Благословенный. Книга 6 (СИ) - Коллингвуд Виктор

— Шарль, — произнёс министр, не стирая с лица своей змеиной улыбки, — прошу, подойди сюда, ближе, и взгляни на этот документ. Мне нужен твой острый ум!

Арнье немедленно подошёл к столу. Глаза его блеснули любопытством. Он знал, что когда Талейран обращался к нему с таким тоном, это значит только одно — предстоит работа, которая потребует не только выдающихся знаний, но и редкостной изворотливости, характерной скорее для беспозвоночных, а не для сынов Адама и Евы.

— Вот, — министр протянул ему письмо. — Прочти! Это послание президента так называемого «Северогерманского союза» в адрес нашего военного консула. Как видишь, немцы оказались достаточно простодушны, чтобы написать его на собственном языке, так хорошо подходящем для лавочников и мясников, но совершенно не приспособленном для дипломатической переписки!

— Что я должен сделать? — спросил Арнье.

— Мне нужно, чтобы ты перевёл его для консула. Но с одним условием: смысл должен быть… оскорбительным. Консул Жубер должен почувствовать, что его унижают.

Арнье взял бумагу и начал читать. Секретарь министра в совершенстве владел шестью языками, и задача не выглядела сложной… на первый взгляд. Его глаза быстро пробежали по строкам, а губы шевелились, будто он уже мысленно переводил документ. Через несколько минут он поднял взгляд на Талейрана.

— Это можно устроить, — уверенно завил он. — Но нужно быть осторожным. Если Жубер заподозрит подлог…

— Это я беру на себя, — перебил его Талейран. — Он не заподозрит. Когда наш военный консул услышит, что какие-то бюргеры ни в грош не ставят его боевые заслуги и требуют победоносные армии Республики убраться восвояси, потому что они сменили на своей лавочке вывеску и теперь вместо Габсбургов выбрали своими покровителями Романовых, то придет в неистовство. А его гнев — это то, что нам нужно.

— Но тут прямо не сказано, что… — начал было секретарь, но патрон вновь перебил его, в гневе швырнув увесистый ног для бумаг на свой красного дерева стол:

— Этого нет на словах, но, Шарль, мы же прекрасно понимаем, что они на самом деле имеют в виду! Мы понимаем, а гражданин Жубер — не поймёт. И надо донести до него эту мысль, невысказанную нашими германскими коллегами прямо, но подразумеваемую. Вы понимаете, Шарль? Подразумеваемую ими!

Арнье кивнул и сел за стол, чтобы начать работу. Он знал, что каждое слово должно быть подобрано с особым вниманием. Перевод должен был сохранить формальную вежливость, но при этом вызвать у консула чувство, будто его лично оскорбили. Это была тонкая игра, и секретарь Талейрана, как никто, был искушен в ней.

Через два часа работа была закончена. Арнье передал переведённое письмо Талейрану, который прочёл его с явным удовольствием. Да, это именно то, что было необходимо: в каждой фразе сквозила то скрытая издёвка: то завуалированный намёк на незаконность произошедшего в Париже переворота, на грабежи и насилия французских солдат в Германии, на скороспелое появление «консула» Жубера, которому едва перевалило за тридцать, и, наконец, самое оскорбительное: насмешка надо военными талантами вспыльчивого генерала. Особенное наслаждение министру доставила фраза: «Как бы вашим войскам не пришлось позорно бежать из Франкфурта, также, как они покинули Ирландию». Это было изысканнейшее оскорбление: все знали, как болезненно Жубер относится к неудаче экспедиции на Зеленый остров, всем и каждому рассказывая, как адвокатишки Директории лишили его и Францию заслуженной победы. Впрочем, и другие фразы письма были ему под стать…

— «Особенно успешно ваши войска истребляют кур в окрестностях Франкфурта». Прекрасно! — произнёс Талейран, откладывая лист в сторону. — Как всегда блестяще, мой дорогой Шарль! Теперь осталось только предоставить это консулу Жуберу!

Письмо было отправлено в Фонтенбло — резиденцию консула — тем же вечером. Бартоломью Жубер, только что вернувшийся с совещания консулата, получил его в свои руки. Несмотря на страшную усталость от непривычной ему кабинетные работы, он распечатав конверт и начал читать. Всё ж таки не каждый день ты получаешь личное послание от главы соседнего большого государства!

С каждой строкой его лицо становилось всё мрачнее; к концу письма его щёки пылали от гнева.

— Как они смеют! — закричал он, обращаясь к пустой комнате. — Они считают, что могут диктовать нам свои условия? Они думают, что Французская республика все это проглотит?

Дверь в залу осторожно приотворилась, адъютант Жюнно осторожно заглянул внутрь, оценивающе впившись глазами в своего патрона. Он-то прекрасно знал его бешеный темперамент, особенно обострившийся после того, как генералу пришлось от понятной и близкой военной службы уйти в политические дрязги, где сам черт ногу сломит.

С одного взгляда офицеру стало понятно: консул вне себя от ярости Он схватил письмо и снова прочёл его, как будто надеясь, что первый раз ошибся. Но нет, слова были такими же оскорбительными. Вильгельм, по сути, обвинял Францию в агрессии и требовал немедленного вывода войск, угрожая «последствиями».

— Сын шлюхи! — заорал Жубер, в бешенстве разорвал бумагу в клочки, швырнул их в ближайшей статуе и стремительно вскочил с кресла, зашагав по зале. Адъютант, увидев выражение его лица, счел за благо ретироваться и подождать развития событий за дверьми.

Сначала военный консул яростно метался по комнате, будто тигр в клетке, отшвыривая ботфортами неудачно подвернувшиеся лионские стулья. Затем, немного угомонившись, генерал подошел к статуе — той самой, в которую он швырнул клочки послания бундеспрезидента Вильгельма. По странному стечению обстоятельств, это оказалась ростовая фигура бога войны Марса — все, как положено, в шлеме, с мечом и львиной шкуре на мускулистом обнаженном торсе. Клочки бумаги покорно лежали у ног грозного воителя. Несмотря на душивший его гнев, Жубер не мог не отметить символизма ситуации.

— Это война, — прошептал консул. — Они сами её хотят! Жюнно! — последнее слово он выкрикнул так, чтобы адъютант смог его услышать из-за тяжелых позолоченных дворцовых дверей.

Офицер немедленно ступил внутрь, и, отдав честь, вытянулся перед дрожавшим от гнева консулом.

— Прежде всего, возьмите это — Жубер мрачно ткнул пальцем в клочки документа — и склейте все вместе. Завтра я представлю эту бумагу Совету Старейшин. Второе — оповестите Совет, что я выступлю перед ним завтра в десять!

— А консул-электор? — осторожно осведомился Жюнно.

Жубер скривился, как от зубной боли. То обстоятельство, что Сийес провел его, как мальчишку, захапав себе много больше власти и полномочий, страшно раздражало самолюбивого генерала.

— Оповестите и его, разумеется.

На следующий день в зале Совета Старейшин царило напряжение. Военный консул Жубер, разодетый как павлин, в пышном, шитом золотом парадном мундире, при сабле и орденах, стремительно вошёл в зал в сопровождении своих адъютантов и быстрым, нервическим шагом взбежал на трибуну. В руках он держал то самое письмо; глаза его горели, а налитый металлом голос звучал громко и чётко, как будто он находился не среди почтенных законодателей, а в своей штаб-квартире.

— Господа! — начал он. — Я получил послание от так называемого бундеспрезидента Северо-Германского союза. И я должен сказать, что это не просто письмо. Это оскорбление. Оскорбление нашей республики, нашей нации, нашей чести, нашего достоинства!

Он зачитал отрывки из письма, акцентируя внимание на самых унизительных моментах; тогда он останавливался и многозначительно окидывал гневным взором волнующийся зал. Члены Совета слушали его с нарастающим возмущением. Кто-то начал стучать кулаком по столу, кто-то кричал: «Позор!» и военный консул распалялся все больше и больше.

— Они считают, что могут диктовать нам свои условия! — продолжал Жубер, переходя уже на крик. — Они считают, что Франция — это слабая, как при Бурбонах, страна, которая будет терпеть их наглость! Но они ошибаются! Мы не позволим им унижать нас! Мы не позволим им угрожать нам!