Юность (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр"

– Ваше Высокоблагородие! – распахнул дверь дежуривший в приёмной полицейский унтер, сжимая в руках телефонную трубку, – Велели доложить, што в городе стрельба!

Илья Евгеньевич ожёг полицейского бешеным взглядом и дёрнул было шеей… но смолчал, и только встал излишне резко, одёрнув складки на мундире.

В приоткрытую дверь игривым котёнком проник сквозняк и заигрался с бумагами, не придавленными пресс-папье, раскидав их по кабинету. Перед надворным советником опустился листок с ориентировкой…

Панкратов Егор Кузмин, он же Конёк, он же Шломо, он же Два Процента, он же Еврейский зять, он же Злой, он же Маккавей, он же Ангел Трансвааля…

… разыскивается…

Тридцать вторая глава

Надсадно загудел пароход, и провожающие заволновались, замахали руками, выискивая взглядами столпившихся на верхней палубе пассажиров первого класса. Трепещут на ветру белоснежные платки, шляпы и шляпки, вздымаются к небесам длани. Будто сторукие гекатонхейры никак не могут расстаться, разделённые всё более ширящейся полосой солёной воды. Что-то хтоническое, древнее и необыкновенное виделось в этом обыденном действе.

– … Зоя, Зоинька… – семенит на месте немолодая полная женщина семитской наружности, щурясь близоруко в сторону парохода, – обещай мне…

– … пиши, Володенька, непременно пиши! – энергический господин средних лет, основательно подвыпивший с самого утра, басит соборным дьяконом, едва ли не перекрывая гудок могучим голосищем, идущим из объёмистого брюха.

– Как устроишься, так сразу… – надрывается болезненного вида мещанин, по виду из кустарей. Взмахнув рукой, он зашёлся в болезненном кашле, согнувшем его в дугу.

.. будто их могли услышать.

Стих гудок, но долго ещё волновался народ, выкрикивая в морские волны благие пожелания, требование непременно писать, обещания ждать да прочее, неизменное во времени и пространстве. И только лишь когда белоснежный пароход начал таять в морской дали, народ стал расходиться, шумно переговариваясь с людьми знакомыми, малознакомыми и вовсе незнакомыми, чувствуя некую сплочённость, общность.

Позже она пройдёт, сменившись неловкостью, но некоторые случайные знакомства такого рода тянутся ниточками через всю жизнь. И вот уже люди раскланиваются, встретившись на улице, а через год-другой, быть может, общаются уже вполне по-приятельски, встречаясь для партии в вист.

– Вот и всё, – разделяя слова, сказал Сэмен Васильевич и замолк, положив руки на тросточку с рукояткой причудливой формы, и невидящими глазами выглядывая куда-то в синеющие безоблачные небеса. Стоя посреди расходящейся толпы подобно гранитному валуну, он был необыкновенно одинок, и молчаливое это одиночество никто не решался нарушить. Толпа обтекала его, пока не рассеялась окончательно.

– Всё, – будто встряхнулся он, – дорогие моему сердцу люди плывут в далёкую Африку, а у меня…

Он щёлкнул крышкой часов.

– … дела.

Наклонив голову, мужчина прислушался, и где-то далеко зазвучали сухие, резкие хлопки винтовочных выстрелов. Корнейчук выразительно приподнял бровь, но смолчал, всей своей живой мимикой задавая вопрос.

– Немножечко, – отмерил пальцами четверть дюйма Сэмен Васильевич, – самую чуточку и даже немножечко меньше.

Корнейчуков выразил мимикой лёгкий скепсис, и Сэмен Васильевич даже восхитился подобным талантом.

– Ви мине сильно льстите, – усмехнулся он кривовато, – всего моего авторитета хватило только на чуточку задержать начинающийся бардак, штобы его осколками не зацепило Песю с детьми. А што я отдал за эту чуточку, я вам даже не хочу и не буду говорить, шоб мине не стало плохо от жадности и жалости к сибе!

– И кто? – поинтересовался Николай, вслушиваясь в звуки стрельбы.

– Анархисты, будь они… – проглотил ругательства Сэмен Васильевич, – и не смотрите на мине так! Я вполне за всё хорошее против всего плохого, но эти шлемазлы могут устраивать только террор и гореть глазами и идеями! И ладно, когда они горят сами, так эти полупоцы втянули в свои игры народ!

– А шо эти сопляки [67] могут дать людям? – склонив чуть голову набок, он уставился на молчащего Корнейчукова, – Если горение и идеи на сильно потом отодвинуть, то шо останётся? Помимо террора и фраз о том, штоб всем резко стало хорошо, там нет ровно ничего! Это не марксисты, которые хотя бы последовательны в своих действиях и делают правильные вещи за рабочий день и социальные гарантии!

– Рано… – с тоской сказал Сэмен Васильевич, разом поникнув плечами и настроением, – и люди не те, которые надо. Будет много крови, а толку… постреляют полицейских и казаков, пожгут полицейские участки, освободят тюрьмы, и… всё. А потом введут войска, и при необходимости раскатают кварталы артиллерией. И ни-че-го достигнуто не будет, ничего!

– А марксисты чем лучше? – не поворачивая головы поинтересовался Корнейчуков, вслушиваясь в город.

– Организацией! По части террора они не так штобы и да, а вот когда террор начинает перерастать в нечто более интересное…

– Коля… Николай Иванович! Ты случайно не марксист? – поинтересовался Сэмен Васильевич, сцепив руки на трости и сощурившись от солнца.

– Хм… читал, – признался молодой человек, умалчивая о том, что продвинулся он очень недалеко, да и не так чтобы много понял, – и не только Маркса.

– Коля… Николай Иванович…

– Просто Коля, – перебил Корнейчуков, имеющий серьёзные проблемы с отчеством, – или Николай, как угодно.

– Тогда я Сэмен, – уголовник схватил руку молодого человека и затряс энергично.

– Николай… – проникновенно сказал он, не отпуская руки, – как ты смотришь на то, штобы немножечко возглавить восставший народ? Я не говорю за всяких полупоцев, но ты таки свой и здешний, да ещё и с африканским опытом! За весь город не скажу, но даже если его часть будет организованна как надо, а не как придётся, это уже большой козырь и меньше крови!

Корнейчуков молчал отстранённо, вслушиваясь в город.

– Нужен кто-то, кто может не только делать речи и кидать бомбы в полицию, но и организовать из толпы хотя бы подобие войска! – агитировал его Сэмен Васильевич, загоревшийся привлечь известного африканера в свою пользу, – Если ты такое да из негров, то из наших здешних ваше да будет ещё интересней! Николай, мине и нам не нужно от вас много крови и войны, на эти глупости есть много желающих, и местами даже умеющих.

– Ну… положим, – с некоторым сомнением отозвался Корнейчуков.

– Я всегда знал, шо ты хороший и благородный человек! – заранее обрадовался Сэмен Васильевич, сверкая золотой коронкой, но видя скепсис африканера быстро добавил:

– Я дам тибе власть и пулемёт! Два! – для верности Сэмен Васильевич растопырил пальцы перед носом Николая, на что тот только дёрнул щекой.

– Коля! Ну хотишь, на колени встану!? – Недолго думая, он упал на колени прямо посреди порта, и заалевший Корнейчуков, оглядываясь по сторонам и досадливо стиснув зубы, вздёрнул уголовника на ноги.

– Коля! – норовя упасть на колени и удерживаемый только сильной рукой Корнейчукова, Сэмен Васильевич умоляюще глядел на него, прижав к груди соломенную шляпу, – Ну ты пойми – не за сибе прошу, за народ!

– За народ, говоришь… – остановился африканер.

– Да! Когда этот тухес только начинался, я таки был спокоен за Молдаванку, и оказалось, шо сильно зря! Эти идиёты с бомбами, они всё больше той же крови, шо и почти вся Молдаванка, и шо ты думаешь?

– Вот так вот! – Сэмен Васильевич щёлкнул пальцами, – Не было, и вот! Окопались! Я таки умею стрелять и махать ножиком, но перемахать всех идиётов, готовых погибнуть за просто так, мине не хватит. А к идиётам идейным примкнули одураченные, и вся Молдаванка сейчас как муравейник, в который плеснули кипятку.

– Что ты хочешь от меня? – поставил вопрос ребром Корнейчуков, сощурившись, и Сэмен Васильевич осознал, что надо говорить серьёзно, а не давить на боевого офицера разговорным жанром. Пусть пока в силу возраста и ностальгии это и работает, но…