Вздохнул он, между прочим, совершенно искренне – понял отчетливо, что экскурсии конец.
– Ах, бедняжка, он такой робкий по женской части, – пожалела Бурова ее величество, всплеснула сопереживающе рукой и вдруг оскалилась на удивление язвительно, продемонстрировав красивые свои зубы. – То-то эти неряхи Потоцкая, Сундукова и Фитингофф взахлеб прожужжали всем уши о ваших амурных подвигах. Что махателя подобного надобно искать и искать. Ну ничего, более болтать им не придется – будут жестоко высечены розгами да и отправлены с позором домой. [479] Что же касаемо вашей персоны, князь, то вас я полагаю государственным преступником: зная, сколь жизнь моя необходима отечеству, вы расстраиваете свою государыню, коей нужно полнейшее спокойствие и равновесие для решения высочайших дел. Не желаете утешить ее, приласкать, дать ей опору, немного тепла. Ах, как видно, прав честнейший кавалер Шешковский в своих суровых суждениях о вас, да и Платон не будет напраслину возводить ни на кого… Так что уходите, вы, ничтожный интриган, самовлюбленный гордец, шутейный генерал. Уходите, коварный. И берегитесь…
Не стал Буров клясться в верноподданнических чувствах, говорить о любви и верности и предлагать дружить семьями, нет, сухо поклонился, прищелкнул каблуками и, четко развернувшись, зашагал прочь. Строевым. Так что вздрогнули стены Эрмитажа, взволнованно закачались люстры, и ее величество самодержица российская попятилась. Не поняла очередной шутки генеральской. А Буров перешел себе на цивильный шаг, с усмешечкой прибавил ходу, однако выбраться без приключений из государыневых хором ему не удалось – в Овальном зале с ионийской колоннадой его ждали, и, судя по всему, с нетерпением.
– Бог мой, так это же князь Буров-Задунайский, собственной персоной, – послышался насмешливый картавый голос, и из-за колонны показался… де Гард. – Ах, какой сюрприз, ах, какая честь!
Злой волшебник, как это и положено по статусу, был одет зловеще, во все черное, а картавил, не в пример антисемиту Безбородко, как-то мягко, вкрадчиво, не допуская даже мысли о чем-то нехорошем. [480] Тем не менее общаться с ним по душам как-то не хотелось. И вообще подходить близко. Категорически.
«Ну, кажись, начинается», – внутренне обрадовался Буров, посуровел лицом и выразил недоумение:
– А что, сударь, разве мы знакомы?
– Заочно, достопочтимый Василий Гаврилыч, заочно, но очень хорошо, – выдавил улыбку маг и медленно сложился в полупоклоне. – Разрешите представиться: кавалер де Гард, милостью провидения, барон. Не угодно ли вам, сударь, переговорить со мной по одному важному вопросу, не терпящему отлагательств? Прошу.
И он рукой, затянутой в черную перчатку, показал Бурову на дверь. Из-за соседних колонн сразу выдвинулись двое Бойцов, обнажили свои светящиеся клинки и гадостно оскалились – мол, давай, русский, давай, а то выпустим кишки-то.
– Всегда рад приятному общению, – мило улыбнулся Буров, дружески подмигнул сикариям и следом за де Гардом направился… в бильярдную. Да, любят же на Руси гонять шары, ох как любят, что фавориты, что черные волшебники.
«Ну что приперся-то? Все неймется тебе? – взглядом осведомился мраморный Потемкин. – Опять будешь морды бить? Пинать сапожищами?»
«Это, ваша светлость, как получится», – мельком глянул на него Буров, сделал резкий выдох и сосредоточил все внимание на Бойцах. Те устроились в тылу, у двери, аккурат за его спиной. Злой волшебник расположился фронтально, с непринужденностью опершись задом о бильярд. Что-то в жилистой его фигуре было фатоватое, вместе с тем зловещее, вызывающее отвращение и необъяснимую брезгливость. Словно при виде гадины, хотелось или убить его, или убежать прочь. А потом вернуться и все же убить.
– Итак, сударь, вашему положению не позавидуешь, – сразу взял быка за рога черный маг, и ноздри его породистого носа хищно раздулись. – Вы знаете непозволительно много и остались в скорбном одиночестве. Граф Орлов-Чесменский, хвала богам, пребывает в агонии, а персону, способную реально помочь вам, вы только что отвергли. Посему предлагаю открыть известный вам секрет и вступить в члены могущественной тайной организации, которую я скромно имею честь представлять. А иначе, – он усмехнулся и пальцем показал Бурову за спину, – Асаил с Ави-Албоном [481] заберут секрет и без вашего участия. Вместе с мозгом.
Услышав имена свои, сикарии обрадовались, мгновенно переменили позы и с быстротою молний взмахнули свиноколами. Надрывно взвизгнул рассекаемый воздух, печально застонал под богатырскими ногами пол. Ох, жуть…
«А ведь заставят обрезание сделать, это у них главный вопрос… Нет, ну его на хрен», – быстро посоветовался с самим собой Буров, встал поудобней, «отдал якоря», выказывая мучительную работу мысли, принялся чесать затылок и наконец заинтересованно спросил:
– А оплачивают проезд у вас в оба конца?
И тут же из рукава его, натягивая упругий шнур этаким свистящим первомайским раскидайчиком, [482] вылетел «клык дьявола». Бедному сикарию Асаилу точно в глаз. Вернее, в мозг. Миг – и, выдернув кинжал из страшной раны, Буров направил его Ави-Албону в кадык. Как всегда, с убийственной точностью. Все это случилось настолько стремительно, на один счет, что оба сикария рухнули синхронно, в унисон, причем на одинаковый манер – мордами об пол. Хрустнуло, чмокнуло, грохнуло, и наступила гробовая тишина. Правда, ненадолго.
– Ах, значит, так? – грозно прошипел де Гард, вытянулся в струну и принялся делать пассы в сторону приближающегося Бурова. – Славой Гедулаха, по повелению Иеседа, с милостивого соизволения Малхута заклинаю тебя, о Елохим, именем Невыразимого и прозванием Нерожденного…
Неожиданно он замолчал, вытаращился с изумлением на Бурова, разом побледнел как мел и пошатнулся. Потом с видимым усилием сделал нетвердый шаг, страшно и утробно вскрикнул, и… его вырвало прямо на бильярд. Обильно, так, что зашло во все лузы. А Буров вдруг почувствовал, что перстень, подаренный при расставании Калиостро, стал обжигающе горяч и ощутимо тесен, причем камень его при близком рассмотрении налился тусклым водянистым светом. Вот это чудеса! Вот это практическая магия! Ай да полковник Феникс, ай да Великий Копт! Шутки прочь, ведь и впрямь великий. Мерси чувствительное за презент, рахмат огромный от всей души. Вроде бы и невелико колечко, неказисто, неприметно собой, а вот волшебнику ее величества поперек глотки будет. Да еще как – бильярд уделан начисто, наборный паркет тоже, еще бы немного, и мраморному Потемкину пришлось бы очень несладко. Сразу чувствовалось, что черный маг любил покушать, любил…
А между тем начался второй раунд.
– Ап! – страшно закричал волшебник, вытер губы батистовым платком и уверенным движением жилистой руки вытянул из ножен клинок. – Барра! [483]
Клинок был изогнутый, светящийся, самый что ни на есть магический, режущий любую материальную субстанцию с поразительной легкостью. Что ему харасанский булат, что ему кольчуга из Солука. [484] Так, тьфу. Только ведь и Буров был не лыком шит, даром что волшбе и волхвованию не обучен.
– Хрен тебе, – ухмыльнулся он, натянул перчатку из кожи сикария да и тоже вытащил клинок, трофейный, изогнутый, напоминающий серп. Светящийся не хуже де Гардова.
И началась потеха, правда, скоро кончилась. Клинки, скрестившись, клацнули, хрустнули, пошли трещинами и потухли. Мгновение – и они распались на части, оставив фехтовальщикам лишь короткие рукояти. Правда, увесистые, – Буров, например, швырнув свою, с легкостью подбил де Гарду глаз, и тот окончательно рассвирепел.
– О, да снизойдет же на меня дух Совохая Хушатянина, храбреца и силача, что убил Сафута, одного из потомков Рефаимов, в битве при Гоби! [485] – Он снова принялся делать пассы, но уже не в сторону Бурова, а в направлении купающихся нимф, вольно резвящихся на потолке. – Именем Адонаи, Сущего в Сущем, и да будет так!