Ягор Дайч (СИ) - "Е. В. В."

«Какие слова знаю — кулуарно», — усмехнулся я про себя, следуя к новому месту отсидки.

Сопровождать Федору меня пришлось на окраину города, и я уже десять раз бы убежал, ведь убедился, что уже нет смысла и дальше узника изображать, да не хотелось раньше времени шум поднимать. Но вот когда увидел, куда меня привели — слегка пожалел об этом.

Если остальной город в основном только строится, то эта его часть уже сейчас ветхой выглядела. Видимо из дерева-сырца тут раньше дома поспешно возводили, вот и гниют они теперь.

— Принимай постояльца, Савелий, — Федор передал меня с рук на руки такому же здоровяку, только в отличие от первого, этот еще и бородатый. — Офицера убил, буян и склонный к побегу.

Сразу меня охарактеризовали полным списком.

— Ниче, от меня еще никто не сбегал, — окинул меня каким-то безжизненно-безразличным взглядом надзиратель Савелий.

Приняв документы и меня по эстафете, отправив Федора восвояси, да тот и сам не желал тут лишнюю минуту находиться, Савелий передал бумагу очередному писарю, которую тот принялся в приличной толщины гроссбух переписывать, меня же внутрь тюремного дома повели.

Скрипнула несмазанными петлями открываемая дверь и из темной, сырой и тесной комнаты на меня дохнуло, уже не просто вонью — гнилью. Такое ощущение, будто люди тут заживо гниют. В этот момент я уже окончательно пожалел, что не сбежал раньше, ведь здесь легко и просто можно заразу какую подхватить, что и бабушка бессильна будет помочь. Так что…

Сопровождающий меня надзиратель, окинув камеру внимательным взглядом, ничего не говоря, втолкнул меня внутрь и с бьющим по нервам скрипом закрыл дверь, скрежетнув замком, запер ее.

— Кх… опять морда узкоглазая, — прервал наступившую было тишину в камере хриплый, простуженный голос.

Из совсем темного угла вышел широкомордый среднего возраста мужик с лютым, буквально пронзающим тебя насквозь взглядом светло-серых глаз.

— Не бузи, Хриплый!

— Что — не бузи? — мельком глянул он в тот угол, из которого только что сам выбрался. — Из-за этих крыс мы и попались, теперь здесь гнием. Так что…

— На одежку его глянь, грю.

— Оп-па, — глаза у Хриплого еще больше сумасшедшинкой отдавать начали, прям заблестели от предвкушения, когда он последовал совету «голосу из темного угла» и осмотрел меня с ног до головы. — Китайчонок то прикинутый, одежка добрая…

— Обувь его мне, — снова прозвучал голос из темноты. — А то мои…

Что там с его обувью, я дослушивать не стал, Хриплый как раз приблизился ко мне достаточно и уже свои немытые лапы протянул «одежку пощупать». Вот я его и «охолонул» сразу наповал, кулаком снизу в подбородок, да так удачно попал, что его сумасшедшие глаза в единый миг свою остроту утратили, закатились и он рухнул мне под ноги.

— Ах ты тварь… — из темного угла вылетело тело, в лохмотья одетое, там не только сапоги, все менять надо, на меня кинулось.

Отступив на шаг назад к запертой двери, я тут же шагнул обратно, одновременно нанося удар ногой в грудь «поиздержавшемуся», отчего он, хэкнув, откуда вылетел, туда и улетел.

— Зря ты, Узкоглазый, так резко начал, — из глубины камеры выступил жуткого вида мужик, с пустой левой глазницей, сочащейся сукровицей. — Глядишь бы и пожил еще немного…

Неторопливо приближаясь, он достал нож из того тряпья, одежку ему заменяющую.

Следом за ним и остальные сидельцы зашевелились.

«Ну вот и все, убежал! Сработал мой слету придуманный план», — довольно улыбнувшись, я, оглядевшись, пока не стал скидывать с себя «покров», поспешил подальше удалиться от столь «гостеприимного» места.

Драка в камере знатная вышла, и в ней я уже не постеснялся все свои умения задействовать, тот же «покров» — когда буквально исчезал на глазах у душегубов, и «пространственный шаг» — когда требовалось вырваться из угла, в котором меня пытались зажать. Ну а про «духовный взор» и говорить нечего, все вокруг себя контролировал, ибо чувствительность к чужим взглядам в тот момент бесполезной оказалась, могли, этими самыми взглядами меня на месте бы испепелили.

Что еще интересно, уголовники, хоть все это у них на глазах происходило, не верили в увиденное, наверное, мозги их прогнившие отказывались воспринимать то, чего не может существовать. Все мои магические умения на мою ловкость и темноту камеры списали.

— Верткий… падла, — тяжело дыша, сплюнул тягучую слюну на пол камеры очнувшийся Хриплый, присоединившийся к «веселью».

Правда веселились мы недолго, вскоре на шум подтянулись надзиратели, и стоило только провернуться ключу в замке, как сидельцы поспешили расползтись по темным углам, не забыв прихватить с собой мной вырубленных.

— Ниче, мы еще не закончили, поживи пока, — прежде чем дверь камеры со скрипом распахнулась, успел сказать мне одноглазый.

— Вы чего тут расшумелись, морды каторжные? — первым внутрь камеры бесстрашно вошел старший надзиратель Савелий.

И взгляд у него теперь был ни разу не безжизненный, даже мне тяжело в его глаза смотреть стало, пробрало. Куда там до него Хриплому, вот настоящий душегуб, то-то все шустро разбежались и затихли, абы только не привлечь его внимания.

— Без вечерней пайки обойдетесь, — обведя камеру своим тяжелым взглядом, вынес он вердикт.

— Да как же… — не выдержал один из каторжан, как-то по бабьи возопил, и…

Гуп, — тут же заткнулся, свалившись без сознания на пол, а Савелий, только что невероятно быстро шагнувший к нему, потирал немалых размером кулак, которым и приласкал того.

Надзиратель еще раз обвел взглядом всех сидельцев и не дождавшись больше никакой реакции, буркнул:

— Будете шуметь и без утрешней останетесь, — после чего кивком направил на выход другого надзирателя, который с керосиновым светильником на входе замер.

Этим моментом я и воспользовался, накинул на себя «покров» да вслед за надзирателем с лампой «шагом» из камеры и выскользнул. Сразу моего отсутствия не заметят, сидельцы после света лампы сейчас в полной темноте оказались. Пока зрение адаптируется, пока обговорят случившееся, пока снова за мои поиски примутся, время то и пройдет. А там, если они все же решатся шум поднять, уже и ночь наступит. И это все фора моя — сомневаюсь, что по темноте за мои поиски возьмутся. Так что, в запасе у меня остаток дня и вся ночь есть, чтобы успеть все свои дела тут порешать и добраться хотя бы до места, где разговорник задействовать можно будет. До Раздольного. Оттуда, если напрямки, как раз где-то тридцать километров до нашего хутора и есть.

Но это потом будет, сейчас же… Стоп!

От пришедшей в голову мысли мои губы самопроизвольно в улыбке растянулись.

Уркам нужно будет не просто обнаружить мое отсутствие, но еще и осознать, что «узкоглазый» исчез, понять куда и, главное, как я это провернул. А потом самое веселье начнется, когда они все это попытаются надзирателям объяснить. Ну и тем тоже, куда и каким способом я сбежал сообразить нужно, ведь от каторжан они ничего не добьются. Не добьются, но ведь им еще своему начальству что-то докладывать придется. Что докладывать? А нечего. Придется придумывать версию… короче, хотел бы я все это увидеть, что они там напридумывают и на чем в итоге остановятся.

Но, главное — это все время, так что форы у меня может и побольше будет, чем до утра.

Никем незамеченный спустился со склона сопки, на которой и стоял тюремный дом, к морю, нашел на берегу укромное местечко, и только там я сбросил с себя «покров». Краем сознания отметив, насколько легко его столь продолжительное время использовал, никакой усталости и в помине нет, вот что значит силенок прибавилось. Убедившись, что никто меня тут не видит, достал «комод», открыл нужный ящик, принялся доставать оттуда вещи и не только.

Мыло и мочало в первую очередь.

После чего торопливо разделся и, хоть и холодная вода уже в заливе, но кто бы знал, с каким удовольствием я принялся купаться, чуть ли не до крови оттирая мочалкой въевшуюся в кожу грязь. Когда же покрасневшая кожа уже поскрипывать от чистоты начала, только тогда угомонился. И аж голова закружилась, когда я, выпрямившись, полной грудью вдохнул чистый морской воздух.