Шарлатан 2 (СИ) - Номен Квинтус

Маринка рассказала, что товарищ Ильюшин такое предложение сначала высмеял, а потом вообще отверг: ну не доверял он «лесорубам от авиации». Однако товарищ Чугунова, хотя и была «наивной блондинкой», уже наработала огромную пробивную силу — и идею внезапно поддержал лично товарищ Сталин. Поэтому Сергей Владимирович утерся, а я как раз и стал «жопой с ушами», так как Маринке поручили курировать переобучения смолян на двадцать первом заводе. Однако столь нетривиальным органом человека я пробыл все же очень недолго: сестренке Вовка решил существенно помочь и организовал на своем производстве «ускоренные курсы по работе с металлом». У него-то как раз нужный опыт (именно в переобучении) тоже появился: его подразделение (включающее уже четыре немаленьких цеха) перешло на выпуск новеньких и именно алюминиевых летающих поделок.

У него кое-какие детали для этих поделок стали изготавливаться почти по той же технологии, по которой раньше пропеллеры к бумажным самолетикам делались, то есть просто штамповались. Но не из обычного куска алюминия штамповались, а из специальных отливок — и Вовка решил и в Смоленске такую же технологию применить. Но для этого нужно было и могучие прессы изготовить, и, главное, формы для этих прессов — и возле Мызы как-то сама собой организовалась производственная артель, которая очень непростые формы и начала выпускать. Стоили они крайне недешево, зато артельщики их относительно быстро делали — и я закинул очередную удочку на Павловский автобусный. Наживка оказалась вкусной — и завод внезапно стал и поставщиком «комплектующих» на тридцатый авиазавод (где как раз самолеты Ильюшина и изготавливались).

А я всего лишь предложил на автобусы ставить «более удобные кресла». С алюминиевой рамой, откидные — то есть, в моем «будущем» понимании, обычные самолетные. Которые получились настолько легкими (ну и удобными), что Сергей Владимирович уже сам решил, что зря он с нижегородцами спорить затеял и теперь самолеты именно такими креслами и комплектовались. Просто потому, что в стандартной комплектации на двадцать семь мест вес всех кресел в салоне сразу уменьшился на четыре с лишним центнера, появилась возможность легко поставить кресла там немного поплотнее (настолько поплотнее, что теперь в самолет устанавливалось по тридцать три кресла), а стоимость машины даже с учетом «лишних» кресел уменьшилась почти что на восемь тысяч рубликов. Немного, конечно, но ведь уменьшилась!

Самое интересное тут было то, что пока никто, кроме павловцев, такие кресла делать просто не мог. Ни технически, ни — что было, пожалуй, поважнее — экономически. С «экономикой» все просто объяснялось: чтобы производство все же было неубыточным (то есть чтобы алюминиевые кресла оказались не дороже старых, со стальным каркасом) нужно было производить (и где-то использовать) минимум четыре сотни таких кресел в день. В автобусы примерно столько теперь и ставилось, ну, самую малость побольше — а завод легко мог и пять сотен кресел изготовить, и даже шесть, если народ поднапряжется немного. А Ильюшину для своих самолетов требовалось с десяток кресел в день, так что никакой «сторонний изготовитель» просто не требовался.

Что же до технической невозможности, то она обуславливалась не только сложностью пресс-форм и необходимостью использования не очень распространенных прессов, был еще один — причем именно технический — момент. Детали кресел штамповались из алюмо-магниевого сплава, который был достаточно мягким для штамповки всего пару часов после отливки, так что его и выплавляли непосредственно на заводе. И если с алюминием особых проблем не было (его все же очень много из Германии привозили), то с магнием в стране были проблемы. То есть проблемы были без магния — и вот их в Павлово сумели решить. Причем самым что ни на есть «тупым» способом.

В Поволжье, в Астраханской губернии, еще до войны были обнаружены огромные залежи бишофита, то есть хлористого магния. А в Павловском районе несколько «вольных артелей» (то есть юридически никак не оформленных групп сельских жителей вроде кишкинцев) успели понастроить себе в Мордовщиково «моторных лодок» грузоподъемностью тонн до пятидесяти, на который они иногда за солью на Баскунчак плавали, ну и за шерстью для выделки валенок. Но плавали максимум раз в год, и автозаводцы во время простоя этих «лодок» у мужиков их «брали в аренду». То есть Павловский райсовет просто организовал отдельную артель «рекоплавателей», которые по заказу владельцев лодок все им оттуда нужное привозили, а еще они же — уже по заказам автозаводцев — привозили бишофит.

После того, как в Ворсме резко сократили производство графита, с электричеством в районе стало уже совсем хорошо, а ведь кроме огромной по нынешним временам Ворсменской ТЭЦ в районе успели объединить в единую сеть и почти все сельские электростанции — так что электричества для добычи магния из бишофита хватало. Электролизную установку в Павлово рассчитали в Горьком, в политехе, изготовили все для нее необходимое на нескольких заводах. Как я понял, самым сложным было выпрямлять переменный ток при мощности в десятки мегаватт — но ведь и первые по-настоящему рабочие ртутные выпрямители именно в Нижнем Новгороде были разработаны. И в Павлово всю «электрическую» часть магниевой линии налаживал лично и персонально товарищ, который в двадцатых у профессора Вологдина над доведением ртутных выпрямителей и работал. В общем, магний теперь делали на Павловском Магниевом Заводе (входящим в состав предприятий Горьковского облместпрома), который с самого начала стал выпускать чуть ли не треть советского магния — а вот кому это магний давать (и по какой цене его отпускать), решал уже отнюдь не Госплан, хотя и его мнение все же учитывалось.

А в результате ПАЗ получил собственный самолет, который был поставлен на маршрут Павлово — Красные Баки — Ветлуга. И нам самолетик достался в «просторной» компоновке, с новыми креслами, но на восемнадцать мест. Но и в таком варианте он летал почти всегда полупустым. Зато летал он три раза в день, и все попытки областного отделения Аэрофлота машину «отъесть» пока что пресекались. Однако это лишь «пока» пресекались, пока автозавод в Красных Баках полностью не заработал, так что в октябре я все же сделал то, о чем говорил Сергею Яковлевичу. То есть воспользовался своим «вездеходом» за пределами области. А точнее — в Москве…

То есть, чтобы туда поехать, я сначала очень много всякого обсудил с мотористами Павловского завода — но результат обсуждений меня дополнительно вдохновил. Так что я прилично оделся (за лето я как-то слишком быстро подрос и Надюха мне новый костюм сшила, по последней моде годов так восьмидесятых — я ей такой нарисовал), из синей шерсти немецкой с золотыми пуговицами. К костюму я рубашку белую подобрал (таких наша директриса мне штук пять нашить успела, разных цветов), галстук естественно надел красный (но не пионерский все же). На пиджак нацепил лауреатскую медаль и Звезду Героя — и отправился в столицу. На машине поехал, хотя быстрее было даже на поезде туда добираться, не говоря уже о самолете — но мне удобство передвижение было важнее. А Московское шоссе уже было достаточно приличное для того, чтобы по нему можно было передвигаться со скоростью иногда даже свыше шестидесяти километров в час, так что меня дорога не пугала. То есть технически почти по всей трассе можно было и под сотню ехать: на шоссе еще до войны щебенку пролили цементным раствором, а после войны и гудроном почти всю дорогу пропитали, так что камни из-под колес не летели. Но вот народ (причем часто вместе со скотиной) дорогу переходил как хотел, а тормозить на пусть даже облитой битумом щебеночной дороге — это значило остаться без шин, так что я старался все же не спешить. Тем более, что через обком я забронировал себе номер в «Москве», договорившись заранее, что я могу туда и ближе к полночи приехать.

Но приехал я туда в воскресенье часикам в семи вечера — а утром отправился «к цели». Конечно, я не поперся на какое-то особо «закрытое» предприятие: думаю, если бы я попробовал вломиться к товарищу Курчатову, то вылетел бы за проходную быстрее собственного визга и уже без пропуска. А вот в обычный учебный институт (хотя и тоже «закрытый») я проник без труда. Тетка-вахтерша на входе, конечно же, поинтересовалась, к кому это я иду, и я ей честно ответил, что к Владимиру Михайловичу. Однако она не угомонилась: