Выпускник (СИ) - Купцов Мэт

Играет роль, чтобы я выдал себя и свои намерения.

— Когда человек рождается, ему природа дает талант, я о нем, моя хорошая, а ты что подумала? Что я о Боге говорю? Нет, я не такой. Я советский человек, верю только в себя и в партию.

— Со-мов, — тянет она, прищурившись, — я-то думала, что ты простой глупый мальчишка, который умеет только бегать по мелким поручениям и махать кулаками в подворотнях, а ты нечто большее…

— Нечто?

— К тому же с мозгами, — заканчивает она задумчиво фразу. Решает, что ей теперь делать с этой информацией.

Смотрит на меня с большим интересом, подходит ближе, наклоняется и от нее исходит легкий аромат духов Опиум.

— Ты у нас очень умный мальчик, всё-то ты знаешь, из всего выкручиваешься, скажи, выходить мне замуж за майора?

— Тебе решать, — отвечаю глухо. — Что важнее — любовь или деньгие.

— Любовь? Я не знаю, что это такое. Это удел бедных жить согласно чувств.

— Забыла, в СССР нет классов, все люди равны, — напоминаю барышне.

— Да, ты прав, — снова строит из себя тургеневскую барышню — этакую скромницу из глубинки, замкнутую в себе, но при этом начитанную, образованную, тонко чувствующую все происходящее вокруг.

— Но я-то знаю, она не такая.

— Я бы объяснил тебе на пальцах, что такое чувства, но всего не покажешь.

И сейчас я понимаю Нику, такие как мы с ней — люди, идущие к конкретной цели, не должны отвлекаться на всякую ерунду. Секс — это важно, а всё остальное — издержки.

Ника смотрит на меня с большим интересом, как на шахматную фигуру, неожиданно начавшую ходить не по правилам. Соображает, что же делать, чтобы снова вернуть в свою шахматную партию.

К сожалению, слишком поздно.

— И не нужно, чтобы зеленый парень как ты показывал мне любовь, — фыркает, подходит к окну.

Я только усмехаюсь. Кто знает? Не думаю, что Ника когда-либо действительно задумывалась о любви. Для неё всё — это игра, манипуляции и выгода. А любовь? Это для слабых, не для неё.

Похоже, она и ребенка выдумала, чтобы замуж выскочить за майора. И сама спровоцировала, чтобы он отстранил ее от опасного дела.

Уверен, что Вальку она втянула для того, чтобы я не смог соскочить.

А зачем им снова меня втягивать во все это?

Правильно, чтобы уничтожить.

Как минимум, как журналиста стереть из памяти города, они же еще в том году грозились отомстить. Как максимум, хотят убить на задании. Тогда, это пахнет заказом.

Похоже, тут мои новые недоброжелатели постарались.

У всех «честных» граждан необъятной нашей страны я уже в печенках сижу. Даже в Сочи успел наследить.

А Ника снова в деле, похоже, желает сорвать большой куш, который обещали за меня.

Только стоило мне это подумать, как дверь открывается неслышно, и передо мной появляется Валентина. Озадаченная, с таким серьёзным лицом, что я на мгновение замираю.

— Вы о любви говорили? — её взгляд холодный, предвзятый, серые глаза сверлят меня насквозь, а её рыжий тёплый свитер, под которым вздымается грудь, отвлекает мои мысли.

Я молчу, глядя на неё, и ощущаю, как напряжение между нами нарастает. Хотелось бы прижаться к ней, обнять её, почувствовать тепло, но вместо этого стою истуканом, не зная, что сказать.

Валя стоит в дверях, будто ждет чего-то, и я вдруг осознаю, что всё намного сложнее, чем кажется.

Рытвин ведь так и говорил, что мне будет тяжело совмещать два дела — жить и строить.

Гадство.

Я не должен думать о близких мне людях, о знакомых и их судьбе, если хочу работать с Рытвиным и ему подобными. Они выбрали служение стране и отказались от личных притязаний. Все их поступки продиктованы в первую очередь служением. Тому ради чего они оказались здесь в 1976 году.

— Здравствуй, — холодно приветствую Валентину и поворачиваюсь к Нике.

— Ты хотела, чтобы я материалы съездил забрал в больницу. Адрес пиши.

— Уже написала, — Ника сунула мне в руку бумажку и дала кожаную папку. — Там все вопросы к профессору психиатрии.

Само слово психиатрия меня напрягло, но на моем лице даже мускул не дрогнул. Я вышел из кабинета, даже не обменявшись взглядом, с Синичкиной. Пускай подумает девчонка о своем поведении!

В холле я натянул на голову шапку, застегнул поспешно куртку и вышел на мороз.

Любопытство грызло меня, и я то и дело бросал на черную потрепанную папку из кожзама взгляды.

— Была- не была, — я расстегнул замок, взглянул на напечатанные вопросы и пришел в полное недоумение.

Это была подстава чистой воды. Я ехал в профессору психиатрии, чтобы задать ему крамольные вопросы насчет его отношения к психиатрическим экспертизам, которые проводил Снежевский Андрей Владимирович.

— Дерьмо!

Ника или ее покровители пытались втянуть меня в дерьмо, из которого выход был один — вперед ногами из этого мира.

Я пролистал листы. Ну да. 1964 год судебно-психиатрическая экспертиза, под председательством Снежевского, признала психически больным бывшего генерал-майора П. Г. Григоренко, выступившего с критикой советских порядков.

Мои глаза жадно пробегали строку за строкой.

«В 1966 году в Мадриде на IV Всемирном конгрессе психиатров А. В. Снежневский в своем сообщении о „Классификации форм шизофрении“ представил западным психиатрам концепцию новой формы латентной шизофрении, являющейся формой дебюта расстройства, по модели латентной шизофрении Эйгена, однако, в отличие от неё, не развивающейся, оставаясь ограниченной клинически лишь начальными проявлениями, мало свойственными для такого психоза, как шизофрения».

Вопрос к профессору: Поддерживаете ли вы данную точку зрения.

Я перешел к следующей странице, волосы на моей голове шевелились, ладно хоть еще не выпадали.

1972 год — данное заболевание поставлено диссиденту Леониду Плющу.

Здесь же указывалось, что западная психиатрия не поддерживает точку зрения Снежевского.

— Твою мать!

То, что я прочитал на четвертом листе вызвало паралич мышц гортани, даже материться не мог.

«Санитаров и врачей психиатрических лечебниц задабривают красной икрой, чтобы они считали здоровых людей — пациентами с вяло текущей шизофренией».

— Ни-ка! Когда-нибудь ты ответишь за все!

Я закрыл замок папки. Посмотрел на нее как на бомбу. Такие страшные вещи даже держать в руках было страшно. Если возьмут с таким поличным, мне кранты.

Самое настоящее задание от диссидентов, за которое покарают не только Макара Сомова, но и тень падет на его семью.

Приходилось думать очень быстро.

Я вернулся к редакции, притаился за углом. Спустя десять минут из дверей вышла Валентина, грустная и ничего не видящая перед собой, она шла к остановке, шаркая сапогами по дороге.

Я свистнул. Она подняла глаза. Кивком головы подозвал к себе.

— Поедешь со мной, — приказал я. — Надо будет эту папку подержать, пока я с одним доктором беседы буду вести.

Чуйка подсказывала, что не стоит идти на встречу с компроматом. Если профессор заставит показать согласованные с ним ранее вопросы, я попаду. Сознание подсказывало, что вопросы были другими.

Мы ехали с Валентиной в автобусе и она смотрела на меня как на бога, и в ее глазах светилось счастье и какая-то девичья радость от того, что взял ее с собой на настоящее дело.

А у меня перед глазами по-прежнему стояло лицо кэгэиста, а в голове звучали набатом предупреждения:

' — Они будут пытаться уничтожить тебя всеми методами.

— Почему?

— Потому что, также, как и мы знают, откуда ты прибыл.

— Ну и что? Я же не могу здесь ничего переделать.

— Да, это знаем мы с тобой, а они нет. Поэтому всеми силами будут пытаться перетянуть тебя на свою сторону, если не получится, то сработают на уничтожение'.

И вот я еду на встречу, куда меня отправили диссиденты с вопросами о карательной психиатрии, утверждающей одно — был бы человек, а диагноз всегда найдется.

Товарищи из-за океана уже перетягивают меня на свою сторону.

Достаю из папки чистый лист бумаги, карандаш, быстро набрасываю вопросы. Один глупее другого.