Кровь на эполетах (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

– Я так ждала этих слов, – пробормотала она. – Сотни раз в мечтах представляла. И вот ты сказал, но… – она вздохнула.

– Праздника не случилось? – догадался я. – Не было стихов, горячих объяснений?

– Да, – прошептала она.

– Услышишь. Я буду читать тебе стихи о любви, петь песни. Хочешь прямо сейчас?

Она посмотрела на меня влажными глазами.

– Хочу, – сказала тихо.

– Садись и слушай.

Я снял перевязь со шпагой, отнес ее в угол и взял стоявшую там гитару. Устроился на кровати и пробежал пальцами по струнам.

Умели предки сочинять песни. Это вам не рэп и не Шнур с его матюками.

Допеть мне не дали – распахнулась дверь, и в комнату ворвалась Хренина.

– Что тут происходит? – спросила грозно.

– МамА! – Груша вскочила со стула. – Платон Сергеевич сделал мне предложение, и я его приняла. А сейчас он поет мне.

– Поет он, – проворчала будущая теща. – А родительское благословение испросить? Яков! – крикнула в распахнутую дверь. – Неси икону!

Лакей появился тут же – наверняка ждал в коридоре. В руках он держал большую и наверняка тяжелую икону Богородицы в серебряном окладе. Хренина забрала ее и повернулась к нам.

– На колени!

Груша схватила меня за руку, и мы опустились на колени. В боку ощутимо кольнуло, я едва сдержал стон.

– Благословляю вас, дети!

Графиня грозно вознесла икону над моей головой. Я невольно зажмурился. Обошлось – не треснули. Перекрестили и заставили поцеловать – икону, а не тещу. После чего мать с дочерью обнялись и пустили слезу. Глафира внесла Машу, которую, как я понял, никто и не собирался укладывать. Дочь в свою очередь расцеловали – уже как члена семьи. Набежавшая дворня наперебой стала поздравлять Хрениных, вставая на колени и прикладываясь к ручкам старой и молодой барынь. Под раздачу попала и юная графиня Руцкая – ручки стали целовать и ей. Маша приняла это за новую игру, вырвалась у няньки и с радостным визгом стала носиться вокруг нас. Словом, было весело…

[1] Мышцу (лат.).

[2] По тогдашним законам мужчина, женившийся на крепостной, попадал в неволю и наоборот.

[3] Перефразированная цитата из песни Никитиных: «Ежик резиновый с дырочкой в правом боку».

[4] Стихи Михаила Матусовского.

Глава 15

Свадьбу сыграли через неделю. Графиня торопилась: на Святки венчать нельзя, а потом Крещение и какие-то неподходящие дни[1]. Я в этом не разбираюсь, но Хренину поддержал – ко двору нужно вернуться женатым, иначе от Орловой не отбиться. И не только поэтому. Груша завладела моим сердцем, как пишут в романах. Такое случается. Вроде знаешь женщину давно, считаешь ее лишь знакомой и просто милой, и вдруг – раз, и понимаешь, как она тебе дорога. После объяснения мы с Грушей почти все время проводили вместе, я засыпал с мыслью, что завтра увижу ее снова, и просыпался радостным, потому что этот день наступил.

Несмотря на спешку и войну, все прошло как нельзя лучше. У Груши уже имелось подвенечное платье – сшили к несостоявшейся свадьбе с кавалергардом, о чем она мне смущенно сообщила. Спросив, не буду ли я тем обижен. Ответил, что мне на это фиолетово, то есть все равно. Обручальные кольца нам сделал ювелир из числа беженцев, осевших в Залесье из-за войны. Это французов сюда не пускали, а вот православных – охотно. В Залесье получили приют не только мещане, но и десятки крестьянских семей из разоренных селений, которые, как я понял, возвращаться не собирались. Во-первых, некуда, во-вторых, незачем. Приняли их радушно – кормят, поят, обещают дать землю, построить избу и дать скот. Барыня здесь добрая… Чувствую, что число податных душ в Залесье возрастет. Привечать беглых крестьян – преступление, но графиня сошлется на военные обстоятельства – в случае, если беглецов обнаружат. А за взятку чиновник скажет, что в глаза их не видел…

Ювелира французы обобрали до нитки, а вот инструмент не тронули – зачем он им? Я дал ему пару золотых наполеондоров[2] из трофеев и получил взамен кольца. Остатки золота пошли в уплату за работу. Нашлись необходимые жениху дрУжки и свидетели – дворяне из соседних имений. Принадлежащие им деревни французы разорили, Хренина, узнав о том, ссудила несчастных деньгами, хлебом и скотом. Соседи не знали, как ее благодарить, поэтому с удовольствием согласились. К тому же побывать на свадьбе героя войны, офицера Свиты императора… По моей просьбе за свадебный стол усадили Егора и Пахома. Если в отношении первого вопросов не возникло – заслуги отставного унтер-офицера были хорошо известны в округе, то на денщика местные дворянчики поначалу косились. Но я рассказал им о приеме у царя, про то, как тот лично награждал Пахома, и косые взгляды сменились на уважительные. Не каждому дворянину удается даже увидеть императора, а тут пусть и простой солдат, но получил из рук его величества крест и деньги. Пахом, уловив это настроение, после чарки рассказал, как он с гвардии майором геройски прорвались к кортежу Бонапарта и вывезли труп узурпатора, а затем стойко отбивались от французов. Рассказ прерывался на очередную чарку, после которой число убитых нами супостатов росло, а сам Пахом, если и отставал в этом деле от его высокоблагородия, то ненамного. Его слушали, открыв рты. По рукам пошли золотая монета английского посла и сторублевая ассигнация. Последнюю гости брали в руки с благоговением – бумажки касался сам царь! Хрениной с трудом удалось остановить этот поток самовосхваления и вернуть свадьбу в нормальное русло.

А потом был медовый месяц. Здесь я в полной мере осознал, почему он так называется. В моем времени пары годами живут вместе, а когда, наконец, идут в ЗАГС, ничего нового в их жизни не происходит – оформили отношения и только. Здесь же были робость и смущение новобрачной перед первой ночью, нежность мужа, не желавшего причинить ей боль, пробуждение у юной жены чувственности и страсти. Мы не разлучались и днем. Вместе завтракали, обедали, ужинали, катались на санях, навещали соседей. Компанию нам составляла Маша. Ей очень нравилось, что любимая тетя ГрушА неразлучна с дорогим папА. Стоило нам присесть на диван, как дочка карабкалась на колени и пыталась устроиться между нами. Дети чувствуют любовь и хотят находиться в ее окружении. Еще Груша расспрашивала меня о медицине, причем, интерес ее был столь велик, что по моему предложению в имении организовали прием больных. Их везли в Залесье даже издалека. По округе прошел слух, что явился лекарь, чуть ли не генерал, который по своей барской прихоти принимает бесплатно – вот и понеслось. Лекарств у нас, естественно, не имелось, но нередко грамотный совет помогает победить болезнь. Заваренная сухая малина при простуде, ивовая кора, цветки ромашки и прочие травки, которые не сложно найти – все это реально помогает. Я накладывал шины на сломанные конечности, вправлял вывихи, иссекал нарывы и фурункулы, высасывал через трубочку, сделанную из толстого гусиного пера, дифтерийные пленки в горлах детей. Дифтерит здесь лечить не умеют, это практически смертельная болезнь[3]. Высасывать пленки чрезвычайно опасно – можно заразиться самому, но у меня имелась прививка. Груше, к слову, делать это я категорически запретил, в остальном она мне деятельно помогала.

Счастье длилось недолго: на исходе февраля в Залесье прискакал гонец с пакетом. В нем был приказ: майору Руцкому, не мешкая, явиться ко двору императора в Варшаву. Из чего стало ясно: Заграничный поход русской армии все же начался…