Время Бесов - Шхиян Сергей

— Трогай! — велел я. — Не обижу!

Извозчик скептически на меня посмотрел, но послушался.

Я рассматривал улицы, по которым мы проезжали, но почти не видел знакомых домов. Город пребывал в сиротстве и запустении. Дома были серыми и облезшими.

— А как твой отец оказался в Москве, ты же говорила, что вы из Петербурга? — спросил я, когда она смогла адекватно реагировать на окружающее.

— У нас здесь своя квартира. Когда умерла мама, отец перевелся в Петербург. Так что я выросла на Васильевском острове.

— Большая у вас квартира? — спросил я, чтобы как-то занять ее разговором.

— Нет, не очень, обычная, — ответила она и опять замкнулась в себе.

До Воздвиженки мы добирались минут сорок. Уличных пробок не было, но лошадь никак не хотела скакать галопом, так что у меня было время успокоить Дашу.

— Здесь, — сказала она возле доходного пятиэтажного дома.

Я рассчитался с извозчиком, и мы вошли в подъезд, видимо, когда-то нарядный и чистый, теперь… Короче говоря, мы вошли в обычный московский подъезд,

— Второй этаж, — сказала Даша и я, взяв ее под руку, поволок вверх по лестнице.

— Куда ты так спешишь, — взмолилась она, хотя я и не думал торопиться.

На лестничную площадку второго этажа выходила всего одна дверь, так что номера квартиры можно было не спрашивать.

Я позвонил. Прошло около минуты, внутри было тихо. Позвонил еще раз. Опять никакой реакции. Ордынцева, совсем заиндевев, стояла, не отрывая взгляда от двери. Пришлось звонить снова. Теперь я долго продержал палец на кнопке звонка, на случай, если старик плохо слышит.

Неожиданно дверь широко распахнулась, и из нее выскочила женщина с перекошенным злобой лицом:

— Ты чего это здесь фулюганишь, пащенок! — закричала она пронзительным и, я бы даже сказал, больше, удивительно противным голосом. — Тебе чего делать нечего, как в двери трезвонить, черт ты драный! Я тебя щас, что б ты сгорел, анафема, в участок сведу!

— Тихо, тетка! — вежливо попытался я остановить ее безудержный речевой поток. — А ну, закрой поддувало! Ордынцев здесь живет?

Женщина культурного обращения не поняла и продолжила голосить, называя меня самыми нелесными эпитетами, вроде «дряни», «рвани» и «пьяни подзаборной».

— Господи, — тихо спросила Даша, — кто это?

— А ты, проститутка, чего здесь шляешься! — видимо, расслышав вопрос, взялась за нее наша нечаянная знакомая. — Я тебе покажу, шалава, кто я такая!

Однако, показать, кто она такая, в этот раз ей не пришлось. Я, забыв на минуту, что когда-то считал себя если не рыцарем, то хотя бы джентльменом, собрал на груди у этого создания слабого пола в ладонь кофту, притянул близко к себе и пристально посмотрел в глаза.

— Ордынцеву звонить четыре раза, — неожиданно спокойно сообщила женщина, отстраняясь от моей неприятной близости. — Ходют с утра до вечера и трезвонят. Ни минуты покоя!

Далее дама попыталась вырваться из моей длани и захлопнуть за собой дверь, но я ее не отпустил, и мы вместе вошли в какой-то темный коридор.

— Покажи, где он живет, — ласково попросил я, стараясь не слышать, как предательски трещит под моими пальцами ее ветхая одежда.

— Вы, гражданин, не очень! — вновь попыталась поднять она голос. — А та и на вас управа найдется!

— Ну? — продолжил я задавать вопросы.

— Вторая дверь налево, — тихо ответила она и, оправляя помятые одежды, уплыла по темному коридору куда-то вглубь квартиры.

— Она сумасшедшая? — спросила Даша, показываясь во входных дверях.

— Не думаю, — ответил я, приходя в себя после этого феерического явления, — скорее, коммунальная стерва.

Даша на мои слова никак не отреагировала, осталась у входа.

— Но это не наша квартира! — растерянно сказала она, и голос ее задрожал.

— Даша, твой отец живет здесь, вторая дверь налево

— Но, — начала говорить она, я не дослушал, взял ее за руку и потянул в темные недра коммунальной пещеры.

Глаза уже привыкали к полумраку, и я рассмотрел и тусклую лампочку под потолком, и развешанные по стенам личные вещи и предметы быта жильцов, и керосинки, примусы, утлые столики, помойные ведра, стоящие вдоль стен у многочисленных разнокалиберных дверей.

Даша подчинилась. Мы подошли к указанной двери, и я в нее постучал. Нам никто не ответил, Мы стояли в темном коридоре, вдыхая странные миазмы чужой, непонятной жизни. Здесь пахло жареным луком, рыбой, прогорклым мясом и детской неопрятностью.

— Никого нет дома, — сказал я и на всякий случай толкнул дверь. Она медленно, со скрипом, открылась. Мне ничего не оставалось, как заглянуть в комнату.

Сначала я даже не понял, куда попал. За дверью оказался узкий, длинный, фанерный коридорчик, оканчивающийся частью окна.

— Это не здесь, — сказал я Даше, и хотел уже выйти, но в последний момент увидел узкую кровать у стены, на которой кто-то лежал, и утлый столик возле перегороженного пополам окна. Другой мебели в щели не было.

В комнатушке пахло лекарствами: валерьянкой, ландышем и еще чем-то специфическим аптечным.

— Кто там? — спросили с постели тихим голосом

— Вы Ордынцев?

— Да, войдите, я вас не вижу.

— Иди, — сказал я Даше и уступил ей дорогу.

Девушка медленно пошла вдоль фанерных перегородок, дошла до спинки узкой железной койки и остановилась.

Больной больше ничего не говорил, только громко, прерывисто дышал, как-то мучительно, со всхлипываниями втягивая в себя воздух.

— Папа, — на одном выдохе произнесла блудная дочь и, мелко переступая ногами, пошла к изголовью.

— Дашенька, девочка моя, слава Богу, ты успела! — с трудом проговорил больной.

— Папа! — опять воскликнула Даша и упала перед постелью на колени.

— Детка моя, ну что ты, не надо так! — слышалось тот же тихий голос, прорывающийся сквозь женские рыдания.

Я повернулся и вышел, осторожно, без скрипа, притворив за собой дверь.

В темном коридоре кипела скрытая жизнь. Открывались двери и из них выскакивали какие-то женщины, мешали ложками в кастрюлях, чистили и подкачивали примусы, перебрасывались едкими замечаниями, и опять скрывались в своих сотах. На меня посматривали, но сначала никто не подходил. Однако, любопытство оказалось сильнее хорошего воспитания, и соседка Ордынцева, полная женщина с расплывшимся лицом и неопределенной социальной принадлежности, приветливо спросила:

— Никак, вы, гражданин, к старику приехали?

Отрицать этот очевидный факт было бессмысленно, и я признался, что так оно и есть.

— Хворый он совсем, того и гляди, помрет, — без особого сочувствия, сказала она. — Оно может и лучше, что ему свет коптить. Слышно, он при старом режиме в генералах ходил?

— Учителем он был в гимназии, — ответил я.

Однако, факты биографии соседа женщину не заинтересовали, она не обратила внимания на мои слова и заговорила о близком, наболевшем:

— Комната его, поди, Верка достанется, или вы, гражданин, сами на нее претендуете? Так это зря! Мы здесь сами как сельди в бочке! А Верке, вот ей, кукиш! Думает, раз ее сынок милицейский, так комнату захапает! Я ей, твари бесстыжей, своими руками зенки выцарапаю!

— Это кто тварь бесстыжая! — взорвался за моей спиной знакомый голос. — Это кому ты, шалава, глаза выцарапаешь!

Моя недавняя знакомая, которую, как я догадался, в миру звали Верой, проскочила у меня подмышкой и во всем своем гневном величии предстала перед полной дамой.

Однако, первая соседка не сдрейфила, а закричала в ответ на оскорбление «шалавой» пронзительно и высоко.

Передать простыми, понятными выражениями последовавший после этой встречи диалог я просто не в силах. И не потому, что не могу или стыжусь повторить слова, которые произносили разгоряченные дамы. Это-то как раз я сделать в состоянии, тем более, что в обилии неформальных эпитетов, нецензурная брань была вкраплена на удивление дозированно. Дело в другом: чтобы воссоздать такие взрывы страсти, у меня попросту недостанет литературного таланта. Женщин подхлестывало высокое артистическое вдохновение, потому слова из их уст лились нескончаемым потоком.