Побег из волчьей пасти (СИ) - "Greko"

К капитану в этот момент подбежал, наверное, его помощник.

— Море, капитан! — коротко доложил.

Что означало, что мы только что вышли в открытое море. Капитан кивнул. Помощник тут же махнул рукой. Раздался грохот. Синхронно выкатили 4 пушки. В задраенные порты не выставляли. Крепили намертво к палубе, чтобы не разнесли все к чертям. Я оторопел. Посмотрел на Спенсера. Тот, улыбнувшись, только развел руками.

«Встали на боевое дежурство! — вздохнул я. — Этот капитан совсем не прост. Да что там — необычный капитан. Как и его судно!»

— А мы разве не берегом пойдем? — я не удержался, высказывая свое опасение.

— Зачем? — Абдель оставался совершенно спокойным. — Зря потратим время. Пойдем к самому «сердцу моря», потом повернем на восток. Вы чего-то опасаетесь?

И что я мог ему ответить⁈

— Идите спать! — легкая улыбка коснулась губ капитана. — Завтра на обед у нас будет кассуле.

Мы переглянулись со Спенсером, когда капитан нас покинул. Он неожиданно подмигнул мне.

— Пожалуй, капитан прав: пойду-ка я лягу. И тебе советую. Поверь, с таким морским волком нам не о чем беспокоиться!

Спенсер направился в свою каюту. Я подумал о том, что теперь по-настоящему могу оценить, что значит быть «как на пороховой бочке»!

«Трюмы заполнены порохом и оружием под завязку, четыре пушки, а у него, видите ли, кассуле на обед» — не переставал я ворчать про себя, направляясь в свою каюту.

… Прошла пара часов. А мне все не спалось, будто мешало отсутствие уже привычного грохота машины в трюме и стука гребных колес. Я чертыхнулся, поднялся с постели.

Выбрался на палубу. Удивился, когда заметил на носу корабля капитана. Он покинул шканцы — свое законное место, чтобы потеснить на баке экипаж в их зоне отдыха, лишив его возможности справить нужду. Еще больше удивился, когда понял, что он сидит, вытянув ноги, ни много ни мало, в настоящем солидном кожаном кресле. Учитывая не слишком большие размеры корабля, солидную команду и важность каждого килограмма груза, кресло это можно было считать роскошью или единственной прихотью Абделя. Я начал к нему приближаться. Двигался бесшумно.

— Не спится? — метра за три до кресла меня остановил насмешливый вопрос капитана.

— Мне казалось, я не издал ни одного звука?

— Так и есть, — капитан обернулся. — Только ко мне однажды уже так подкрались. Без звука. Это, — пальцем он указал на шрам, — память о том случае и укор моей беспечности. С тех пор подкрасться ко мне никому больше не удавалось.

Абдель с улыбкой наблюдал за моей растерянностью.

— Кроме того вы совсем не заметили Бахадура…

После этих слов сбоку от меня в свет вышел улыбающийся моряк-алжирец, которого я, действительно, не заметил.

— Ему нет равных в метании ножей, — капитан продолжал говорить ровным и спокойным голосом и, не меняя ни тона, ни громкости вдруг произнес. — Нога.

Сразу после этого я успел лишь боковым зрением заметить короткий и резкий взмах руки Бахадура, а в следующую секунду в миллиметрах от моей левой ноги в палубу воткнулся короткий нож. Обычная плоская стальная пластина без рукояти и намеков на какие-либо украшения. Из-за того, что все это произошло молниеносно, испугаться я не успел. Только чуть вздрогнул, когда услышал звук входящего в дерево палубы лезвия. И слегка прихренел от наплевательского отношения контрабандистов к собственному кораблю.

Я наклонился, вытащил нож. Еще раз осмотрел его, переворачивая в руке.

— Впечатляет! — признался я, протягивая нож Бахадуру.

Бахадур кивнул мне, благодаря за столь высокую оценку его искусства, потом вытянул обе руки ладонями вверх в моем направлении.

— Он благодарит вас за похвалу и просит принять этот нож в качестве подарка.

— Передайте ему, что для меня это честь…

— Нет нужды.

—?

— Бахадур все понимает. Просто он не может говорить.

— Немой?

— Да.

— Сочувствую.

— И опять в том нет нужды.

— Но…

— Французы должны были его казнить. Но только успели отрезать ему язык. Поэтому и немой. А учитывая, что мог вообще погибнуть… Нет нужды. Впрочем, я иногда, признаться, славлю Аллаха. С языком Бахадур был невероятно болтлив.

Бахадур, услышав это, открыл рот в широкой улыбке и часто закивал, подтверждая слова капитана.

— И как же ему удалось избежать смерти?

— Я спас его. И получил в благодарность верного слугу, всегда прикрывающего меня. Что вы замерли? Подходите, присаживайтесь.

Я подошел. «Это он хорошо предложил мне присесть! Куда, спрашивается?» Капитан, видимо, понимал мое замешательство. Улыбался, наблюдая за мной. Я замер у бушприта. Только собрался на него взгромоздиться, как Бахадур принес раскладную табуретку. Поставил рядом с креслом. Я уселся, сразу оказавшись ниже Абделя. Его такая диспозиция устраивала, меня не оскорбляла.

— Не расскажете про тот единственный раз, когда к вам смогли подкрасться?

— Любите занимательные истории? Или, как и Спенсер, пишите книгу? — усмехнулся капитан.

— Думаю, занимательные истории любят все. Нет, книгу не пишу. И не собираюсь. Пока, во всяком случае. Может, на старости лет…

— Если доживете.

— Если доживу! — с легкостью и с улыбкой согласился я с Абделем.

Абделю понравилась и эта легкость, и эта бесшабашная улыбка. Он одобрительно хмыкнул.

— Тут мало что занимательного. Случилось это в Варне, в 1829 году во время осады. Русские тогда в темноте подводили к бастиону мину. Я, не поверите, вышел до ветра, что еще более усугубляет глупость моего ранения. Из-за громкого журчания струи не слышал, как ко мне подкрался русский казак. Меня спас камешек…

— Какой камешек⁈

— Тот, который попал под ногу русскому и на котором он оступился, занося кинжал. Я успел обернуться. И вместо шеи нож располосовал мне все лицо…

Абдель замолчал.

— И что дальше? — мне уже было очень занимательно.

— Я задушил его, — капитан ответил так обыденно, будто речь шла раскуривании трубки.

— А потом?

— А потом натянул штаны, — рассмеялся Абдель. — Вовремя.

— Почему?

— Раздался взрыв, меня завалило камнями. Не хотелось бы отправляться на тот свет с голой задницей.

— Но вы не отправились.

— Нет. Повезло. Побило изрядно, конечно. Но остался жив, а русские не заметили.

— Как же вы очутились в Варне?

— Глупость и жадность.

— Вечные спутники наших несчастий, — усмехнулся я.

Капитан рассмеялся.

— С таким подходом к жизни, может, и доживете до старости! — обнадежил он меня.

— И все-таки? Не хотите же вы сказать, что воевали против русских?

— Нет, конечно! — Абдель фыркнул. — Всего лишь, решил, что каперство на Чёрном море во время войны станет выгодным делом. Я не военный, мне нет дела до междоусобиц «великих»… — тут он хмыкнул, — держав. Я честный пират.

— При всем уважении, капитан…

— Да, да, понимаю, — спокойный тон капитана не менялся. — Конечно, с человеческой точки зрения — мразь и подонок.

Я чуть не присвистнул.

— Честный, потому что… — Абдель подыскивал слова.

— Потому что ни разу не нарушили пиратский кодекс? — пришел ему на помощь.

— А разве есть такой? — Абдель усмехнулся.

Я пожал плечами.

— Знаете, Коста… Иногда мне кажется, что в нашем сумасшедшем мире, в наше сумасшедшее время, только родившийся ребенок может считаться нормальным человеком, а не мразью и подонком.

Я не знал, что ответить.

— Не знаю, был ли у меня выбор? Наверное, был. Но я следовал течению судьбы, не задавая вопросов, и не пытаясь изменить её. Спенсер вам сказал, что отец у меня марокканец, а мать — испанка?

— Да.

— А по итогу я примкнул к алжирским пиратам. Они же столетиями наводили ужас на всем Средиземноморье. Папе нравилась их сила. И меня заставил ими восхищаться. Настолько, что уже в пятнадцать лет я был принят в команду одного из кораблей, чьим капитаном был приятель отца.

— В пятнадцать⁈

— Я с детства был на две головы выше сверстников и без труда укладывал на лопатки мужчин старше себя, — равнодушно констатировал Абдель. — А через шесть лет я уже был капитаном своего корабля. Вы знали, что наш основной доход был не от грабежа торговых судов?