Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
Ваня оценивающе осмотрел управляющего и, сообразив в чем дело, повинно сказал:
– Нет у нас хороших веревок, я лучше кожаную вожжу принесу, она точно его удержит, да и висеть на ней сподручнее, не так будет шею натирать.
Кожаная вожжа управляющего дожала. Он опять позеленел и его начало тошнить.
Такой изнеженности от средневековой сволочи я никак не ожидал.
– Видишь, что ты наделал! – вновь закричал я на парнишку. – Неси скорее вожжу или что хочешь, а то он нам тут все полы загадит!
Ваня кивнул и бросился вон, а Иван Никанорович повалился мне в ноги:
– Государь-батюшка, не погуби! Заставь за себя век Бога молить! Не своей волей Прасковыошку-сиротку в чужие люди отдал, попутала меня баба проклятая!
– Ладно, рассказывай все без утайки, а там посмотрим, казнить тебя или миловать!
– Миловать, государь, тебе за то на том свете зачтется!
– Ну, это еще неизвестно. Ладно, говори, только не ври, учти, времени у тебя не осталось.
– Верка Прохорова на сиротскую казну польстилась и велела девку извести!
Он замолчал. Пришлось его подогнать:
– Это я уже слышал, говори по делу, а то сейчас Ваня вернется!
Управляющий, вздрагивая от каждого шороха и со страхом косясь на дверь, начал торопливо рассказывать о том, как у крестной созрел план объявить о смерти Прасковьи и захватить в одни руки объединенное состояние обеих купеческих семей. Естественно, себе Иван Никанорович оставил роль слепого орудия коварной купеческой вдовы. Ничего необычного в этой истории не было, типичная, как говорится, «бытовуха», удивляло только изощренность исполнения. Они с крестной даже похоронили какую-то девушку в семейном захоронении, а саму сироту продали в бордель.
– Я слезами плакал, молил Верку пожалеть сироту, она на меня только ногами топала, – окончил он свой рассказ.
– А мне ваши люди сказали, что ты с Веркой живешь как с женой, и сиротскую казну вы пополам поделили, – блефовал я, наблюдая за реакцией Ивана Никаноровича.
Он вздрогнул, поглядел с ненавистью, потом закричал со слезой в голосе:
– Врут проклятые, если мне и перепало что, так одна маковая росинка, все Верка себе заграбастала. А что живу я с ней, так не своей волей, она силком заставляет!
После такого заявления мне очень захотелось ненадолго отступить от принципов гуманизма и повесить-таки Ивана Никаноровича.
– Вот такие подойдут? – спросил рында, входя со свернутыми сыромятными вожжами. – На них можно двух таких дядечек повесить, и то выдержат!
Мы с Ваней одновременно посмотрели вверх, словно прикидывая, куда можно привязать кожаный галстук. Это по понятной причине так не понравилось нашему вынужденному гостю, что он тихо завыл.
– Что это он? – спросил меня Ваня.
– Правду говорить не хочет, – объяснил я, – это его так совесть мучает.
– Не надо, пощадите, я все скажу! – попросил тот.
– Говори.
– Скажу, если обещаешь помиловать! – попытался торговаться Иван Никанорович.
– Вон туда можно привязать, сможешь под крышу залезть? – спросил я Ваню, указав на поперечную балку на самом верху.
Парень поглядел наверх.
– Лестница нужна, так не забраться.
– Тогда чего ты стоишь, иди за лестницей, что мне нут весь день с ним болтать прикажешь, у меня еще дел много.
– Пощади! – опять взмолился управляющий.
– Расскажешь все без утайки, тогда может быть и пощажу. А снова станешь врать, жить тебе осталось не больше четверти часа.
– Ве-ерка, – начал было он.
– Еще скажешь одно слово о Верке, убью! – рявкнул я.
Иван Никанорович весь съежился и посмотрел таким умоляющим взглядом, что только у каменного истукана не екнуло бы сердце. Я почувствовал себя извергом и садистом, но не смягчился. Потрясенный таким жестокосердием, он продолжил, перейдя с имени собственного на местоимения:
– Она позавидовала, что у Проньки такое богатство, вот и придумала...
– Рассказывай, что вы у Прасковьи украли.
Вот тут управляющий вполне продемонстрировал свои незаурядные способности. В перечислении имущества он сыпал мерами и суммами, как настоящий счетовод. Все-то помнил Иван Никанорович, вплоть До качества и единиц меховой рухляди, женских нарядов, товаров и утвари. Обогатились компаньоны на сиротских слезах солидно. Записать все это было не на чем, потому я старался по возможности запомнить хотя бы основные составляющие состояния своей юной подруги.
Когда управляющий перешел на несущественные мелочи, вроде домотканого холста, прервав его отчет о проделанной работе, я спросил в лоб:
– А за сколько вы продали саму девушку?
– За золотой червонец, – по инерции ответил он, понял, что проговорился и замолчал.
– Кому?
Иван Никанорович вновь умоляюще воззрился на меня и прикусил губу.
– Не скажешь?
– Нет, лучше сразу убей. Я же тебе говорил, это такие люди, узнают, что растрепал, ни мне, ни тебе не сносить головы.
– А твоя Верка их знает? – задал я очень важный в этой ситуации вопрос.
– Знает, – однозначно ответил он. – А больше ничего не скажу, хочешь вешать, вешай.
Пока я думал, что с ним делать дальше, вернулся Ваня.
– Нет у хозяев лестницы, – сообщил он, – послали мальчишку к соседям.
– Ладно, с повешеньем мы погодим. Пусть пока лежит под лавкой, а ты его будешь стеречь. Попытается бежать, руби голову с плеч.
– Как это под лавкой, а как же мы? – недовольно спросил рында.
– Что вы?
– Ну, мы с Аксиньей...
– Потерпите, а если очень приспичит, то он вам помехой не будет.
Парень недовольно шмыгнул носом:
– Может, сразу его повесим? Если так, я и без лестницы заберусь. Велико дело веревку привязать!
– Я л-лучше под лавкой, я н-не убегу! – вмешался в разговор Иван Никанорович.
– Вот видишь, – насмешливо сказал я, – он еще вам с Аксиньей из под лавки советом поможет!
– Я помогу, – не понимая, о чем идет речь, пообещал тот.
– И долго его стеречь?
– Столько, сколько нужно. Ты, парень, уже совсем обленился! – прервал я глупый спор. – Я уезжаю, так что лезь на свое место под нары, – указал я управляющему его узилище.
Как тому ни не хотелось оставаться под охраной кровожадного рынды, ослушаться Иван Никанорович не решился и, кряхтя, полез под лавку.
