— Так вы с господином приставом все и организуете. Пожарных поднимете, пусть они караулят, чтобы только эта лачуга и сгорела, — сказал я. — Не дело, разумеется, обывательские дома палить, но обещаю, что нам награду дадут. Как-никак город спасали. Я ж говорю — на шиша нам такие лачуги? И их хозяева, которые не желают помогать?
Мои полицейские, пусть и не сразу, но докумекали, что к чему. Пристав, переглянувшись с городовым, сказал:
— Тогда надо приказать, чтобы бочку с насосом везли. Река, пусть и рядом, но все равно бегать долго. Соседние дома можно сразу пролить из шлангов.
— Не дотянется пламя, — авторитетно заявил я. — До ближайшего дома саженей двадцать, ветра сейчас нет.
— Багры еще нужно притащить, чтобы сразу — как дом полыхнет, внутрь бревна заваливать, — вставил свою реплику Фрол. — С четырех сторон упремся — сразу завалим. У меня бутыль керосина стоит — могу пожертвовать, чтобы быстрее полыхнуло.
— Нет, Егорушкин, керосин за казенный счет, — назидательно сказал пристав. — Все-таки, не наша самодеятельность, а насущная необходимость. Я деньги выдам, а ты сходишь и купишь. Да и господин следователь считает, что надо жечь.
— Э, господа хорошие, а как же я? А Барбоска мой? — растерялся Ракожор.
— Да, точно, — вздохнул пристав.— Ваше высокоблагородие, а с хозяином-то лачуги что делать? Вот, сгорит он, так и хрен-то с ним. Плакать никто не станет, а дело вы будете открывать?
— Зачем? Пожар потушите, а если кто-то внутри сидел — не наша печаль. Родственники у него есть? Нет. Значит, жалобы никто предъявлять не станет.
— А самого Ракожора — то есть, Паукова, в углях оставим или на кладбище повезем?
— А к чему нам кладбище портить? И возиться-то зачем? — равнодушно сказал я. — А пепелище еще песком да землей засыплем, цветочки посадим, а лопухи сами сверху прорастут. И могилка готовая, и красиво. Пусть тут лежит, вместе с краденой юбкой, бабьей блузкой, да туфлями, что утопленница оставила.
— Не было на ней туфель, босая пришла, — буркнул Ракожор. — Юбка да кофта были, платок еще был. Не крал я. Оно все само лежало. Отродясь ничего не крал.
Я посмотрел на пристава, а тот только пожал плечами и произнес казенную фразу:
— Горькую сильно пьет, но в кражах замечен не был.
Бомжара встал, прошел в угол и начал выворачивать всякую мягкую дрянь. Извлек сравнительно приличную юбку, блузку и женский платок.
— Барахло женское господину городовому отдай, — кивнул я на Егорушкина. А сам садись и рассказывай — как все было. Что видел?
— Не видел я, вот истинный крест!
—⁈
— Слышал только. Вчера вечером — ночью уже, верши я ставил. Слышу — баба какая-то что-то под нос бормочет. Не пойму — молодая или старая? Далеко было. И плещется. Ну, думаю, совсем спятила? Ильин день-то уже давно прошел, вода холодная. А потом слышу — молится, вроде. Я дальше-то и слушать не стал, а уж смотреть-то тем более. Подальше ушел. А на зорьке, пошел верши проверять — смотрю юбка лежит, блузка. Все свернуто аккуратно. Но туфель или башмаков не было. Точно, утопилась какая-то дура. Я на воду глянул — трупа нет. Думаю — так и хрен-то с ней, решила утопнуть — так твое дело. А барахлишко-то и продать можно. Полотно, пусть и не новое, но добротное. За все можно рубля полтора-два выручить.
— Где вещи лежали? — спросил я, оторвавшись от записи.
— Так на мостках, с которых бабы белье полощут.
— Значит, говоришь — либо поздним вечером, либо ночью? — уточнил я.
— Скорее вечером, после заката.
— Значит, часов в десять или в одиннадцать?
— Как-то так. У меня же часов-то нет, — пожал плечами Ракоед.
— Распишитесь, — вежливо предложил я свидетелю. — Неграмотный? Тогда ставь крестик.
Кажется, больше из бомжа ничего не выжать. Да и на свежий воздух пора. Не получается у меня изображать ловца жемчуга, в вдыхать эту вонь — ну его нафиг.
— Задачу свою знаете? — спросил я у Ухтомского.
— Так точно, — козырнул тот. — Провести опознание, а родственников привести на допрос.
[1] Нет-нет, воровать у Алексея Николаевича еще и «Гиперболоид инженера Гарина» — полное свинство. Хотя, зарекаться не стану. Все может быть.
Глава 4
Начало учебного года
А ведь я успеваю! На «царских» часах еще и восьми нет. Если включить «крейсерскую» скорость, за пятнадцать минут добегу до дома, переоденусь, а потом и до Мариинки.
— Господа, прошу извинить, убегаю, — сообщил я приставу и городовому, прибавив шаг.
Ух, как я летел! Можно бы вообще на бег перейти, но коллежским асессорам в условиях уездного города бегать неприлично — еще решат, что пожар или кого-то убили. А по дороге, между прочем, еще и успел сделать набег на чужой палисад — попросил тетку, пялившуюся на прохожих, нарезать мне цветов, напоминающих астры. Но если цветы напоминают астры, значит, они и есть. В благодарность сунул женщине рубль, а та, обалдев от такой суммы, принялась лихорадочно срывать еще. Подозреваю, что это была кухарка, сделавшая в отсутствие хозяев небольшой бизнес, но это не мое дело.
Что-то я ухватил, но от излишеств отмахнулся. Я и так похож на бегущую охапку травы. Ладно, на букет с ножками.
До своего дома домчался не за пятнадцать, а за семнадцать минут. Разумеется, мой приход не остался незамеченным.
— Ме-ее! — подала голос сторожевая бестия.
— Анька, свои, — отозвался я.
Ох, перепутал, рогатую не так зовут. Ладно, авось не обидится.
Дверь в дом открыта, значит, гимназистка еще не ушла, это и хорошо, не нужно искать ключ, потом возиться с замком.
Влетев в сени, высыпал охапку цветов прямо на пол, задумался — то ли вначале руки помыть, то ли мундир скинуть? Решив, что сниму мундир, чтобы блохи, которых мог подцепить в лачуге Ракожора, остались в сенях, принялся разоблачаться. Надо будет потом мундир выколотить, только не во дворе, а на улице. Не дай бог блохи на Маньку наскачут, будет у меня коза блохастая.
И тут открылась дверь и в сени вышла сначала Анька, а потом… Леночка.
— Ваня⁈
Да еще и на два голоса.
— Могли бы и отвернуться! — завопил я.
Ну, коза — это я о гимназистке, если кто-то не понял, могла и предупредить! Пришла невеста, а я тут в одних подштанниках и нижней рубахе. Сама-то Анька меня наверняка видела в нательном белье. Да не наверняка, а точно, что видела — под одной крышей живем, неизбежность, хотя и стараемся не мелькать в неглиже друг перед другом. Может, Манька-то как раз и предупреждала, что посторонняя девушка пришла, но я не понял?
Обе барышни захихикали и дисциплинированно отвернулись.
— Ваня, а для чего ты Маньке цветов нарвал? Думаешь, она их станет есть? — поинтересовалась Анька, косясь на охапку.
— Я их не Маньке нарвал, а Аньке, — буркнул я, пробираясь мимо девчонок к двери.
— Я их тоже не стану есть!
А кто тебя спрашивать станет?
— Придется, — веско сказал я, уже открывая дверь. — Анна Игнатьевна, ты этот мундир прачке отдай, пусть постирает.
— Так он же чистый? — удивилась Анька. — Чего по сто раз стирать?
Я уже не слушал, а влетел в свои апартаменты. Так, где мой парадный мундир, украшенный крестом? Штаны которые надевать — белые, летние или уже можно переходить на темно-синие? Белые я не очень люблю, да они к тому же и «маркие».
Плюнул, снарядился тем, что под руку подвернулось. Ай да я!
Выскочил в сени, где мои барышни раздумчиво перебирали цветы.
— Ваня, так зачем цветы? — с удивлением спросила Леночка.
Что-то я не догоняю? Вчерашняя гимназистка, а теперь учительница не знает, зачем нужны цветы на 1 сентября? Ладно, пусть сегодня вообще 29 августа, но какая разница? А что понесешь? Только астры да георгины. Купил бы розы, так не растут. Или растут, но не у нас.
— Так для шестиклассницы нашей. Разве не надо? — растерялся я. — Всегда считал, что барышни-гимназистки в начале учебного года дарят своим учителям цветы. Разве не так?
