Кровь на эполетах (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович

Показавшаяся от города процессия отрешила меня от этих размышлений. Во главе цепочки людей, направлявшихся к бивуаку батальона, шел Синицын, ведя на поводу лошадь. Рядом вышагивал высокий, худой монах с крестом на груди поверх епитрахили[6]. Иеромонах[7], возможно сам настоятель. Следом поспешали молодцы в рясах без крестов. В руках они несли кирки, ломы и какие-то бутыли. Я немедленно выдвинулся навстречу.

– Здравствуйте, отче! – поприветствовал монаха первым и снял с головы кивер. – Благословите.

– Здравствуй, чадо! – густым басом ответил монах и перекрестил меня щепотью: – Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа, – после чего продолжил: – Твой офицер, – он указал на Синицына, – поведал, что сюда идут полчища антихристов. Это так?

– Верно, отче, – подтвердил я, возвращая кивер на голову.

– Чтобы их остановить, нужно разрушить мост?

– Непременно.

– Займитесь, дети! – велел монах сопровождавшим его послушникам. Те поклонились и поспешили к мосту. Остался один, с серебряной чашей в правой руке. В ней плескалась вода и торчала деревянная рукоять метелки из мочала. В левой послушник сжимал кадило на цепочке, из которого струился ароматный дымок. – Я же, сын мой, хочу дать напутствие твоим воинам битвой, отпустить им грехи и благословить на бой. Вели всем встать и подготовиться.

Будить задремавших солдат мне не хотелось, но куда денешься? Вера в этом времени – дело серьезное. Именно вера, а не религия. Нет, где-то в Петербурге заседает Святейший правительствующий синод, иерархи церкви делят посты и интригуют, но здесь, в глубинке, люди верят истово, с душой. Для них христианство – образ жизни. Оттого и нет у крестьян и солдат страха смерти, для них она лишь порог перед жизнью вечной. Я приказал Синицину поднимать людей.

Пока батальон выстраивался, наблюдал, как послушники ломают мост. Мосты в этом времени делают просто. Вбивают в дно реки опоры из толстых бревен, на них укладывают балки, поверх настилают бревенчатый помост. И вот сейчас послушники курочили помост кирками и ломами, а бревна сбрасывали в реку. Закончив, полили балки маслом и подожгли. Огонь занялся споро, и вскоре остатки моста пылали. Замечательно! Если французы захотят восстановить, не выйдет.

Тем временем батальон выстроился, и я поспешил занять место на правом фланге. По моей команде солдаты и офицеры стащили с голов кивера. Монах двинулся вдоль строя, помахивая кадилом и творя молитву. Пройдя до конца, передал кадило послушнику и взял чашу. Шагая обратно, махал метелкой, щедро окропляя егерей святой водой. В этот момент к строю подскакал казачий есаул с тремя офицерами. Торопливо спешившись, они стащили с голов шапки с султанами и встали с краю от меня. Получив свою порцию святой воды, широко перекрестились и поклонились монаху. А тот, отдав опустевшую чашу послушнику, подошел ко мне.

– Идем, чадо!

Я послушно последовал за монахом. Он привел меня к середине строя, где мы встали.

– Не могу опросить каждого, будешь отвечать за всех, – сказал монах. – Говори громко, чтобы все слышали. Как имя твое?

– Платон.

– Грешен ли ты, раб Божий Платон?

– Грешен, – подтвердил я.

– Каешься ли в грехах своих?

– Каюсь, – я склонил голову.

Монах накинул на нее епитрахиль.

– Отпускаю тебе, раб Божий, грехи твои, а также всем воинам твоим. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Монах снял епитрахиль и протянул мне крест. Я приложился к нему, после чего выпрямился и надел на голову кивер.

– Слушайте меня, дети мои! – сказал монах, обращаясь к егерям. – Тяжкое дело вам предстоит – смертная битва с ворогом. Антихрист идет сюда, чтобы поругать наши святыни, жечь, грабить и убивать. Не попустите этого. А коли доведется скончать живот свой, то чистые души ваши угодят сразу на небо, минуя мытарства. Ибо сказано в писании: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». Благословляю вас, дети мои!

Монах перекрестил батальон и пошел вдоль строя. При его приближении, солдаты крестились и кланялись. По их посветлевшим лицам я видел, что не зря приказал всех разбудить. Теперь они не отступят и не побегут. Да и я с ними.

Я проводил монаха до конца строя, а затем осторожно тронул его за рукав рясы.

– Чего тебе, чадо? – повернулся он ко мне.

– Такое дело, отче. Если мы все тут ляжем, неприятель ворвется в город… Надо, чтобы жители ушли, да и вам бы советовал. Не к чему попусту умирать. Дома, коли сожгут, отстроить можно, а вот людей не вернешь. Город превратится в пустошь.

– Ладно, коли так, – ответил монах. – Озабочусь.

Он кивнул и побрел к монастырю. Следом устремились послушники. А ко мне подошел есаул с казаками.

– Справный ты командир, капитан, – сказал, разгладив усы. – Первым делом на молитву людей поставил, грехи им отпустили. И мы с вами, стало быть, сподобились. Это по-нашему, православному. А то я, на тебя глядючи, было подумал, что немец какой. Мундир щегольский, сапоги блистючие – не полковые сапожники тачали. Кресты за что получил?

– Смоленск и Бородино, – ответил я.

– А я не сподобился, – вздохнул есаул, – хотя от самого Гродно с Багратионом шел. До Москвы добегли в черных рубахах, поменять было никак. Ладно, капитан, давай знакомиться. Есаул Кружилин Егор Кузьмич, командир полка. А это мои сотники: Атарщиков, Заикин и Шебуняев.

– Капитан Руцкий Платон Сергеевич, командир первого батальона 42-го егерского полка.

– Атаман прислал меня к тебе в помощь. Поведай, Платон Сергеевич, как думаешь французов бить?

– Итальянцев тоже, – уточнил я. – На нас идет корпус Богарне, вице-короля италийского. Под его началом французы и итальянцы.

– Нам без разницы, – сплюнул казак. – Что тех рубить и колоть, что этих.

– Сейчас своих офицеров позову, – предложил я. – Вместе обсудим. Значит так, господа, – продолжил, когда все собрались. – Неприятель придет с той стороны реки. Мост мы сожгли, брода нет. Итальянцы начнут ладить переправы, без того город им не взять, батальон будет им мешать в этом насколько возможно. Но пятью сотнями егерей весь фронт не прикроешь. Мало нас. Неприятель непременно обойдет с флангов. И вот тут задача для вас, Егор Кузьмич, – повернулся я к есаулу. – Помешать итальянцам построить переправу вы не сможете, для этого ружья нужны. Так что пусть ладят. А вот когда начнут выбираться на берег, берите их в пики и сабли. Удастся после того переправу разрушить – честь и хвала, не получится – отскочили и спрятались за домами. Полезут опять – снова ударили.

– В первый раз, может, и выйдет, – почесал заросший подбородок есаул, – а вот во второй – вряд ли. Подтянут пушки и ударят картечью.

– Не будет у них пушек, отстали в грязи, как и наши.

– Точно знаешь? – Кружилин впился в меня взглядом.

– Сам увидишь, – хмыкнул я. А что? Так было в моем времени. Французы их не сразу подтащили, оттого Малоярославец и переходил из рук в руки в течение дня. – Хочешь отличиться, Егор Кузьмич? Вот тебе случай. Не позволим итальянцам перейти на этот берег, будет тебе слава, крест и дуван.

– А дуван откуда? – удивился казак.

– Они из Москвы идут, которую перед тем долго грабили. Смекаешь, чем у солдат ранцы забиты?

Кружилин переглянулся с сотниками и кивнул.

– Сделаем, Сергеич!

– Рекомендую расставить сотни в разных частях города.

– Не учи отца яйца чесать! – хмыкнул казак и взлетел в седло. Следом – его сотники. – Прощай, капитан! Даст Бог свидимся.

Четверо всадников сорвались с места и скрылись за домами. Я проводил их взглядом. Надеюсь, есаул сдержит слово.

– Господин капитан, – вернул меня к действительности Синицын. – Про дуван вы верно знаете?

– Не сомневайтесь, Антип Потапович! – кивнул я. – Полно у них в ранцах добра.

Губы Синицына тронула улыбка. Знаю, что подумал бывший фельдфебель. Потапович заведует неофициальной батальонной кассой, которая пополняется за счет продажи трофеев. После Бородино касса опустела, а тут возможность пополнить. Синицын теперь офицер, его доля в добыче возросла. Есть шанс по окончанию войны выйти в отставку с кое-каким капиталом. Вот и пусть думает об этом. Лучше, чем о том, что придется лечь костьми.