Дождавшись, пока мое ухо, слегка оглохшее от купеческого рева, войдет в норму, сказал:
— Я бы с удовольствием с вами выпил, но как-нибудь потом. Мне еще на службу идти. Это вы сам себе хозяин, никто вас нюхать не станет, а я человек служивый. А Его Превосходительство господин Лентовский у нас строгий. Если не затруднит, то кофе бы попил, или чай.
— Какое там затруднит, — усмехнулся купец и снова рявкнул. — Лизка, чаю для гостя спроворь!
— Голосок у вас Иван Ильич, — покачал я головой. — Этак, на медведя рявкнете, тот от страха помрет. Или медвежью болезнь подхватит.
— Ну, голосок у меня от дедов и прадедов, — расхохотался купец. — Они у меня плотогонами были, а на реке надо зычный голос иметь, высокий, чтобы все слышали. И фамилия наша оттуда пошла — голос высокий, значит, Высотский. Уже потом, при матушке Екатерине в купцы выбились.
В залу мелкими и быстрыми шажками вошла хозяйка с подносом, на котором стоял графинчик с водкой, две рюмки и какая-то снедь. Поставив его на стол, испуганно посмотрела на меня, перевела взгляд на мужа, потом обняла его, поцеловала в лоб и быстренько перекрестила. Меня это слегка рассмешило, но и порадовало. Нравятся мне супружеские пары, уже успевшие пожить друг с другом лет двадцать, а то и больше, но сохранившие и любовь, и уважение.
— Да что ты Лизка, словно в тюрьму меня отправляешь, — растерянно пробормотал громкоголосый купец. Смущенно погладив жену по руке, снова повысил голос: — Господин Чернавский меня арестовывать не станет.
— Да кто ж его знает, — вздохнула хозяйка. — Говорят, где Чернавский, там сразу и арест, и тюрьма. И никакого он уважения ни к купцам, ни к дворянству даже, не выказывает. Вон — троих офицеров в одиночку побил, да еще и револьверы у них отобрал.
Ишь ты. Хорошенькая у меня репутация средиместного населения.
— Елизавета… не знаю, как вас по батюшке, ей богу я вашего мужа ни арестовывать, ни в тюрьму сажать не стану, — улыбнулся я через силу. — Я с ним только поговорить хочу.
Но Елизавета меня не слушала. Продолжая жалостливо смотреть на мужа, наглаживала ему голову.
— Ванечка, если ты в чем и виноват — лучше покайся. Говорят, если покаешься, то сроку поменьше дадут. А Чернавский, он, хотя и строгий, но справедливый. Зря в тюрьму никого не садит.
— Лизка иди отсюда! — рявкнул-таки хозяин. — И насчет чая я велел распорядится.
— Ухожу Ванечка, ухожу, — поспешно сказала хозяйка. — А насчет чая я уже распорядилась.
Супруга оставила нас наедине, а Высотский растерянно покачал головой:
— Вот бабы-дуры. Ревет, словно по покойнику.
— Любит она вас, потому и переживает, — сказал я. — Я вам даже завидую — вон, как вас жена любит. — Подождав, пока купец улыбнется, сказал: — Я ведь Иван Ильич вам деньги принес. Двести рублей.
— Деньги? — вскинул купец брови.
— Кухарка моя ревет, — пояснил я, — мол, у батьки деньги украли, а хозяин велел их в недельный срок вернуть. А батька у нее — Игнат Сизнев, не то ваш приказчик, не то управляющий складом — точно его должности не знаю.
— Че-то я ничего не пойму, — растерялся купец. — Сизнев у меня управляющим на втором складе, но вы-то тут каким боком? И кухарка, которая ревет?
Покосившись на графинчик, купец второй гильдии спросил:
— Не возражаете? А может, рюмочку-то пропустите? Уж из-за одной рюмочки вас никто не съест. Да и не та фигура вы, чтобы съедать.
— А…— махнул я рукой, — рюмочку можно. За знакомство.
Купец разлил по рюмкам, мы чокнулись и выпили. Хорошая у Высотского водка. Кажется, в том трактире, в котором мы накундехались, была хуже. Зажевав огурчиком, пояснил:
— У Игната Сизнева дочка у меня в кухарках. Так вот, Иван Ильич…— Я пристально посмотрел на хозяина, выдержал паузу, потом спросил: — Вы же историю с офицерами, которые меня бить пришли, знаете, верно? Но револьвер там всего один был. И не я его отобрал, а Нюшка моя в офицера самовар кинула. Если бы не она, так мне бы живому не быть. А двести рублей, которые я за ее батьку отдам — это ерунда. Нужно бы было, я бы и больше отдал, честное слово. Жизнь у меня одна, за нее подороже можно отдать.
— Нюшка самоваром кинула? — переспросил купец, а потом расхохотался, да так зычно, что зазвенели стекла. — Ну девка… Ну, сильна.
Прохохотавшись, Иван Ильич опять потянулся к графинчику, но я на этот раз отказался. Уважение купцу оказал, он это должен оценить, а с меня хватит.
Высотский уговаривать не стал, выпил, занюхал рукавом. Попытался причесаться ладонью, потом пошевелил босыми ногами. Верно — пятки замерзли.
— А я ведь, Иван Александрович, когда услышал, что ко мне Чернавский пришел, едва лужу не напустил со стразу.
А что, было из-за чего боятся? Вроде, у нас хоть не правовое, но достаточно гуманное государство. Чего это купцы нас боятся? Но, хуже, если бы ни во что не ставили, как показывают в английских сериалах. Типа — явился инспектор, а от него отмахиваются — мол, не мешайте и не лезьте в мою частную жизнь.
— Так вы уж меня простите, — покаялся я. — Полагается визитную карточку оставлять, договариваться о встрече. Но я человек простой, думаю, сразу зайду, без церемоний. Авось да не прогонит меня господин Высотский. Из-за Нюшки сильно расстроился.
Купец окончательно успокоился. Махнул рукой и кто-то из прислуги прибежал и подсунул ему опорки от валенок. Иван Ильич сунул в них ноги, блаженно фыркнул и, уже не чинясь, выпил еще одну рюмку.
— Знаю я Нюшку, — сообщил он. — К батьке частенько приходит, руководит, да еще советы дает!
— О, это она умеет! — обрадовался я. — Она и мне такие советы дает, что иной раз хочется ремень взять, но рука не поднимается.
— Вот-вот… — кивнул купец. — Как-то раз заявляет — мол, Иван Ильич, а чего это у вас за сараями старые ящики из-под гвоздей лежат? Их можно разобрать, да на дрова пустить. Я, грешным делом, осерчал — мол, какая-то соплюшка мне советы дает. Хотел ей леща отвесить, но Игната постеснялся. Отец, как-никак. Поорал малость, да ушел. Но потом пораскинул мозгами, понял — а девка-то права! Ящики старые, еще со времен моей бабки, которая императора привечала — пироги она для царя-батюшки пекла, так и лежат, да каждое лето новые копятся. И мужики гвозди да скобы в ящиках привозят, да вместе с ними и оставляют. И у меня ящики делают, чтобы продавать. А ведь их, и на самом деле можно на дрова пустить. Да и не дело, если ящики лежат. Подожгут как-нить, а у меня, хоть на складе и железо, но сам-то склад деревянный. Я своим работникам приказал — ящики разобрать, да на двор сложить. Вот, полгода печки топлю. И старые гвозди можно в дело пустить. А Игнату, за то, что дочка дельную мысль подсказала, я премию в двадцать рублей выписал. Мол — за верную службу… Не стану же признаваться, что из-за девки денег дал?
Мы переглянулись с купцом и, не сговариваясь, пожали друг другу руки. Все-таки, собратья по несчастью.
— По правде-то говоря, я бы Нюшку в приказчики взял, — сообщил купец. — Или в приказчицы. Плевать, что девка. Вон, бабка моя мужиками командовала, все ее слушались. Девка толковая, батьку за пояс заткнет. И умная.
— Ждете, когда подрастет? Или думаете — вырастет, замуж выйдет.
— Замуж выходят, рожают, все так и бывает. Но на самом-то деле, боюсь я ее, — честно ответил Высотский. — Умная она слишком. Куда годится, чтобы приказчица умнее хозяина была? Я же, когда рядом с ней, дураком себя чувствую.
Понимаю. Я тоже иной раз чувствую себя дураком, находясь рядом с юной кухаркой. Но у меня-то закалка из моего мира имеется. Моя Ленка, в хозяйственных делах, была гораздо умнее меня. Зато очень удобно. Сколько дел можно скинуть на хрупкие женские плечи!
— Тогда у меня просьба к вам, — сказал я, вытаскивая из внутреннего кармана деньги. — Вы из-за Игната потери понесли, хочу их вам компенсировать. А вы, если решите управляющего уволить, то не из-за пропажи денег увольняйте, а так, по другой причине. Сами придумаете… Лучше он сам пусть уйдет, потихоньку.
