Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
Мягкая, удивительно грустная улыбка на миг озарила лицо старой женщины; словно та девушка из далекого, почти нереального прошлого выглянула наружу и вновь скрылась в небытии.
— С тех пор Хякума Ямамба — я. Вот уже…
Юноша ждал слов: «Вот уже много, много лет».
Не дождался.
— Вот уже шестое рождение, — закончила старуха.
Слева от Хякумы Ямамбы заворочался молчаливый тэнгу.
— Я зарубил тэнгу в лесу О-Нин, защищая честь своей жены, — отрывисто каркнул он.
Плотно сжал губы, отчего рот его стал похож на застарелый шрам.
И больше не добавил ни слова.
Мотоеси сделал глоток, потом еще — быстро, давясь, пытаясь залить слова, которые жгучей волной подымались из глубин юноши. «Саке одной ночи» было горьким и соленым, как слезы, как кровь, как слова, «саке одной ночи» ничуть не помогало, потому что вокруг царила та самая, одна-единственная ночь, когда правда врет, а ложь спасает.
Ночь прозрения, настоянная на корнях ириса.
— Я убил нопэрапон на сельском кладбище близ холма Трех Криптомерий.
Сказал.
Он все— таки сказал это вслух.
В ответ дрогнули струны цитры в руках слепца, певшего мертвым сказание о их былой гибели; прозвенели, рождая мелодию вступления из «Парчового барабана», создавая вокруг Мотоеси привычный с детства мир, в котором жить было так же трудно, как и в любом другом, но говорить — легче.
Спасибо тебе, мудрый Раскидай-Бубен… спасибо.
— Я убил нопэрапон скорее из страха, чем из мести за мастера Тамуру или праведного гнева. Так получилось. Теперь я стану нопэрапон, да?
— Нет.
Хякума Ямамба вертела в сухих пальцах огрызок бечевки, на которую еще совсем недавно были нанизаны рисовые клецки. Огрызок почему-то казался мертвой змеей: извивался, норовил высвободиться, едва ли не шипел.
— Нет, не станешь. Уже стал.
Юноша машинально ощупал свое лицо.
Нос с легкой горбинкой, гладкие щеки, подбородок с ямочкой… бриться, по счастью, можно редко — борода растет, как рис на камнях… нижняя губа слегка оттопырена…
Старуха рассмеялась, глядя на Мотоеси. Вслед за ней засвистел смешком каппа, хмыкнул тэнгу-молчун, и даже слепой гадатель присоединился к общему веселью — хотя уж он-то никак не мог видеть самое потешное в мире зрелище.
Молодой актер с недоверием сам себя щупает.
Животики надорвешь!
— Но я же… я…
— Ты нопэрапон не снаружи. И хорошо, что так, иначе тебя забили бы палками насмерть, едва ты вернулся бы в труппу после кладбищенской трагедии. Это случается, нечасто, но случается, когда лицо души еше более неоформившееся, чем лицо тела. Ты нопэрапон — изнутри. Ты — зеркало не для чужой внешности, а для чужих порывов и настроений. Ты — пыльное зеркало, с краешка которого насильно стерли рукавом пыль. Ты присваиваешь без желания присвоить; ты отражаешь и искажаешь без желания отразить или исказить; ты отдаешь без желания удержать. Ты — нопэрапон, мой мальчик, и об этом не узнает никто, кроме тебя самого…
— …и нас, — добавил каппа, зачем-то поглаживая темечко, как если бы рассчитывал нащупать там узел борцовской прически.
— …и нас, — согласилась Хякума Ямамба, в чьем скрипучем голосе, словно птица в клетке, мимолетно запела та девушка из ущелья Орлиных Гнезд, что милосердно задушила уходящую наставницу.
Тэнгу просто кивнул.
«И нас… таких, как мы…» — звякнули струны цитры под лаской зрячих пальцев слепца.
— Неправда!
Выкрик Мотоеси встретил лишь тишину.
Тишину, покачивание головами, отведенные в сторону взгляды… выкрик утонул в этом единодушном сочувствии, чтобы мгновением позже вновь вырваться на поверхность уже не выкриком — воплем:
— Неправда! Вы лжете! Вы все лжете! Вы придумали это, чтобы отомстить мне, отомстить страшнее, чем просто убить! Я знаю… знаю…
Нет ответа.
Только река плещет в отдалении.
— Вы лжете! Отец рассказывал мне… да, рассказывал! Священник Квайрие, бывший в миру самураем клана Кикуйи, собственноручно убил пятерых демонов «Сорвиголов» — и счастливо дожил свой век! Странствующий монах Мусо своими молитвами загнал в ад людоеда-йикининки, и потом был известен до конца своих дней как святой паломник! Вы лжете!…
— Монах, священник! — буркнул тэнгу, зябко встопорщив перья. — Я же предупреждал тебя, Ямамба: он ничего сейчас не поймет… он не готов.
Подхватившись на ноги, юноша выдернул из ножен меч, готовый рубить наотмашь, если встретит хоть одну насмешливую улыбку. Но меч застыл в его руке, а ярость растаяла сосулькой на весеннем солнце: на Мотоеси смотрели скорбные лица людей и… бывших людей. Так смотрят старики на неразумного внука, родичи — на члена своей семьи, который минутой раньше вел себя самым постыдным образом, а сейчас еще и усугубляет вину, отказываясь принимать заслуженную кару.
Меч, взвизгнув, упал в ножны.
— Уж лучше бы вы убили меня…
Юноша поклонился по очереди каждому, сидевшему у костра: каппе, тэнгу, слепцу, Хякуме Ямамбе… отдельный поклон предназначался безгласному призраку на границе света и тьмы.
Вскоре его шаги затихли во мраке.
* * *
— Как погулял? — добродушно спросил отец, когда Мотоеси на рассвете, шатаясь от усталости, добрался домой.
Юноша только кивнул невпопад, добрался до циновки и провалился в сон.
До полудня.
«Ты ничего сейчас не поймешь!… — глумился сон, дуя в уши противным сквознячком. — Ты не готов… ты…»
Больше всего юноша винил себя в одном: он забыл спросить у «Горной ведьмы», куда делись сироты убитой им нопэрапон. Но вернуться к заброшенной хижине, чтобы задать этот вопрос, вернуться хотя бы во сне, в мутной нереальности… нет, он не сумел заставить себя сделать это.
Не смог.
Вечером Мотоеси пал отцу в ноги и попросил благословения стать послушником у первого же бонзы, который на это согласится.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 106
