Сатисфакция (СИ) - Пылаев Валерий

Нет, таких людей определенно нельзя оставлять в живых. Оба Распутина по сравнению с ним сущие дети.

И именно потому эта история закончится здесь и сейчас.

— Доброй ночи, ваше сиятельство. Как самочувствие? — заботливо поинтересовался я, когда взгляд экс-канцлера стал чуть более осмысленным.

— Твоими молитвами… Владимир Федорович. Или мне следует обращаться — ваша светлость?

Мещерский попытался было осклабиться, но вышло жалко. Под конец фразы он еще и закашлялся — приложило его, видимо, крепко.

— Иногда кажется, что мое инкогнито являлось таковым только для меня самого, — сокрушенно-насмешливо проговорил я.

— А ты бы еще больше высовывался, геройствовал, да с речами выступал, — ухмыльнулся Мещерский. — Впрочем, ты всегда таким был. Не мог на месте усидеть. Вечно в самом центре событий.

— Ну… Характер у меня такой. — Я пожал плечами. — Ну а ты всегда был тихоней. Только себе на уме. Сидел себе, сидел, а без меня, я гляжу, развернулся…

— Развернулся, — кивнул Мещерский, так и не пытаясь подняться. — Без дуболома, привыкшего все решать силой, и его бестолкового братца стало гораздо проще…

— Стало проще что? Сдать Империю под внешнее управление? — пропустив мимо ушей «дуболома», поинтересовался я.

— Превращать варварское государство в европейскую державу. Кто-то же должен, в конце-то концов…

Мещерский будто решил под конец зачитать одну из своих речей — или просто так привык к подобным словам, что уже попросту не мог сказать что-то попроще.

— Варварское… — я усмехнулся, глядя, как по виску его сиятельства скользит капля пота. — Ты так и не понял, да? Или притворяешься?

— Я то как раз понял отлично. Потому что видел, как вы с братцем построили из Империи резервацию. Военную. Сектантскую. Где вместо законов — приказы, вместо нормального парламента — Совет Безопасности и опереточная Дума, а вместо будущего — культ прошлого. И я понял, что вас нужно остановить.

— И поэтому убил Александра? — резко спросил я.

Мещерский промолчал и дернулся, а его зрачки в темноте вдруг расширилсь еще больше. Всего на секунду — но этого хватило.

— Ты думал, что спасаешь страну? — продолжил я уже тише. — Для этого ты убил «тирана» и пытался посадить на трон мальчишку, который только-только выучил русский язык и делал все, что ему говорят? Ждал, что Европа кинется аплодировать твоей «освобожденной Империи»?

— Они бы поддержали, — буркнул он. — Не все, но достаточно. Иберия, Голландия, Британия, германские королевства — они были готовы сотрудничать. Им нужна была стабильная Россия. Сдержанная, управляемая, без безумцев с Молотом в руках.

— А ты собирался стать ее управляющим? — я прищурился. — Новым Менцем? Или всё же мечтал о чем-то большем? Кресло в Лиге, медали, Нобелевская премия мира? Все ради стабильности, конечно.

— Кто-то должен был остановить этот поход в прошлое, — голос Мещерского вдруг стал хриплым, будто ему отчаянно не хватало воздуха. — Вы притащили с собой привидения: ордена, мундиры, поклонение императору и его цепным псам, охота на ведьм… Сам посмотри, что вы натворили! Вы сделали все, чтобы Империя никогда не стала современной страной.

— А ты сделал все, чтобы она перестала существовать, — вздохнул я. — Убрал правителя, притащил европейского ставленника. Будто по методичке. Только тебе не хватило одного: духа. Мы воевали за эту страну. А ты торговался.

— Мы боролись за то, чтобы у людей была альтернатива! — Мещерский попытался приподняться, но я ткнул его в плечо дулом пистолета, и он с шумом опустился обратно на землю. — Люди заслуживают нормального будущего, а не вашего… феодализма!

— Знаешь, в чем твоя ошибка, Иван Петрович? — Я склонился чуть ближе, глядя Мещерскому в глаза. — Ты всегда верил, что ты умнее всех. Что можешь обмануть историю, нацию и даже кровь. А потом удивлялся, что она бьет в ответ.

— А ты верил, что можно заставить целую страну жить страхом! — зашипел сердитый голос. — Острогорский… или Градов? Как тебе удобнее? Ты ведь даже не смог определиться, кто ты — бессмертная тварь из проекта или герой из сказки. Ты не вершитель справедливости — ты функция. Убийца с программой уничтожения, зашитой в мозг. А теперь еще и возомнил себя судьей.

— Я не судья, — тихо отозвался я. — Я свидетель. И солдат. А иногда — приговор.

— Смешно, — криво ухмыльнулся он. — Солдат, убивший свою страну.

— Ее убили ты и твои люди, — холодно ответил я. — Я же пытаюсь вернуть ее к жизни.

— Не тебе решать, кому быть на троне! — рявкнул вдруг Мещерский, собрав последние силы. — Не тебе, не твоей племяннице, не этим костюмированным паяцам из особой роты! Народ должен выбирать!

— Народ выбирает каждый раз, когда встает под флаг, — ответил я. Мягко, уже без всякой злобы — будто пытался увещевать обиженного ребенка, а не старого интригана.— И каждый раз, когда идет в бой. Народ выбрал Елизавету. А тебя — забыл. Потому что ты оказался не спасителем, а шкурником. И проиграл.

— Тебе плевать на выбор народа! — Потому что без диктатуры ты — никто!

— Я — тот, кто видит свою страну сильной державой, с которой считаются на всех континентах. — Я поднялся, направив на него пистолет. — Ты же — рыночный торгаш, стремящийся продать ее как можно дороже, добавив собственную честь и совесть в качестве бесплатного бонуса.

— А ты — скудоумный фанатик. Бестолковый солдафон, который за всю жизнь только и научился, что решать все проблемы оружием. — хрипло рассмеялся Мещерский, пытаясь перевернуться. — Ладно. Надоело. Давай, стреляй. Как умеешь — в затылок.

Я вздохнул. И медленно опустил пистолет.

— Нет, Иван Петрович. Не стану я тебя убивать.

Я присел рядом — так чтобы наши глаза снова оказались на одном уровне.

— Знаешь, — тихо сказал я. — Я долго думал, как закончить эту историю. Убить тебя? Судить? Отпустить? Но в итоге понял: ты не злодей, Иван Петрович. Не чудовище. Просто человек, который слишком сильно верил в собственную исключительность. Ты действительно хотел лучшего — только представлял это лучшее, разумеется, с собой в главной роли. В роли архитектора, серого кардинала и вершителя судеб.

Мещерский сердито оскалился, отворачиваясь, но перебивать не стал. И я продолжил:

— А еще ты не умеешь проигрывать. Потому и пытался бсежать. Потому и не смог умереть достойно, когда все разрушилось. Потому и сейчас — сидишь здесь, передо мной, с глазами, полными ненависти, вместо того чтобы просто признаться, что ошибся. И ошибался все это время — раз за разом.

— Потому что я не ошибся! — сквозь зубы прошипел Мещерский. — Это ты…

— Ну вот. Именно это я и хотел сказать, — кивнул я, улыбаясь. — И именно поэтому тебе не суждено было победить. Ведь для победы, как ни странно, нужно кое-что посерьезнее самоуверенности и дурацких идей.

Я снял пистолет с предохранителя и протянул рукоятью вперед.

Мещерский дернулся и застыл, вглядываясь в оружие и будто не веря собственным глазам.

— Вот, держи. — Я положил пистолет ему на колени. — Даже ты не заслуживаешь такого позора, как пуля в затылок — так что сделай это сам. Как и подобает мужчине, дворянину и офицеру — которым ты, впрочем, никогда и не был.

Разговор закончился. Может, и не на самой доброжелательной ноте, но продолжать его мне уже нисколько не хотелось. Я встал, развернулся и медленно зашагал прочь, не оглядываясь. За спиной послышался шорох — Мещерский пытался сесть. Прошло три, может, пять секунд — и позади раздался щелчок.

Я остановился. Обернулся.

Его сиятельство стоял, чуть согнувшись и держа пистолет обеими руками.

На лице — звериная ухмылка, в глазах — безумие.

Щелчок. Еще один. Щелчок.

Я тяжело вздохнул.

Мне действительно хотелось дать Мещерскому возможность уйти достойно. Только он ей почему-то не воспользовался.

— Я же говорил — ты не умеешь проигрывать.

Щелчок.

— Пустой магазин, — пояснил я, вздохнув. — Можешь не стараться.

Мещерский неотрывно смотрел на меня, и остатки рассудка на его лице таяли, уступая место ненависти сумасшедшего. А палец все еще судорожно дергал спусковой крючок — раз за разом, будто где-то в искалеченной груди умирающего еще жила надежда…