашли себе дикую стаю, может теперь и у них уже есть свой выводок. Зубов не говорит. А я и не спрашиваю. Потому что… не имею право вмешиваться в чужую жизнь.

Я кивнул, не находя слов. Потому что в этот момент отчётливо понял: есть в этом мире такие дороги, с которых не возвращаются. Даже если умеешь ходить на двух ногах.

Морозов замолчал. Я же вздохнул и вынул из кармана телефон. Нашел в телефонной книге номер Климова и нажал на вызов. Трубку взяли почти сразу:

— Доброе утро, мастер-князь, — послышался в динамике знакомый голос. Несмотря на раннее утро, глава мастеровых был бодр, похоже, он встал еще засветло.

— Доброе, мастер Климов, — ответил я. — Вчера я получил несколько заявок от артелей. И у меня появилось несколько вопросов.

— Дешевле, увы, не выйдет, Николай Арсентьевич, — быстро произнес Климов.

— Дешевле просто некуда, — ответил я. — Такое ощущение, что многие артели готовы доплачивать, только бы поработать на восстановлении.

— О чем вы? — не понял мастеровой.

— Долгая история, — ответил я. — Давайте я заеду к вам в гильдию и все расскажу. И даже покажу. Скажем, через час.

— Хорошо, — ответил Климов. И мне показалось, что его голос прозвучал растерянно.

— Тогда до встречи, — попрощался я и завершил вызов. Убрал телефон в карман.

— Что-то не так? — не отрывая взгляда от дороги, поинтересовался Морозов.

Я кивнул:

— Но я пока не могу понять, что именно. Многие гильдии прислали заявки с сильно заниженной сметой.

— Вот как? — удивленно уточнил воевода.

— Может быть, Климов сможет это объяснить. А может быть, это дело рук третьих лиц, которые очень хотят вмешаться в дела Сверска, — ответил я.

Морозов ничего не ответил. Машина свернула на шоссе, которое было практически пустым. Где-то впереди на обочине дороги мелькнула редкая патрульная машина. Бело-синие полосы на кузове тускло блеснули в свете фар. Один из стоявших рядом с авто жандармов бросил на нас короткий взгляд, а затем козырнул.

— Хорошие здесь места, — пробормотал я, глядя в зеркало заднего вида, как машина жандармов скрывается из виду. — Тихие.

Морозов помолчал, а затем вдруг произнес:

— Здесь много заповедных мест, которые находятся под охраной Синода. Вот и места тихие.

— Мало кто помнит, что здесь, в этих лесах, когда-то стояли святилища. Старые, места силы. Которые могут притягивать всяких… плохих людей.

Я не ответил. Только посмотрел в окно, и мне вдруг померещилось, что за деревьями мелькнула старая чудная часовня, с покосившейся крышей, поросшая мхом.

— Говорите, места силы… — тихо произнёс я. — Может, потому и снятся такие сны.

— Кто знает, — просто сказал Морозов.

Машина прибавила ход, и вскоре впереди показался сперва знак «Добро пожаловать в Северск», а затем и силуэты крайних домов. Северск встречал нас привычно. На перекрёстках уже стояли торговцы с ящиками фруктов и горячей, свежей выпечкой, из лавок тянуло ароматом чая.

Воевода свернул на узкую, боковую улочку, авто пересекло мост и въехало на Промышленную сторону и остановилось у нужного здания.

— Спасибо.

Я открыл дверь и вышел из машины, прошел по забрызганной черными масляными пятнами брусчатке мостовой.

Поднялся по каменным ступеням крыльца, толкнул створку тяжелой, обитой металлом дубовой двери, и шагнул внутрь. До встречи оставалось еще пятнадцать минут.

Холл был практически пуст. Только в углу, у двери с табличкой «Канцелярия» стояли двое подростков, видимо, учеников, в серых фартуках, которые о чем-то оживленно спорили. Но едва один из них заметил меня у двери, как спор мигом стих. Оба парня застыли, уставившись на меня. И я улыбнулся, подмигнув им. Один из парней неловко улыбнулся, второй покраснел. А затем они, словно спохватившись, поклонились.

— Николай Арсентьевич, мастер Климов уже ждет вас, — послышался за спиной голос юноши-распорядителя. — Прошу, за мной.