Демон против люфтваффе (СИ) - Минский Анатолий

Я попробовал на нём летать, благо на местный авиаремонтный завод они поступают. Нашёл у него только одно преимущество — пушечное вооружение. Планер ничем не лучше "Харри", но британская машина гораздо старше по году начала выпуска, да и обшивка крыла — алюминиевая. Вдобавок к рукояткам управления шагом винта и створками маслорадиатора, привычным по И-153, здесь обнаружилось новшество. На советских самолётах с двигателем водяного охлаждения надо дёргать ещё и ручку заслонок радиатора охлаждающей жидкости. На многомоторном, с большим экипажем — оно вроде бы ничего, если выделить отдельного бортмеханика, следящего за винтами и двигателями. Но лётчик — истребитель — и швец, и жнец, и на дуде игрец, и всё это одновременно, в бою, под огнём противника. Как я понял, русские пилоты часто открывают радиаторы на полную, наплевав на потерю скорости, разгружают винт на взлёте и оставляют ручку шага в положении максимального угла после набора высоты. На фоне летающего рояля английская непритязательная воздушная табуретка — старичок "Харрикейн" — благодаря одной только автоматике и радиостанции смотрится на корпус впереди.

С помощью англо — идиш — русского перевода местные инженеры разобрались в конструкции "Аэрокобры". После случилось чудо. Я восторгался в своё время работоспособностью и выносливостью технического персонала в Тангмере, но до ивановских умельцев им далеко. В компании с вечно ворчащим Иконниковым они собрали и привели в чувство всю партию "Аэрокобр" за неделю! Мы облетали их с лётчиком — испытателем из московского НИИ Голофастовым, потом кулибины бестрепетно кинулись модернизировать самолёт.

Радиостанция, многими в СССР считающаяся ненужным баловством, буквально на моих глазах спасла техника. Дело было так.

В конце февраля "Харри" разбил винт. Моторист, пробуя двигатель, душевно газанул, и самолёт, закреплённый на колодках под колёсами шасси, сразу же поднял зад словно кошка перед случкой. Винту — хана, только щепки на всю стоянку, а техперсоналу категорически запретили запуски без противовеса на хвосте. Естественно, не мудрствуя лукаво, в качестве балласта ивановцы приучились сажать человека на спину истребителя, лицом к килю. Однажды один из лётчиков, прибывший в 22 ЗАП для переподготовки на английский самолёт, прогазовал, остался доволен работой движка и, не терзаясь сомнениями, двинул к ВПП.

Я сначала не понял, что за проблема, когда в диспетчерской поднялся крик: "шестой, у тебя человек на хвосте, аккуратно садись!" Тот приземлился, зарулил, и с фюзеляжа стащили промёрзшего до позвоночника пассажира. Не будь рации, летун наверняка бы выписал парочку бочек и мёртвых петель, а механика пришлось бы отскребать с поверхности аэродрома. В Ваенге только за 1941 год два раза "Харрикейны" поднимались в воздух с техниками на киле, в обоих случаях падали на хвост от нарушения центровки. Ивановский умелец справился с управлением.

Жаль, из памяти стёрлась фамилия того пилота. До отправки на фронт он ещё один фортель выкинул. Взлетели красные соколы втроём. Как водится — крыло к крылу, вперёд да по сторонам только ведущий глядит, ведомые целиком во внимании, чтобы в командира не дюбнуться и не оторваться ненароком. А он зашёл на посадку очень близко к строениям, так что правый устремился прямо в двухэтажный дом. Каким‑то чудом в последние полсекунды успел рвануть рукоятку и избежал аварии, сёрбнув колёсами по коньку кровли. Кацман позже рассказал, что воздушный хулиган заявил: нефиг летать, разинув хлебало. Одного он под Ленинградом так на дерево посадил!

В марте другой асс — пилотажник, пытаясь произвести впечатление, попробовал на "Кобре" покрутить фигуры на предельно малой высоте. У русских принято говорить — хоронили с музыкой. Погибший парень полгода отвоевал на И-16, куча орденов, и я как олицетворение империалистической авиационной промышленности получил кучу косых взглядов. Выходит, на Р-39 в тылу летать опаснее, чем в бою на "Ишаке". Хорошо хоть — не пытаются морду бить.

В начале тридцатых точно также пострадал Бадер. Он потерял ноги именно во время выпендрёжа на бреющем. Авиация не терпит ошибок — это банальность, хорошо известная каждому. Тем не менее, люди продолжают гибнуть, как здесь выражаются, ни за понюх табаку.

После похорон, где говорилось исключительно о славном боевом пути и ни слова — о разгвоздяйстве, погубившем импортный самолёт и подготовленного пилота, я вернулся в общежитие. Привычная обшарпанная дверь в полутёмном коридоре, когда‑то выкрашенная зелёной краской, койка, жалобно скрипнувшая под мелким в общем‑то телом, запахи подгорелой рыбы и портянок, мутный вечерний свет в окне… Когда живёшь на одном месте больше месяца, невольно ко всему привыкаешь. Советский Союз — он такой вблизи. Плевать, что минимум комфорта. В первую очередь душит чувство безысходности. Нескольких инженеров и техников — сержантов отправляют на фронт, включая толковых Кацмана и Иконникова. Я представил следующее поколение технарей, которые под чутким патронажем Риммы Леопольдовны будут изучать руководство по прогулкам внутри кабины истребителя, искать революции и лампочки той же кабины, а потом кувалдой и едрёной мамой совершенствовать американскую технику. Джеральд тоже собирается домой. Я позвал Ванятку на большой военный совет.

"И так, попутчик, "Кобры" скоро начнут перегонять на фронт. Твоё видение нашего ближайшего будущего?"

"Самим бы на передовую!"

"Кто бы возражал! Вопрос — на какой фронт? Здесь не Мурманск, на иностранцев смотрят косо. Даже представим на секунду ситуацию, что удастся "добровольцем" записаться в истребительный авиаполк. Ты будешь рад тупо барражировать над районом прикрытия на заношенной и уставшей "Аэрокобре" или даже "Харрикейне"? Телом заслонять бомберы от "Мессеров"? Эффективность этого дела боюсь оценить".

"Если нет другого выхода — пусть так!"

"Э, дружище, в Красную Армию тебя никто не приглашал. Тем более в ВВС, где всё секретно, даже конструкция "Харри". Больше светит штрафбат за дезертирство, с ним — торжественное лишение звания Героя Советского Союза. А выход есть, и он очевиден. Возвращаться в Англию, там принимать эскадрилью или крыло "Спитфайров". И в бой. Ты же понимаешь, для Германии Восточный и Западный фронт — это как сообщающиеся сосуды. Чем больше фрицев сдохнет на западе, тем меньше их полетит в СССР".

"Здесь я — дома!" — выстрелил Ванятка последний и далеко не самый убедительный аргумент.

"Зашибись. Но если ты обратил внимание, война не кончилась. Сражаться можно там, в Союзе мы груши околачиваем. Вспомни наши первые договорённости, ещё до Испании. Цель — бить немцев. Ну?"

"Делай что хочешь. Ты всегда сам принимаешь решения".

"Сука ты, пассажир. Кто первый предложил в Польшу перелететь?"

"Хочешь сказать, что если я буду категорически против отъезда, останемся в СССР?"

"По крайней мере, попробуем. Переходить на нелегальное положение я точно не собираюсь. Поэтому здесь — только в качестве подполковника Ханта. Даю сутки на обдумывание. Но учти, нужны не эмоции, а конкретный расчёт: где и в каком виде мы поспособствуем уничтожению немцев. Ошибёшься, и вскоре прилетит недобрый ангел. Меня отправит по прежнему месту службы, тебя, вероятно — тоже в преисподнюю, в статусе новопреставленной грешной души".

Ване хватило получаса.

В Мурманске я первым делом выхлопотал пропуск в Ваенгу, тем более есть время до отправления парохода в метрополию, и навестил Сафонова, чей авиаполк переименовали во 2–й гвардейский САП.

— О, Билли! Гав дую ду! — обрадовался Борис. Он показал письмо, что за успехи в деле сокращения германского воздушного поголовья король Георг наградил его Крестом "За выдающиеся лётные заслуги".

Я поздравил его, затем на сутки погрузился в атмосферу праздника и длинных спичей о несокрушимом мужестве, стойкости, массовом уничтожении трусливых фрицев и так далее. А на следующий день в штабе 2 ГСАП зачитали приказ, который Кривощёков не стал мне переводить. Пусть думают, что англичанин ничего не понимает из казённой казуистики документа.