Отрочество (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

— Пристроить, это хорошо, — усевшись в экипаж, осторожно отозвался Котяра, очень бережный к словам, — особенно к интересному.

Ворохнувшись, он устроился поудобней, зорко поглядывая по сторонам и пытаясь оценить нового знакомого. От Семэна Васильевича явственно пахло чужой кровью, хорошим одеколоном и… возможностями.

«— Пожалуй, — оптимистично подумал Котяра, — што и к лучшему! Может быть, даже и сильно»

Тридцать пятая глава

Надсадно пыхтя и дымя всеми трубами, пароходик начал входить в афинский порт. Гудок…

… и солнце! Разом! Будто пронзительный звук пробил облака, разорвал их на клочья. Свет небесный сверху столбом шарахнул по палубе, и все железки судовые, потускневшие малость после нелёгкого перехода, мягко засветились.

На душе сразу — лето! И даже пронзительный сырой ветер, рвущий одежду, ни разу не зимний. Холодно, зябко до самых костей, но — лето.

Потянувшись от души, прогнулся назад, да и встал на мостик, а оттудова и на руки, да и назад. Ошарашенные глаза матроса… и неловко почему-то стало, хотя с чево бы?

Застеснявшись, прошёл на корму, за которой ласточкиным хвостом струились пенистые волны, бликующие под лучами солнца. Парящие в небе чайки пикировали в них, выхватывая рыбёшку, и тут же на них с пронзительными криками налетали менее удачливые товарки, пытаясь отобрать добычу.

— Всё как у людей, — засмеялся я, глядя на безобразный скандал, развернувшийся в воздухе, — одни работают, а другие так!

Получасом позже сошёл по трапу, выглядывая носильщика. Не сразу и дошло, што какие там носильщики?! Причал-то не пассажирский!

Взмахом руки подозвал какого-то дюжево оборванца, держащегося с большим достоинством. Пара фраз на греческом, показанная полтина, и вот уже оборванец подхватывает чемоданы. Дотащив поклажу до извозчиков и получив заслуженную плату, оборванец не удалился, а поинтересовался на смеси греческого и английского, чего желает господин в моём лице.

Господином быть непривычно и даже немножечко смутительно, но желания имелись, как не быть.

— Гостиница, — стараюсь отчётливо выговаривать слова, — недорогая, но приличная.

Оборванец наморщил было гладкий, несмотря на далеко не юный возраст, лоб, и начал говорить што-то извозчику, но у тово оказалось своё мнение. Пару минут спустя я не без оторопи наблюдал, как носильщик, три извозчика и два случайных прохожих завели горячий спор о том, куда мне нужно заселяться. Вроде бы…

Говор быстрый, а дикция не разу не эталонная, да и похоже, што чуть не у каждово свой диалект. Всё это с размахиванием руками и одновременным говорением. Куда там жидам одесским!

У меня в голове почему-то — р-раз! И греки эти стаей вороньей обернулись. Кар да кар, и всё тут, и только отдельные слова понятны. Одесских греков понимал свободно, а тут — слово через пять!

Вмешался полицейский… и тоже заспорил, притом совершенно на равных.

— Русский? — повернулся ко мне худой, дочерна загорелый грек с устрашающими нафабренными усами, чуть не с велосипедный руль. Возраст совершенно непонятен, как это иногда бывает у южан. К тридцати годочкам могут обзавестись морщинами и волосами «соль с перцем», и годочков до семидесяти этак законсервироваться.

— Русский, — а у самово опаска. Вроде как и дружим давно народами, а ну как што?! Мало ли, што там произошло, пока на пароходике по Балтике плыл. Ну то есть шёл! — Репортёр.

Это уже так — понять даю, што если вдруг што, то искать будут. А эти… улыбки, и снова — кар, кар!

Наконец, в споре образовался победитель, и тучный немолодой грек с видом триумфатора пожал мне руку, выпятив солидный живот.

— Агапий Папаиоанну, — представился он важно, явно ожидая, што я ево сейчас же узнаю и непременно поражусь. И запах… ядрёный запах лука и чеснока в той пропорции, когда у окружающих начинают слезиться глаза. Позже я убедился, што в Афинах это правило, а не исключение, и научился есть эти полезные овощи в устрашающих количествах, просто ради самозащиты.

Х-ха! И мухи облетают, а чужой запах уже и не запах вовсе.

— Егор Панкратов, — жму пухлую потную ладонь.

Размахивая руками и кругля глаза, меня отогнали от чемоданов, и самолично взгромоздили их на заду экипажа, вцепляясь в каждый по меньшей мере двумя парами рук. Уважения для, насколько я понял.

Так же, коллективными усилиями, взгромоздили и меня, после чего на покачнувшийся под его весом экипаж, на подножку ступил Агапий.

Несколько коротких слов извозчику, которые переросли в диалог, и Агапий повернул ко мне полное лицо.

— Домой едем, — мешая греческие и английские слова, сказал он, сияя щербатой улыбкой и топорща усы вверх.

— Гостиница…

— Гости! — прервал он меня, стуча себя в жирную грудь, — без денег! Гость!

Дальше последовал монолог, из которого я понял только, што кто-то из его предков или он сам воевали бок о бок с русскими против турок, и теперь в его венах течёт немножечко русской души.

Тронув вожжами смирную кобылку, извозчик тут же обернулся, заведя разговор. Водителя кобылы ничуть не смущала опасность столкновения, да и Агапий отнёсся к этому, как к вещи совершенно естественной. Впрочем, пожилая коренастая кобылка не спешила показывать своих скоростных качеств, сонно прядая ушами, и переходя с неторопливой рысцы на шаг, как только её хозяин отвлекался.

— Ментор! Ментор! — завопил внезапно извозчик, окликая знакомово и придерживая кобылу, с готовностью остановившуюся и навалившую лепёху на мостовую. Поделившись с торговцем вразнос тем фактом, што он везёт русского, водитель наш опустился обратно на козлы с видом самым важным.

Путешествие наше затянулось, так как то извозчик, то Агапий встречали знакомых, и останавливались на поговорить. Ещё чаще останавливались у каких-то развалин или раскопок, после чево Агапий торжественно обводил их величественным жестом, и оказывалось, што это не просто развалины, а руины самой Истории, знакомой по учебникам и классической литературе.

Город мне, откровенно, не показался. Развалины, развалины… и раскопки. Кажется, будто Афины целиком состоят из исторических обломков и руин разной степени живописности.

Возможно, я бы оценил их несколько выше, будучи свежим и отдохнувшим. И не в таких ударных дозах.

Ветрено и сыро. И пыль, пыль, пыль… От раскопок или сама по себе, уже не знаю, но ею припорошены руины, дороги, не дающие тени редкие деревья с частично сохранившейся листвой, люди и лошади.

Пыль скрипит на зубах, ложится грязной маской на потную кожу, и раздражает глаза. От близости моря эта пыль ещё и с сольцой, отчево кожу раздражает ещё сильней.

Киваю, растягивая губы в улыбке, и вслушиваясь в малопонятный для меня диалект греческого. Немножечко уже начал разбирать, но…

… очень хочется пить. А ещё — в туалет! Начал уже было приглядываться, где бы мне… Но тут мы наконец въехали на окраину города.

Извозчик наш вёз нас со страшным шумом, беспрерывно с кем-то споря, ругаясь и приветствуя знакомцев. Кривые улочки, заполненные праздными, ярко одетыми мужчинам, гружёнными поклажей женщинами в национальных костюмах, и впряжёнными в тележки ослами, произвели на меня самое яркое впечатление.

Извозчик и Агапий ухитрялись поддерживать в этом гаме диалог друг с другом, со мной (моя роль заключалась в улыбках и покачивании головой) и со всеми прохожими разом. Всякий раз, когда я улыбался или произносил какое-то греческое слово, их лица вспыхивали от удовольствия.

Греки, которые не древние и не богатые, обитают в неказистых, ни разу не интересных домах, составленных густо и довольно бестолково. Такой себе диссонанс — были великие древние, а потом — эти. Будто вовсе другой народ пришёл на развалины, захватывая территорию и великую историю.

Тряхнув головой, выбросил непрошеные мысли, и соскочил с подножки следом за Агапием. Тот, сияя щербато, громогласно рассказывал всей любопытной улице, што к нему (!) приехал русский репортёр.