Всадники. История Адама Борута (СИ) - Перунов Антон

  - Не буду, бегом давай!

  - Чего надо, господин воин? - с независимым видом спросил малец.

  - Я так погляжу, ты парень хваткий и глазастый. Хочешь заработать?

  В глазах мальчика загорелся огонек:

  - А сколько?

  - От тебя зависит. Слушай сюда. Ты ведь все про всех знаешь здесь, верно?

  - А то, много всего знаю! - самодовольно улыбаясь, ответил Митроха.

  - А про Кречера знаешь?

  - А что про него знать? В аду чертям с ним весело поди... - раздраженно бросил мальчишка.

  - Что и тебе досадил?

  - Драться любил, вечно как ни увидит, сразу плеткой... а что ему? Все его боялись.

  - А кто в отряде его был, всех помнишь?

  - Всех наверно, они часто у Куцего столовались.

  'Ого, интересно девки пляшут, значит, столовались?! Так, продолжим' покатал услышанное в голове Марек.

  - А Эрика помнишь?

  - Ха, а чего помнить то, хорька жадного?! Он редко бывает, как приедет, вечно с хозяином шепчется, к девкам пристает...

  - За что ж ты его так? Неужто на хоря похож?

  - Ага, худой, зубы острые, нос торчит, глазки бегают...

  - Давно он у вас не появлялся?

  - А чего, вы разве не всех их перебили? Вы ж вроде всю банду положили там, в горах...

  - Хм... нет, такого не припомню... Жив он, по всему выходит. И если ты, когда он в 'Подкове' появится, мне весточку передашь, я тебе щедро заплачу.

  - А сколь? У всех щедрость разная...

  - Полтину серебром. Хватит с тебя, Митроха?

  - Договорились, - мальчишка с взрослым видом кивнул головой, подтверждая сделку.

  - А пока, вот тебе десять грошей, задатком. Ну, беги, поди делов то хватает.

  - Ага, - и Митроха довольно сжимая в кулачке монеты порысил куда-то.

  Марек еще раньше заметил, что брат возвращается, потому и разговор с жадным до денег мальцом свернул быстро. На лице Тадеуша блуждала счастливая улыбка.

  - Ну как? Получилось что? - выезжая со двора спросил Марек.

  - Да, все обговорили, обещала сразу весть послать.

  - А как она тебе ее пошлет? Об этом вы договорились?

  - Нет, не подумал...

  - Эх ты, шляпа! Ладно, я тоже время не терял, мальца этого шустрого - Митроху, сумел подрядить, только ему не хочу про ваши дела с Снежанкой говорить. - Довольный своими успехами, похвастал Марек брату.

  - Молодец. Теперь надо все командиру рассказать.

  - Так поскакали! Может он еще в замке?

  И Хортичи стремительным легким галопом понеслись по еще сонной с утра главной улице Гребенска.

  ***

  Непривычно было встречать рассвет в старинном замке после стольких месяцев скитаний. Иногда отцу Филарету, в прошлой жизни - до пострига - отроку Алексею, казалось, что вернулись прежние времена и он снова помощник лекаря в Радославле. Там они жили при дворце императора, но комната Алексея была скорее крохотным чуланом, куда едва вмещалась узкая койка. У самого лекаря покои, к которым и примыкал чулан, были не многим лучше. Кроме такой же узкой койки - там стояли бесчисленные полки и шкафы с пузырьками и сушеными травами, небольшой умывальник и старый колченогий стул.

  Здесь же, в Чернагоре, покои, отведенные отцу Филарету, были просторными и светлыми. Широкая кровать теперь пустовала, горец покинул замок, но монах так и не позволил себе занять ее. В углу был брошен на пол матрас, набитый соломой, который служил ему постелью. Да и не так это было важно, поскольку большую часть ночи монах молился, восполняя леность, посещавшую его днем.

  За окном уже звучала утренняя песнь воинов - звуки сплетающихся в причудливом танце клинков стали привычными для уха. Монах поднялся с колен, закончив утреннюю молитву земным поклоном. Через окно он с удовольствием понаблюдал за тренировкой князя Борута и его молодцев.

  Невольно вспомнились занятия молодого принца с дружиной. Вот также с утра занимались, не так красиво, как князь, но все же... Жаль принца, погиб таким молодым. Царствие ему небесное! Оставил после себя двух очаровательных дочек на руках отца. Что и говорить Император внучек любил, особенно старшую, Еву. Ее при дворе все любили, кто был близок к императору. Младшая, Екатерина, не такая была, не хуже, просто другая. Кажется, им по шесть лет было, когда отец Филарет покинул дворец и Радославль для жизни в монастыре.

  Тренировка подошла к концу, воины обливались ледяной водой у колодца, и отец Филарет оторвался от воспоминаний, возвращаясь в настоящее. На кухне, куда он зашел, госпожа Штадель уже вовсю командовала женами дозорных, подготавливая завтрак. Заметив отца Филарета, все радостно его приветствовали, подошли под благословение, хоть монах и просил их не отвлекаться на него. Женщины продолжили свои занятия, а отец Филарет устроился в уголке, где его уже ждала краюшка хлеба и большая кружка молока. На его удивленный взгляд, госпожа Штадель вкратце поведала о том, что теперь молоко здесь будет постоянно и не гоже отцу Филарету пить одну только воду.

  - Благодарю, давно мечтал о молоке, - ответил на это монах, даже не подумав возразить.

  Во дворе замка было уже многолюдно. Народ собирался теперь каждое утро, всем нравилось наблюдать за тренировками князя. И хоть любопытное зрелище подошло к концу, люди не расходились, коротая время до завтрака. На отца Филарета обращали внимание, как-то сразу светлели, кланялись. Проповедника не было видно, да Кристоф и не любил вставать рано. Обычно появлялся к завтраку, а потом шел в часовню, которую уговорил графа отдать ему на обустройство. Отец Филарет только раз там и был, как-то грустно было от суеты Кристофа, его повелительных манер, громкого голоса. Руководитель из него был неплохой, сумел быстро народ помогать заставить. Сам лишь командовал и поучал. Отца Филарета предпочел не замечать, что только порадовало монаха.

  После отъезда горца, заняться вроде бы и нечем было. Отец Филарет заглянул в оружейную, где трудились уже Яков с Андреем. Оба отвлеклись, радостно поздоровались, видно было что этот труд доставляет им удовольствие. Маленький Борислав ворвался в оружейную, но притормозил, завидев монаха.

  - Здрасте, - неловко сказал он.

  - Здравствуй, Славко, - откликнулся отец Филарет, - слышал, ты теперь у князя служишь.

  - Да, - сразу оживился мальчишка, - уже третий день. Вот и сейчас спешу. Только передать отцу велено, чтоб завтракать шли. Князь сказал, - он нахмурился, припоминая, и выпалил, - дело - делом, а и о хлебе забывать не гоже. Вот.

  - Ну, молодец, - похвалил монах, - и правда, позавтракать надо. Я вот уже успел. Прожорливый что-то стал на свободе-то.

  - Идем, - кивнул сыну Яков, который тут же убежал, - а вы, отче, собрались куда?

  - А в город, думаю прогуляться. Погода хорошая, - тут же решил монах, - Да и в церковь зайду. Давно я в храме Божьем не был.

  На этом они распростились, а монах, зайдя к себе в комнату, собрал кое-какие вещи в дорогу, удивляясь, что же он раньше не подумал пойти в город. Двор опустел, видимо все на завтрак ушли, только дозорные у ворот негромко переговаривались.

  Вскинув котомку на плечо, отец Филарет уже отправился к воротам, когда его окликнул князь. Монах остановился, поджидая. Дозорные сразу же замолчали, вытянулись по струнке.

  Адам подошел быстрым пружинистым шагом, спросил с ходу:

  - В город собрались, святой отец?

  - Да, князь. Пройдусь. Разомну косточки.

  - Я хотел коня вам дать, теперь есть такая возможность, хоть и не слишком хорош - все не пешком.

  Монах улыбнулся и покачал головой.

  - Не стоит, князь, в пути я отдыхаю, а верхом для меня - одно баловство. До города то близко совсем, а я уж соскучился по дороге. Пойду так, уж не сердись.

  - Да я понимаю, - улыбнулся Адам, - идите, коли так. В церковь, наверно?

  - Да, князь, хотелось бы.

  - Я поговорить хотел... Но не сейчас, может позже. И я занят, и вас не хочу задерживать. До встречи, тогда.

  Князь пошел обратно, а монах зашагал по дороге, уходящей вниз - к Гребенску, наслаждаясь утренней свежестью, пением птиц, видом далеких гор - все еще в легкой дымке. Он и, правда, любил ходить пешком, хотя давнее повреждение подколенных связок порой давало о себе знать. Вот и сейчас правая нога быстро уставать стала - пришлось присесть у обочины, чтобы дать ей отдых. Отец Филарет достал из котомки нож, срезав росшую рядом тонкую березку. Очистив ее от веток и коры, он пошел дальше, опираясь на нее, чувствуя себя с посохом уже гораздо увереннее. Только чуть пожалел о посохе, отобранном разбойниками - тот был настоящим произведением искусства, единственная роскошь, которую позволял себе монах за последние десять лет.