Сказав, все что хотел, вернее, все, что смог, Кузьма Платонович пошатываясь, побрел к выходу. Он ушел, а мне стало его жалко, похоже, он влюбился в меня как мальчишка, но как старик, понимал всю глупость и безнадежность этой любви.
Когда я привела себя в порядок, оделась и вышла, все в доме уже встали и толклись в общих комнатах. Слуги, как водится, были в курсе всего, что происходит в доме и разболтали, что ночное «любовное» приключение Василия Ивановича ничем не кончилось. Подробностей никто не знал, но само поведение Трегубова (он прятался в своих комнатах и никого не хотел видеть) говорило само за себя. На меня обитатели большого дома начинали смотреть с каким-то боязливым почтением.
Однако отнюдь не я оказалась этим утром героиней дня, а ночной сторож Парамон. Вдобавок к недавнему оборотню, смутившему общие мысли и чувства, сторож прошедшей ночью увидел настоящую ведьму. Происшествие так заинтересовало и обитателей Завидово, и гостей, остававшихся в доме, по причине мифической облавы на оборотня, что грязного мужика допустили в барские покои, напоили водкой и заставили несколько раз кряду рассказывать ночное видение.
Я попала на шапочный разбор, когда осоловевший от водки и общего внимания Парамон третий раз описывал ночное происшествие:
– Иду я, значит, как положено, и чтоб у меня ни-ни! Мы по ночам баловства не уважаем, – живописал он, застывшим в задумчивом внимании слушателям, – если что, сразу под микитки и аля-улю!
– А она-то, чего? – подсказал кто-то из самых нетерпеливых. – Как есть вся голая и на метле?
Парамон от вмешательства в рассказ сбился, покосился на пустой стакан в своей руке и вежливо кашлянул в кулак.
– Так я и говорю, – не дождавшись, когда кто-нибудь догадается плеснуть ему зелья, с тяжелым вздохом, продолжил он. – Наше дело такое, если кто балует, то шалишь!
– Ты про ведьму давай, – пискнула смазливая лицом, чернявая горничная, видимо одна из крестьянских подружек Трегубова.
Парамон небрежно глянул на нее, опять сосредоточился на стакане и уперся глазами в пол.
– Да налейте же ему, – вмешался в разговор один из мелкопоместных соседей, – иначе из него и слова не выдавишь.
Буфетчик, что-то недовольно ворча себе под нос, плеснул сторожу половину стакана.
Парамон свободной рукой перекрестил питие, опрокинул его в рот, перекрестил и рот, поцеловал донышко граненого стакана и продолжил:
– Только, значит, луна восстала, а тут и она…
– Голая?! – перебил мой вчерашний знакомый Емеля.
– Как есть. Сама зеленая, вся светится, сиськи вот такие, – Парамон хотел наглядно показать размер ведьминой груди, но рука оказалась занята пустым стаканом и он, вместо того чтобы, наконец, удовлетворить общее любопытство, опять выставил его на всеобщее обозрение.
– Не перебивай! – шикнули на Емелю. – Ну, что дальше было?
– Вот я и говорю, если наше дело следить, чтобы не баловали, – продолжил Парамон, – то мы свое дело знаем. У нас – шалишь!
– Опять завел про баловство! – рассердился мелкопоместный сосед. – Налейте ему, а то так никогда до конца не дойдем!
Парамон не стал спорить, и протянул буфетчику посуду. Все терпеливо ждали, когда он выпьет и открестится.
– Так вот, значит, – продолжил рассказ сторож, занюхав водку рукавом, – как луна восстала, а тут и она самая. Сиськи, – он посмотрел на стакан, потом покосился на буфетчика и со вздохом, договорил, – агромадные…
– А она из наших или как? – опять не удержался от вопроса кто-то из слушателей.
– Говори дальше, Парамон, не слушай ты их! – взмолилась чернявая горничная. – Была у ведьмы метла или так летела?
– Так летела, – твердо сказал он, – но на метле. Летит она, значит, по небу. Я смотрю снизу, а у нее вот такая… – воодушевленно, начал он, широко раскинув в стороны руки, икнул, вспомнил, где находится, осмотрел слушателей пьяными, стеклянными глазами и поправился, – …с заду она у нее была вот такой, как печь. Сроду таких… не видел, особливо в лунном свете…
Сторож икнул, случайно увидел в своей руке все тот же стакан, и опять отвлекся от основного рассказа. Я уже поняла, кого он спьяна принял за ведьму, и потеряла к рассказу интерес.
– А мы вчера в облаве десяток лис затравили, – чтобы привлечь к себе внимание, сказал еще один мелкопоместный слушатель. – Говорят, бабы-ведьмы в лис оборачиваются…
Пантелей опять сбился и замолчал, а на выскочку все, включая слуг, посмотрели с осуждением. Выскочка был беден, всегда искал случая пожить на дармовщинку в гостях у соседей и у всех путался под ногами.
Слушать о давешних подвигах охотников на оборотней я не хотела, и вернулась к себе, отдохнуть после ночных тревог. Однако лечь отдохнуть я не успела, почувствовала, что Алеша уже где-то совсем близко. Костюков не ошибся, Алеша вернулся живым и здоровым. Оказалось, что он не спал всю ночь, был измучен и голоден. Я сразу послала за едой. Но он, не дождавшись, когда принесут завтрак, лег и сразу же уснул. Воспользовавшись моментом, я пошла на конюшню к Костюкову узнать как там дела.
Предсказатель спал на спине, голова была откинута назад, и оттого черты лица сильно заострились. Он опять выглядел умирающим. Однако в его болезни я больше не верила. Илья Ефимович, когда хотел, сразу становился здоровым, а прикидывался хворым, для того, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание. У него в закутке все было как ранним утром, и тряпица, под которой были спрятаны документы, лежала на прежнем месте. Я убедилась, что наша тайна не раскрыта и собралась тихо уйти, но он открыл глаза и хитро мне подмигнул.
– Слышала, Алевтина, у нас теперь по ночам голая ведьма летает?
– Да, пьяный сторож всем об этом рассказывает, только, мне кажется, он врет. Откуда здесь ведьме взяться, – ответила я, не горя желанием обсуждать такую странную тему.
– Ну; что за напасть, не имение, а сплошные чудеса, – усмехнулся Костюков. – А с нашим делом что надумала, уедете вы сегодня?
– Нет, пусть все остается, как есть. Что будет, то и будет. Не мое дело вмешиваться в предначертанное Господом.
– А с дарственной как поступишь?
– Не знаю, как мужу рассказать. Представляете, что будет, если он узнает всю правду. Уж лучше остаться нищей.
