Денарий кесаря - Дроздов Анатолий Федорович

– Никому не говори об этом, Марк! Даже о смерти отца молчи! Тебе это повредит. Пусть думают, что сенатор жив…

Я не мог отомстить за отца, Калигулу убили другие, тогда я решил отомстить Риму. Я дал слово, что никто из моих потомков не обнажит оружия во славу государства, управляемого такими чудовищами, как Калигула. Империя нуждается в хороших солдатах, я решил отобрать у нее хотя бы трех. Луцию минуло шестнадцать, когда я отправил его на остров Кос, где и поныне готовят лучших врачей в Ойкумене. Марк, проявивший способности к рисованию, освоил ремесло архитектора. Плавта у меня выпросил тесть, пообещав, что научит внука коммерции. В Кесарии меня считали безумцем: сыновьям трибуна лежала прямая дорога к военным чинам, вместо этого я учил их ремеслу, как рабов. Замужество дочери и вовсе сделало меня изгоем…

Випсании минуло четырнадцать, когда я стал замечать у своего дома юношу. Он бродил, бросая взгляды на окно дочери. Я велел позвать незнакомца. Он пришел и стал передо мной, хмуро поглядывая из-под насупленных бровей. Гней оказался сыном легионера и местной гречанки. Его родители не состояли в браке (простым легионерам это запрещалось), но жили вместе. Гней считался римским гражданином – как другие солдатские дети, признанные отцами. Сыновьям легионеров – прямая дорога в армию, но Гнея она не влекла. Отец дал ему хорошее образование, но сын желал большего.

– Лучшие в мире риторы живут на Родосе, – вздохнул Гней в ходе нашей беседы. – Вот у кого надо учиться! Родители мои бедны… Если б я мог поехать на Родос!

– А потом?

– Стал бы адвокатом! Мне нравится это ремесло. Оно почтенное, к тому же адвокат живет безбедно… Но начал бы я с того, – Гней дерзко глянул на меня, – что уговорил тебя отдать мне Випсанию!

– Уговори сначала ее! – хмыкнул я.

– Ее не нужно уговаривать! – воскликнул Гней и смутился.

Я велел позвать дочь. Увидев Гнея, она покраснела до ногтей. Я не стал ее ни о чем спрашивать…

Я оплатил учебу Гнея. Через год он вернулся и прямо с пристани побежал ко мне.

– Выиграешь дело в суде – приходи! – велел я.

Через месяц он высыпал на мой стол двести пятьдесят сестерциев – свой первый гонорар… Лучшие семейства Кесарии после свадьбы Випсании отвернулись от нас: трибун выбрал в зятья плебея! Меня это не взволновало…

Мне исполнилось сорок, когда умерла Зоя. Внезапно она начала кашлять, потом – худеть, и за полгода истаяла, как масло в светильнике. Я приглашал лучших врачей, они давали ей вино с травами и пускали кровь – не помогло. Позже Луций сказал, что мать следовало отпаивать кобыльим молоком и медвежьим жиром, но Луций в то время был на Косе…

В последний день Зоя позвала меня. Она лежала, бледная, высохшая, с красными пятнами на острых скулах, и смерть уже проглядывала в ее глазах.

– Я умираю! – тихо сказала жена и заплакала.

– Ты наследуешь жизнь вечную! – возразил я.

– Там не будет тебя! – сказала она жалобно.

– Буду! Когда Господь призовет…

– Ты молод и можешь жениться!

– Не стану! – пообещал я.

– Клянешься?

– Господь не велел клясться.

– Тогда пообещай!

– Обещаю!

– Я не против того, чтоб у тебя были женщины, – виновато пояснила Зоя, гладя мою руку. – Мужчинам без этого нельзя. Но я не хочу, чтоб ты женился. Как потом разобраться в Царстве Божьем, кому с тобой жить?

– Там не будет жен и мужей…

– Вдруг будут! – не согласилась она и попросила: – Ляг со мной! Я не гожусь для любви и не прошу ее, просто обними меня!

Я подчинился. Она прижалась щекой к моему плечу.

– Афродита наказала меня! – шепнула она. – Я обещала ей богатые жертвы, если даст тебя мне. Я честно жертвовала, но потом пришел Петр и запретил. Богиня обиделась…

– Не печалься! Тебя ждал Аид, взамен ты получишь бессмертие.

– Это хорошо, – согласилась она. – Надеюсь, там будет хорошо. Жизнь с тобой стоит ранней смерти. Сначала я мечтала, чтоб ты не выгнал меня после первой же ночи. Потом – чтоб остался со мной на месяц, затем – год… Мы прожили двадцать два… Десятки богатых и красивых женщин домогались тебя, но ты выбрал дочь простого трактирщика. Я утерла нос гордым римлянкам! – засмеялась она и вздохнула: – Знаю, ты не любил меня… Но я была счастлива! В счастье годы летят быстро. Я не заметила, как жизнь прошла…

Она умерла тихо, прижимаясь ко мне. После похорон я подал в отставку, хотя прокуратор Антоний уговаривал остаться. Мне выплатили несколько тысяч сестерциев, я продал вещи, которые принадлежали лично мне, включая оружие, подписал Випсании дарственную на дом и попрощался с детьми. Они стали взрослыми и могли обойтись без меня. В Кесарии оставался Плавт, который обещал заботиться о внуках. В Кесарии жил апостол Филипп, ставший духовным отцом всех обращенных. У моих сыновей было ремесло и деньги, за их будущее не следовало беспокоиться. Чтобы дать им свободу, я подписал всем троим "эманципацио", сыновья встретили это с пониманием. Я сложил в мешок запасную тунику, тяжелый кошель с золотом и отправился в Иерусалим.

Петр встретил меня радостно, братья – настороженно. Я поступил, как следовало – отдал все имение в общину, но многие не приняли меня. В их глазах я оставался римлянином. Крещение не сделало меня иудеем, я не мог входить в храм и синагоги, проповедовать в них… Если б не Иоанн… Мы стали неразлучны с моим побратимом, отчего его стали дразнить "Марк", а меня – "Иоанн". Новые имена прижились…

Когда в Иерусалим пришел Павел из Тарса, я попросился к нему в спутники. Сын римского вольноотпущенника и римский гражданин, он понял меня. В Иерусалиме Павла не любили, хотя он много помогал общине и даже спас братьев от голода, когда в Иудее случился неурожай. С Тарсянином мы обошли пол Ойкумены, навестили десятки городов, в некоторых задерживаясь месяцами, другие покидая через день. Время от времени к нам присоединялся Иоанн. Павел ценил его и любил, как сына. Тарсянин научил меня шить палатки, с той поры это ремесло кормит меня. Хорошие палатки нужны всем – армии, купцам, путешественникам… После казни Павла мы с Иоанном не разлучались. Иоанн проповедовал, я писал… Мое знание языков пригодилось, как и римское гражданство. Городским властям ничего не стоит обидеть иудея, но римлянина, к тому же сына сенатора, они боятся… Иоанн написал свое повествование о земной жизни Господа, но оно оказалось слишком сложным для непросвещенного язычника. Обходимся тем, что составил я. С тех пор, как Павел направил Иоанна в Александрию пасти овец божьих, мы живем здесь. Побратим возглавляет общину, я помогаю ему. Я счастлив. Благоговение, которое сопровождает Иоанна, бывшего рядом с Господом на его земных путях, малым отблеском падает на меня. Иоанн не раз говорил, что после его смерти именно мне следует пасти овец божьих в Египте. Но он еще бодр и крепок. Власть нас не любит, но казней, как Риме, нет.

Я живу оседло, что мне нравится – в пятьдесят три трудно ходить из города в город. Дети мои живы и живут дружно. В последний раз я видел их три года назад. Раз-два в год я получаю весточку. У меня девять внуков. Випсания пишет, что будут еще. Она и Плавт перебрались к старшим братьям в Антиохию. После прошлогодней резни в Кесарии, устроенной римлянами в ответ на восстание в иудеев, жизнь в городе стала невыносимой.

Повествование мое подходит к концу…

Ученики знают о моем прошлом и часто спрашивают: как сын римского сенатора отважился принять крещение? Я отвечаю им: "Придет время, и крещение примут императоры!" Они не верят. Они знают об избиении христиан Нероном, убийствах и притеснениях в провинциях, им кажется невероятным, что заносчивый император склонит главу пред Господом. "Как мы сможем победить? – думают они. – Что значит кучка безоружных рабов против легионов Рима?" Вера братьев слаба… Они не осознали, что Господь вложил в их руки самое могучее оружие. Людей, у которых нет страха смерти, победить нельзя. Рим правит, разделяя племена, вера в Господа объединяет их. Придет время, и наступит решающая битва. Вестись она будет не на полях сражений, а в сердцах людских. Когда они запылают, император склонит голову. Если захочет ее сохранить…