Пришли в тот год к Киеву половцы, да не конными и оружными, а на трёх лодьях с малым войском. Хворали тяжко отец Шарукана, великий Ясинь-хан, и сын-первенец, Сырчан. Прознали колдуны степные об умениях Всеславовых мёртвых оживлять, да и пришли помощи просить с дарами богатыми. Спас Чародей-князь родичей хана, и воцарился с той поры мир да лад промеж Русью и Степью. Без опаски и беды стали ходить вниз по Днепру лодьи русские, а вверх — половецкие, много добра, серебра, злата да янтаря, камня солнечного, принося и русским, и степным людям.
После Святого Рождества Христова удумал Всеслав Брячиславич испытания вроде воинских, до сей поры нигде в мире неизвестные. Игры те были названы «леднёй». «…» Месяц с лишком прошёл, а про ледню ту уже каждый в землях Русских знал, а отряды ледняные появились в Чернигове, Переяславле, Олешье, Искоростене, Новгороде и других городах, и все за наукой в Киев приходили, чтоб умения набраться у отряда Волков Полоцких, в ледне наилучших. «…».
Чародейством тайным, или по воле да попущению Господнему, великой удачей завершались все дела Всеславовы, что мирные, что воинские. Встали под руку его и уговоры о том заключили все Ярославичи, что на землях русских остались, людей да города свои не бросив, как Изяслав, беглец трусливый, что к ляхам за подмогой утёк, едва поднялся против него люд киевский. «…». Мир настал на землях промеж Двиной-рекой и Великой-рекой, где доселе новгородцы теснили племя латгалов. Повелел Всеслав, чтобы обид не было в тех краях ни русам, ни латгалам, чьи земли расширились до Немана-реки. Поклонились северяне богатыми дарами Чародею и порешили старейшинами всеми на веки вечные мир хранить, приняв волю и старшинство великого князя.
Стал строиться град Полоцк, что меж Двиной и Полотой, исконная вотчина Всеславова, не по дням, а по часам. Говорил люд с тревогой, что готовится Чародей стольный град Киев оставить, да перебраться на земли родные, забрав с собой и воинство своё, и людей мастеровых да торговых, и патриарха Всея Руси Иоанна, чтоб не при Киевском, а при Полоцком Софийском соборе укрепился престол святейшего…'.
Монах отложил диковинное перо, из железа откованное, на подставку, что держала в специальном защепе лист драгоценной бумаги, за которую щедро платили монастырю торговцы со всех концов света. Закрыл-закрутил крышку с хитрой резьбой на пузырьке с чернилами. Выпрямил спину, вздохнув тяжко, протяжно. Старые раны брали своё, трудно было подолгу сидеть над сводами летописными. Но монах работу делал на совесть, тщательно, и был в том одним из лучших в обители. Отец-настоятель часто ставил его в пример молодым. Инок Серафим никогда не гордился и не зазнавался — грех ведь. А молился и впрямь часто и истово, поклоны отбивая, как положено, и посты соблюдал строго. Но всё равно почти каждую ночь вспоминая ту жуткую осеннюю пору на берегу Почайны, когда легли в песок, что не принадлежал ни земле, ни воде, все его бывшие друзья-ватажники, и мертвецы, и живые ещё, во главе с атаманом Щукой. И остался из всех них он один, человек без лица, ночной тать Лютояр. Ставший иноком Серафимом после одного из тех чудес, что совершил и продолжал совершать князь-оборотень, князь-чародей Всеслав Полоцкий.
