Даймон - Валентинов Андрей

– Помнишь, Алексей?

– Привет, Степан! Уже без повязки?

Степан Квитко, жертва злодейской гайки. Тот, с которого все и началось.

– Живой, демократ? И молодец!

За плечи обхватили, усадили на стул, коньяка плеснули в пластиковый стаканчик.

– Погодите, погодите!

Это уже Ева. Только-только от Игоря оторвалась – и в сумку за фотоаппаратом.

– Вы еще не видели! Еще не видели! Тут такое!..

– …Ребята, ребята, не увлекайтесь. Никакого вертолета там реально не было. Вы что думаете, над городом кто хочет, тот и летает?

– Граница рядом, Хорст. Семьдесят километров всего. Русские братья могли слегка помочь.

– Помочь? И ПВО побоку, и погранцы? Ясно дело – термитные заряды заложили. Только не это главное, парни. Чего менты ждали, чего боялись? Что мы их реально отстреливать начнем, по подъездам ловить. То-то начальнички в бега ударились! А мы мелочиться не стали. Раз – и дымом в небо. Представляете, как эти гадов напугались? Сразу из коридора охрану убрали, глядишь, и дело закроют…

– Мы напугали?! Не мы это, жаль… Знать бы кто постарался!

– Ясное дело, товарищ Север!..

– Тихо! Спятил, Степан, что ли? Никаких имен! Только-только караул сняли… Но если это действительно Семен… Ох, неслабый он парень!

Слушал Алеша, молчал, коньяк мелкими глоточками цедил. "Ай-Петри" – правильный, но слишком резкий. Как раз для Десанта.

…В «Черчилле» получше найти можно!

Не перебивал, не спорил. Все они в Десанте – спецы, все разбираются. А он, Алексей Лебедев, простите, кто? Очкатый студент, демократ в галошах.

– …Парни, я фотографии тоже смотрел, вместе с вами. Не спутаю, меня таким вещам в армии крепко учили. Женя, покажи еще раз – ту, где фасад… Нет, следующую… Что мы видим? Видим мы, извините, пробоину. Дыру! Изнутри такую не сделаешь.

– Но почему – вертолет? Обычная пусковая установка – вроде американской "Джевелин". Просто, удобно, эффективно…

– Ребята, а торт? Алеша, тебе еще положить? "Eine Flasche Rotwein und ein Stuckchen Brot…"

– Да, спасибо. А что за "дойче зольдатен"?

– Не "дойче зольдатен", а "Wenn die Soldaten". "Schenken die Madchen Ihren Soldaten…" Тебе побольше?

Алексей на все соглашался. Торт – значит, торт, побольше, так побольше, "Джевелин" – пусть "Джевелин". Спорьте, спорьте! Как на самом деле было, самому товарищу Северу знать не дано. И не надо. Его дело – приказы отдавать, а не ракетные траектории рассчитывать.

А здорово получилось!

Иван Иванович на прощание пообещал весь город удивить. Удивил, не соврал. И вправду спец! Это понятно, а вот со спутником что? Если не ракетой… Чем?!

Только когда выговорились, все версии обсудили, удалось с Игорем фразой-другой переброситься. Все-таки три ребра, сотрясения мозга, пуля…

Махнул уцелевшей рукой Игорь, молодечество изобразил. Пулю сразу вынули, без заражения обошлось, не три ребра поломаны, а два, насчет сотрясения вообще неправда. Ушиб – только и всего.

Потом стал серьезным, Алешу ближе притянул, шепнул в самое ухо:

– За Женю – спасибо! Не забуду…

Вырвался Алексей, головой помотал. Не слышу – и слышать не хочу! Никто никого не спасал, была команда удирать – удрали, тебя под пулями оставили.

Неужели других тем не найдется?

– Как у Маяковского? "Приказ по армии искусств"? Бориса Моисеева под каток кинете? И что? Записи подорожают, а он из "голубых" станет мучеником.

– Так что же, Алексей, терпеть? Этих уродов? Дегенеративное искусство…

– Между прочим, Степан, термин "дегенеративное искусство" доктор Геббельс придумал.

– Тихо, тихо! Алексей в чем-то прав, нельзя из таких, как Моисеев, страдальцев делать. Реально! Вот когда наши к власти придут, тогда и начнется… Скажем так, правильная политика в области литературы и искусства. Обо всех вспомним, никого не забудем! Сыщутся методы… Сейчас не это главное, даже милиция – не главное. Видали, чего в стране творится? После выборов, в апреле – ждите, покатит по полной программе. Между прочим, "эсэсы" из "Опира" завтра в Киеве парад проводят. Прямо на Софиевской площади.

– Да мы им, Хорст! Мы их всех!..

– Вот именно… Мы их, они – нас. На Востоке – Десант, на Западе, за Збручем – "Опир". Начнем драться, кому легче станет? Иначе надо. Знать бы, как именно!

– Но… Может, товарищ… Семен подскажет?

Дорожка 7. "Сормовская лирическая". Музыка Б.Мокроусова, слова Е.Долматовского. Исполняют И.Шмелев и П. Киричек, запись 1951 г. (3`16).

Очень лирическая! Молодой человек, понимаешь, всю ночь под окном ходит, а она книжкой зачиталась! Песня о том, что пролетариям «культурка» не впрок. Но слушать приятно.

Пятница, 22 августа 1851AD. Восход солнца – 7.16, заход – 17.32. Луна –IVфаза, возраст в полдень – 24, 5 дня.

Мы в походе. Выступив при первых признаках зари, войско отряд за отрядом покинуло Талачеу, устремляясь на север. Мы снова в миомбо, вокруг знакомая красная земля, редкие рощи мопане, над головой светит яркое весеннее солнце, а на зубах хрустит легкая пыль, поднятая тысячами босых ног.

Мы идем на войну, но, странное дело, меня не покидает ощущение, что я, наконец-то дома. Вначале я приписал сие лихорадке. Тяжело больному, как известно, присуще желание переменить место пребывания, уехать в неведомый край, где он в глубине души надеется найти облегчение. Врачи почитают такой симптом близким признаком неизбежного конца. Однако, обдумав все зрело, я рассудил, что отнюдь не чувствую себя умирающим. Подруга-лихорадка, похоже, напрочь забыла обо мне, я иду наравне со всеми, изрядно облегчая участь нашего Куджура, и даже без особых трудов несу на плечах ружье Дрейзе вместе с запасом патронов. Может, отступившая болезнь и породила столь странное чувство? Где мой дом? Подзабытая Шотландия, нелюбимый Лондон, страны, где довелось побывать, суданские джунгли, шумные порты африканского побережья? Уже много лет я не чувствовал себя "дома". Мое "сегодня" – лишь стоянка между станциями "вчера" и "завтра". Так отчего мне, наконец, не найти свой "дом, милый дом"?

Итак, мой дом миомбо? Но почему бы нет? Мне здесь нравится, я делаю именно то, что желаю, со мной целая "семья", вполне дружная и, надеюсь, преданная. Впереди же – цель, мое таинственное Эльдорадо, страна Читабо. Миомбо-Керит.

Жребий брошен и Рубикон перейден. Подробное письмо в Лондон, в Королевское Географическое общество с приложением части моих научных материалов отослано и, очень надеюсь, дойдет до адресата. Если же нет… Что ж, Даймон сможет с удовлетворением сообщить синедриону ученых духов, что история в мире Ричарда Макферсона осталась неизменной. Упрямый шотландец сгинул где-то посреди Южной Африки в августе 1851 года…

Надеюсь, мой Даймон не обидится на эту шутку. Странное дело, еще совсем недавно такая мысль вовсе не казалось поводом для веселья!

Однако же поэтические и философские размышления никак не должны отвлекать от главного. Мы в походе, из чего следует, что я не должен забыть о своих обязанностях. Они пока невелики – блюсти порядок в моей личной армии, регулярно вести наблюдения и измерения, перелагая их на бумагу, работать над картой – и, конечно же, держать ухо востро. Пусть я дома (sic!), пусть среди друзей (во всяком случае, союзников), но а la guerre comme а la guerre. В караване мистера Зубейра я мог не обращать внимания на многие важные частности, чувствуя себя исключительно "пассажиром". Сейчас случай иной. Я в войске – и посреди войска.

Еще на побережье я внимательно изучил опыт моих предшественников, пытавших проникнуть вглубь Африки. Правила, мною выведенные, просты. В любой партии три четверти личного состава (в идеале, на практике – куда больше) должны быть носильщиками. Это – самое слабое звено всякой экспедиции, ибо носильщиков приходится нанимать в попадающих на пути селениях, договариваясь с вождями и щедро расплачиваясь. Мой запас коленкора и был для этого предназначен. Иное правило – неизбежная потеря части груза, разворованного и просто брошенного по пути. Избежать такого пока никому не удавалось. К этому следует добавить неизбежные болезни, преследующие и европейцев и негров, что сильно замедляет скорость передвижения, а также постоянный недостаток продовольствия. Небольшие селения не имеют возможность пропитать отряд, состоящий даже из сотни человек.