Колхозное строительство. Дилогия (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

– Марк Янович, мне нужно, чтобы вы тряхнули своими старыми связями, и нашли выход на дипломатов маленьких европейских стран, типа Бельгии. Мне нужны семена. Любые семена, цветы, ягоды, картофель, злаки, деревья, кустарники. Одним словом – всё. Расплачиваться вы будете вот этим, – Штелле протянул ему перстень с рубином.

Бывший подпольный ювелир принял грубую поделку и, прикрывая одной рукой от возможного любопытства прохожих, повертел в правой руке. Даже на палец надел.

– Пётр Миронович, а можно полюбопытствовать, вы представляете, сколько это стоит? – через пару минут выплыл из созерцательного состояния Макаревич.

– Вы мне скажите.

– Камень чуть мутноват, но это может даже лучше, иначе вообще не продать. Нужно отдать антикварам на оценку, на мой же взгляд, это перстень семнадцатого века, не позднее, а значит, ещё и за это доплата. Одним словом, торговаться надо начинать с пятидесяти тысяч долларов США. Пусть предложат только половину. Это целый вагон семян, – блаженная улыбка снизошла на Марка Яновича.

– Тогда пару чемоданов семян и кинокамера, самая лучшая.

– И парочка мерседесов, – помотал головой бывший зек.

– Нет, лучше студийный магнитофон и плёнки к нему и ещё плёнка самая лучшая к кинокамере.

– Не охота назад в лагерь.

– Действуйте через посредника и не называйте новой фамилии.

– Если спалимся, это не поможет, разыщут и на том свете. Ладно, я попытаюсь прозондировать почву.

– Ну, до встречи, мне тоже бой не хилый предстоит. Одно утешает, в худшем случае только побьют.

Комиссия по детской литературе при Союзе Писателей СССР нашлась на втором этаже. Когда Пётр открыл дверь кабинета, то чуть не закричал: "Пожар". Из двери прямо клубы дыма валили. Пришлось пару минут подождать с открытой дверью.

– Да входите уже, по ногам дует, – скрипучий женский голос вывел Петра из ступора.

Он зашёл. Это, скорее всего, была приёмная, стол секретарши с пишущей машинкой, пара стульев с высокими спинками и большая дверь в другое помещение. На подоконнике сидело две бабы Яги. Без всяких скидок на гиперболу. Крючковатые большие носы, морщинистые лица и седые пакли. Только бородавки на носу и не хватало. Обе ведьмы курили папиросины. На одном из стульев по эту сторону стола сидела третья ведьма. Эта была моложе. Но и только. Папироса, растрёпанные рыжие волосы, крючковатый большущий нос.

– Вам кого, молодой человек? – проскрипел прежний голос.

– Хочу стать известным детским писателем, как Корней Чуковский, – решил сломать ледок Пётр.

– Люша, ты слышала, каждый день прутся. И все сразу хотят быть Маршаками, да Чуковскими.

Молодая рыжая ведьма царственно повернула голову к Тишкову, окинула его холодным взглядом и, повернувшись к самой страшной бабе Яге, выдохнула вместе с дымом:

– Вера Васильевна, не любите вы молодёжь.

– Что у вас, юноша, стихи? Нет, давайте угадаю. Роман! – Она произнесла это с придыханием "Рххоманн".

– У меня две повести. Бестселлеры. И несколько стихов. Хотя, почему несколько, Много стихов.

Бабки заржали. Даже на звук жутко. Богема, блин.

– А есть у вас магнитофон? – решил зайти с козырей Пётр. Тут ему явно рады не были.

– Софьюшка, не знаешь, нам магнитофон вернули, – выбрасывая папиросу в форточку, повернулась ко второй ведьме бабка Ежка.

– Утром ещё, – вторая папироса вылетела на улицу.

– А зачем вам магнитофон, вы в собственном исполнении нам повести эти бесселерные поставить хотите. Бумажного варианта нет?

– Песни на мои стихи хочу поставить.

– Ну, пойдёмте, – Вера Васильевна распахнула дверь.

– Люшенька, пойдёмте, с нами, тоже послушаете. Расскажите деду о преемнике.

После второй песни "Бери шинель пошли домой", исполненной Юрием Богатиковым, всё изменилось.

– Мать вашу…, – дальше куча мата, – Вы что тут, молодой человек, Ваньку валяете.

Пётр похолодел, неужели эти песни уже написаны, но ведь готовясь к написанию книги про мальчика попаданца в 1967 год, он проверил, какие песни, когда написаны, да и не могли они сразу же не зазвучать по радио. Ну, и кроме того обе песни написаны к фильмам, а эти фильмы ещё не в плане киностудий даже.

– Простите…

– Нет, это вы меня старую дуру простите! Это правда ваши песни? – подскочила и выключила магнитофон старшая ведьма, – Смирнова Вера Васильевна. Это – Софья Борисовна Радзиевская. Она писатель и переводчик.

А это – Елена Цезаревна Чуковская. Люша – внучка и по совместительству помощница Корнея Иванович. Люша обойди всех, пусть бросают все дела, и будем наслаждать настоящими песнями.

Магнитофон был так себе. Хрипел на низких частотах и время от времени подозрительно щелкал. Это не помешало набиться в кабинет, потом в приёмную, а потом и в коридор, наверное, всему писательскому сообществу в это время находившемуся в Доме Писателей. Где-то там, в коридоре, изредка возникал вопрос: "Что происходит", на вопрошающего шикали и снова устанавливалась тишина. Но это там. Здесь, в кабинете, люди плакали. Голос Богатикова сменял высокий голос Вики Цыгановой, потом пел Сирозеев, потом снова Богатиков. Вот и последняя песня. "День Победы". И только шуршание пленки, и свист каких-то колёсиков в пошарпанной "Яузе – 5". Никто не хлопал. Никто не хвалил. Никто вообще не дышал. Пётр, уже проверивший несколько раз действие всех военных песен одновременно на неподготовленную аудиторию, только переминался с ноги на ногу и смотрел, как люди вытирали слёзы. Какие замечательные песни он украл, даже сам себе завидовал.

– С начала поставьте, – заорали из коридора.

– Сначала, сначала, – не дождавшись ответа из кабинета, начали скандировать литераторы.

Глава 40

Порядок удалось восстановить не сразу и не быстро. Петру пришлось на уступки пойти. Он не хотел, чтобы песни разлетелись по стране до того, как их исполнит Богатиков и до того как он устроит концерт для руководителей области 9 мая. А сейчас только февраль. Достигли консенсуса таким образом. Магнитофон с кассетой переходит на один час в ведение коллектива под руководством Первого Секретаря Союза Писателей Константина Александровича Федина. Сам же большой начальник обещает, что никто не будет переписывать тексты и пытаться добыть второй магнитофон, чтобы скопировать запись. Глава всех писателей Союза хмыкнул, недоверчиво попереглядывался с ведьмами и махнул рукой.

– Зачем же писать песни, если их нельзя петь и слушать.

– Они ещё не зарегистрированы, и часть неправильно исполнена, – твёрдо стоял на своём Пётр.

– Так в чём проблема, ВУОАП у нас в подвале находится, да я их могу и позвать.

– Позовите, пусть послушают, но всё равно переписывать и копировать не надо, – не сдавался Пётр.

– Ну, хозяин – барин, – явно недовольный ушёл товарищ.

Едва мэтр ушёл, Пётр собрался поговорить о книгах, но не дали. Встряла Люша.

– Пётр Миронович, а вы надолго к нам, в Москву? Вас надо обязательно познакомить с дедом и Александром Исаевичем.

И тут Пётр вспомнил, кто такая – "Люша". Падчерица расстрелянного физика Матвея Бронштейна. Химик. Зарубочку Пётр сделал. Постоянно помогала Солженицыну – с начала 1960-х годов и вплоть до его высылки из СССР. В середине семидесятых напишет статью: "Вернуть Солженицыну гражданство СССР". Вопрос: "Ему – Первому секретарю Краснотурьинского горкома КПСС эта Люша нужна как друг или как враг?". А ему как писателю? Вот вопрос, так вопрос. Она через деда легко протолкнёт публикацию его книг огромным тиражом, если, конечно захочет.

– Елена…, – обратился, решившись, к будущей правозащитнице Пётр.

– Цезаревна, но можете называть и Люша, вам можно.

– Елена Цезаревна, можно я озвучу специально для вас пару сентенций.

– Сентенций? Слово-то уже неприятное, боюсь, что и смысл мне не понравится, – начала догадываться "внучка".