Колхозное строительство. Дилогия (СИ) - Шопперт Андрей Готлибович

Молодой, начинающий писатель приносит в издательство рукопись. Редактор читает: "… По мраморной лестнице спускался молодой граф, навстречу ему поднималась графиня.

– Не хотите ли кофею? – спросила графиня.

– Нет! – ответил граф, и овладел ею прямо на лестнице…"

– Очень хорошо, – говорит редактор, – Только вот описания природы у вас маловато!

Автор забрал рукопись и ушёл переделывать. Вернулся через пару дней, даёт почитать редактору."… По мраморной лестнице спускался молодой граф, навстречу ему поднималась графиня.

– Не хотите ли кофею? – спросила графиня.

– Нет! – ответил граф, и овладел ею прямо на лестнице. А за окном вовсю цвела акация и чирикали воробьи…"

– Прекрасно! – говорит редактор, – Только вот действующих лиц маловато.

– Хорошо, – отвечает автор и, тяжело вздохнув, забирает рукопись. Приносит через некоторое время снова.

"… По мраморной лестнице спускался молодой граф, навстречу ему поднималась графиня.

– Не хотите ли кофею? – спросила графиня.

– Нет! – ответил граф, и овладел ею прямо на лестнице. А за окном цвела акация и чирикали воробьи. А в саду 10 мужиков гнули рельсу…"

– Чудесно! – сказал редактор. – Только нет взгляда в будущее.

Помрачнел молодой писатель. Забрал роман и ушёл. Вернулся на следующий день, бросил на стол редактора рукопись и вышел из кабинета. Редактор читает: "… По мраморной лестнице спускался молодой граф, навстречу ему поднималась графиня.

– Не хотите ли кофею? – спросила графиня.

– Нет! – ответил граф, и овладел ею прямо на лестнице. А за окном цвела акация, и чирикали воробьи. В саду 10 мужиков гнули рельсу. А ну её нафиг, сказали мужики. Пойдём домой, догнём завтра…"

Хрюкнула и забулькала дочь первого наркома финансов, вилял машиной, распугивая редких прохожих и частых голубей, сын всесоюзного старосты, звенела колокольчиками дочь еврейского народа и внучка известного русского писателя. Сидел и блаженно улыбался сын 21 века.

"Да", – улыбнулся Пётр, – "И, правда, мир неизбалованных юмором людей. Кто у них есть? Зощенко. Ильф с Петровым. И всё. Жванецкий ещё только появился. И сам не выступает. Нет ни каких "камедий клабов" и десятка других "вуменов". Можно даже попытаться написать несколько миниатюр для Райкина.

Тем временем попутчики отсмеялись. Неожиданно обиженно произнёс "Сын":

– Я не понял второго смысла.

– Саша, ну, что ты. Это ведь Пётр Миронович намекает на Синявского и его статью "Что такое социалистический реализм?".

– А ведь действительно. Образно-то как. Сразу и не понял. Старею.

– А я вам говорила, – ещё раз звякнула колокольчиком Луша, – Пётр Миронович вчера нам со Смирновой Верой Васильевной три притчи своих рассказал. Так я теперь на мир другими глазами смотрю. Словно через грязное мутное стекло смотрела, а теперь это стекло вымыли. И не понятно ещё, хорошо ли это, когда всё видишь ясно. Хочется самой вновь стекло запачкать.

– Интересно. Заслужить от Люши похвалу. Далеко пойдёте. Может, и нам расскажите свои притчи, Пётр Миронович, – повернулась на сидении, разглядывая его Исидоровна.

– Это не весёлые притчи. Давайте я вам лучше ещё анекдот расскажу.

– Давайте анекдот, – нахмурилась "Дочь".

– Один писатель так долго писал в стол, что запах стал просто невыносим.

Стояла тишина. Минуту, наверное. Потом звякнула Люша: "Пи́сал". И захлебнулась. Дошло и до супругов. Машина виляла, виляла, а потом просто остановилась посреди к счастью пустой дороги. Криминалист смеялась дольше всех, а когда все замолкали уставшие, она словно специально произносила одно слово, "стол", например. И веселье продолжалось.

Когда снова тронулась, Калинина, тяжело держась за сердце, укоризненно проговорила, не решаясь повернуться к Петру:

– Пётр Миронович, ну нельзя же так. У меня сердце слабое. Привезёте в Переделкино хладный труп.

– Извините, больше не буду, меньше тоже.

– Будет вам. Впору и правда грустные притчи послушать, – крякнул "Сын", – А то так и в кювет заедем.

Они уже выбрались из города и ехали вдоль заснеженных полей. Судя по тому, что солнце всходило слева, ехали они на юг. Пётр, где находится знаменитое Переделкино, не представлял. Молчание затягивалось, и Штелле решил попробовать ещё один анекдот рассказать.

– Наталья Исидоровна, вы ведь эксперт криминалист, мне Елена Цезаревна сказала.

– Не обманула, – пошутила "Дочь".

– Хотите, расскажу анекдот про вашу профессию.

– А что и такие у вас есть. Непременно расскажите, ни одного не слышала.

При раскопках в Египте нашли саркофаг с мумией. Эксперты не могли установить, чья это мумия. Пригласили советских специалистов. Три советских эксперта засучили рукава и потребовали освободить помещение. Вскоре они вышли, утирая пот со лба:

– Аменхотеп двадцать третий!

– Как вам удалось это установить?

– Сам, дурашка, сознался!

– Дурашка, – прохрюкавшись и пробулькавшись и на самом деле держась за сердце, еле вымолвила Калинина, – Расскажу на работе. Все в стол писать будут. Ох, Пётр Миронович. Не простой вы человек.

– Да я и не говорил, что простой.

– А чем вы ещё занимаетесь, кроме того, что бухаете, как Есенин?

– Пётр Миронович написал продолжение Буратино, – вступилась за него Люша.

– Я – Первый Секретарь Горкома КПСС.

– Неожиданно. И что за город? – откликнулся первым Калинин.

– Краснотурьинск. Это не очень большой город на северном Урале. Но скоро он будет известен, как "НЬЮ ВАСЮКИ".

– Это почему? – резко повернулась к нему Исидоровна.

– Туда переедет столица. По крайней мере, культурная.

– Смешно. Хотя нет. Лучше расскажите ещё про криминалистов.

– По заявлению экспертов, Малевич своим "Черным квадратом" замазал какую-то другую мазню.

– Ещё.

Обворована квартира. Эксперты по отпечаткам пальцев, оставленных преступником, определили, что жить он будет долго и счастливо, но настоящей любви так и не встретит.

– Ха-ха-ха. Всё лимит на смех закончился, – отсмеявшись и похлопав жену по руке, огласил Александр Михайлович, – Да мы и приехали. Вон уже и Переделкино.

Глава 46

На даче дедушки было многолюдно, да ещё они целым табором завалились.

Представляла гостей Люша. Пётр попросил её, чтобы она называла его начинающим поэтом песенником. А вот, приехавших ранее, можно было и не представлять.

– Это наша звёздочка Анастасия Вертинская, – чмокнула три раза в щёчку её Елена Цезаревна.

Что можно сказать? Всё попаданцы обязательно мутят с одной из звёзд кино, то им Наталью Варлей подавай, то Цыплакову, а то и Пугачёву. И ни один не покусился на Вертинскую. Почему? Да, потому что – богиня. Как вы себе представляете мутку с Герой или Афродитой. Вот, то-то и оно.

– А это Никита Михалков. Вы же смотрели фильм "Я шагаю по Москве"? А ещё он по совместительству муж нашей звёздочки, – чмокнула Чуковская и будущего оскароносца.

А что тут можно сказать? Верной дорогой идёте товарищи. Всё у него в жизни будет хорошо. И ведь на самом деле хорошие фильмы снимет. Дурак только. Вот через пару лет разведётся с Вертинской. А ведь какие красивые и умные могли быть детки.

Третий посетитель дедушки вызвал у Петра приступ паники.

– А это писатель и поэт Булат Окуджава.

– Очень рад. Позавчера вот узнал, что вы у меня Мотыля украли, – постарался шуткой сгладить нервозность пожатия руки Штелле.

– Вы тоже сценарий фильма написали? – заинтересовался ограбленный Петром бард.

– Нет, я для свердловского ТЮЗа написал музыкальную сказку-детектив.

– Расскажите потом? – встрепенулась светлая девушка, – Нужно ведь и деду вас показать, Пётр Миронович.

Дед был сух и стар. Сидел в кресле в ярком вязанном свитере, но под свитером был на рубашке галстук. Интеллигент. Большой еврейский нос с годами из острого клюва превратился в картошку. Высокий лоб. Совершенно седые, аж белые волосы. Говорят вот, пронизывающий взгляд. Нет, не было пронизывающего взгляда. Скорее насмешливый прищур. И прямо рвали всю картину маленькие гитлеровские усики под картофелиной. Глаза говорили: "Ну, Люша, рассказывай, что за интересный экспонат ты залучила".