Олегархат районного масштаба (СИ) - Номен Квинтус

И сварочный робот, который изготавливал раму машинки из пяти швеллеров, тоже на «прорыв в технологиях» не тянул: там комп лишь пересчитывал, куда манипулятор со сварочной головкой переместить если стапель немного подвинут от «эталонного» места. Но почему-то даже такие мелочи у рабочих и инженеров вызывали бурную радость — а чему радоваться-то? Что робот может сварить двенадцать рам для мини-погрузчика за час вместо трех, которые сварит человек? Да, робот, пожалуй, лучше даже хорошего сварщика это проделает — но сварочные автоматы еще в войну появились, и инженеры Комитета просто взяли готовый. А скорость производства этих рам — да, она очень важна для заводика, на котором в сутки с этими рамами изготавливается дюжина погрузчиков…

Впрочем, Сереже орден все же дали не за погрузчики: с разработанной его группой «графической системой» сроки разработки и космических кораблей заметно сократились — а по проекту «Легенда», одним из основных расчетчиков которого был как раз Мстислав Всеволодович, это было крайне важно. Пожалуй, сейчас это был второй по стоимости (после атомного) проект Советского Союза, а, возможно, и первый — если смотреть только на стоимость разработки. По крайней мере Комитету под него столько денежек отсыпали! Так что я Сережу поздравила очень даже от души…

А денежек Комитету много отсыпали, очень много — сразу после того, как на «Алмазе» первый раз произвели замену солнечных батарей. А как раз с этими батареями все пока было грустновато: кроме Комитета их разрабатывал еще и ВНИИТ (институт источников тока), и Краснодарский филиал этого института, который, собственно, их и пытался разрабатывать, от Комитета в основном серьезно отставал. Например, по КПД отставал: у них квадратный метр кремниевой батареи давал в космосе целых шестьдесят пять ватт, то есть КПД их батареи был в районе трех с половиной процентов, а у тех, что делались в Комитете, метр давал уже чуть меньше двухсот ватт. Но краснодарцы «отставали» и в другом: наши батареи деградировали на сорок процентов примерно за полгода, а у них стабильность была вдвое выше, у них сорок процентов набиралось уже за год. И меня поэтому даже не очень удивило, что Королев для своего корабля решил выбрать батареи краснодарские.

Собственно, в этом и проявлялось главное отличие подхода Королева и Челомея к решению всех проблем: Владимир Николаевич обрисовывал задачу и спрашивал, что вы можете сделать для ее решения — а Королев задачу формулировал в стиле «делай, как я сказал». Ему кто-то сообщил, что «краснодарские батареи лучше», не пояснив, в чем конкретно, и решение было принято, а подумать, на кой черт на корабле, который в космосе прослужит хорошо если три месяца, батареи, которые продержатся там год, ему, вероятно, не захотелось…

А вот Челомей подумал — и решение принял весьма нетривиальное. По крайней мере на дату запуска «Алмаза» нетривиальное: он сделал эти солнечные батареи съемными и проблема деградации батарей решалась их заменой. Не самая простая работа была для космонавтов, чтобы заменить три панели, им пришлось дважды в космос выходить — но когда они это сделали, даже самые ярые противники идей Челомея признали, что «он был прав».

Впрочем, особо «неправых» в космической отрасли не было, и несмотря на яростную конкуренцию (главным образом «за финансирование»), все космические работали в целом дружно и постоянно друг другу помогали. Например, стыковочные узлы для «Алмаза» были разработаны (и даже изготовлены) у Королева, а автоматическую систему стыковки у Королева использовали разработанную для кораблей Челомея (причем разработанную совсем на другом предприятии — в СБ-1, вообще-то занимавшегося разработкой систем наведения для зенитных ракет). И вообще в работе на космос участвовали в той или иной степени тысячи предприятий (хотя в некоторых даже не догадывались о том, что «и они причастны»), так что и Комитету пришлось серьезно так в этом поучаствовать. По крайней мере цифровые системы управления ракетами (и королевскими, и челомеевскими, и ракетами Янгеля и Макеева, и всякими другими) все делались на заводах Комитета. И не потому, что у меня инженеры были самыми умными, а потому, что в Комитете имелась мощнейшая база, позволявшая проводить испытания изделий в самых экстремальных условиях.

Так что на очередное совещание по космической программе и меня пригласили: формально я там должна была просто сказать, что «управляющие системы к полету готовы». Ну я и сказала…

Речь на совещании шла о том, что новый корабль Королева уже прошел все испытания и, несмотря на незначительные замечания, его можно уже использовать для пилотируемых полетов. А у меня-то память еще не отшибло, так что когда началось обсуждение программы этого полета, я встала и сообщила, что «по нашим расчетам имеется очень высокая вероятность отказа следующих систем» и перечислила все, что помнила про полет Комарова. Скорее всего, все сейчас было не так, как «тогда», ведь история изменилась очень сильно — но на совещании председательствовал Николай Семенович, и вопрос о пилотируемом полете был закрыт: товарищ Патоличев сказал, что «до проведения всего комплекса испытаний по указанным товарищем Федоровой системам правительство использовать корабли для полетов с экипажами запрещает».

Он это сказал буквально через неделю после того, как в Кремле состоялось другое совещание, уже по «моей» проблеме — на котором присутствовало человек десять, уже готовых меня с какашками сожрать. Потому что у меня случилась «авария», на которой в груду металлолома превратилась установка, обошедшаяся бюджету примерно в восемнадцать миллионов рублей. То есть, по моим прикидкам, обломки можно было восстановить, потратив всего миллионов десять — но народ был настроен очень серьезно.

А авария случилась в принципе давно мною ожидаемая: весной на второй стороне стоящегося Северомуйского тоннеля приступила к работе второй «тоннелепроходческий буровой комплекс» — полностью автоматизированный и даже в чем-то роботизированный. И прилично так улучшенный по сравнению с первым: там механизм, выгребающий щебенку из ствола после проведения взрывов, поменяли и второй комплекс дырку в граните проделывал со скоростью полтораста метров в неделю. И в сентябре он все же добурился до нужного места — и струя воды с камнями под давлением в тридцать с лишним атмосфер этот комплекс снесла нафиг, превратив очень дорогое оборудование в «трудноизвлекаемое железо». Трудноизвлекаемое, потому что обломки комплекса в довольно узком тоннеле буквально вклинились в гранитные стенки, да еще их плотно щебенкой там прижало. А сталь для изготовления машин использовалась очень хорошая, ее даже распилить на извлекаемые куски было ой как не просто…

Так что попинали меня на совещании от души и железнодорожные туннелепроходчики, и бухгалтера, и даже энергетики: струей воды из тоннеля снесло и передвижную электростанцию, установленную на железнодорожной платформе, что оставило без электричества вообще весь строительный городок. Да и много другого там попорчено было — так что когда «дружеская критика» закончилась, Николай Семенович повернулся ко мне:

— А вы, Светлана Владимировна, что можете ответить на замечания товарищей?

— Я гляжу, все желающие высказались. И должна заметить, что никто из выступавших ни слова не соврал: ох, беда, беда, огорчение! Хозяйство — по миру, убытки немеряны! А я усугублю все сказанное лишь тем, что я заранее об этом плывуне знала и тоннельный комплекс поставила под него специально.

— Светлана Владимировна, а серьезно можно? Мы тут не в цирке собрались…

— А я совершенно серьезно. Я знала, что в горе наверняка подобные плывуны обнаружатся, и знала, что при их вскрытии может произойти серьезнейшая авария. А еще я знала, что при подобной аварии может погибнуть куча людей: если бур из хромванадиевой стали потоком воды с камнями в узел завязался, то что бы этот поток с людьми сделал? А ведь в основном тоннеле постоянно сколько народу трудится, человек сто? Двести? Именно поэтому у меня в требованиях по использованию комплекса указано, что люди ближе, чем на пятьдесят метров к устью тоннеля при буровзрывных работах подходить не должны — и при аварии ни один человек благодаря этому не пострадал! И поэтому на сбойках с основным тоннелей я распорядилась ставить эти самозакрывающиеся люки! А еще через этот тоннель всю воду из плывуна уже спустили, он больше серьезной опасности не представляет. Да, там позже придется повозиться с укреплением ствола главного тоннеля при прохождении остатков плывуна — но это как раз нормальная работа горных инженеров. А этот роботизированный бур, пусть он и стоил какие-то там миллионы рублей, он и людей спас, и, уверена, существенно удешевил, да и позже удешевит работы по прокладке главного ствола. Впрочем, последнее вообще неважно, главное тут, что люди не пострадали.