Дети погибели - Арбенин Сергей Борисович

Разглядев их, женщина ойкнула, а потом спросила:

– Чего вам?

Один из «генералов», видимо, самый заслуженный, сделал шаг вперёд:

– Елизавета Яковлевна! По указанию цесаревича, временно, за отсутствием Государя, исполняющего его обязанности, мы должны изъять все бумаги из кабинета покойного господина Макова.

Елизавета Яковлевна переводила полубезумный взгляд с одного мундира на другой. Мастеровой с ящиком особенно привлёк её внимание.

– Да вы кто? – наконец спросила она.

– Прошу извинить: не представился. Николай Оттович Тизенгаузен, первоприсутствующий Особого судебного присутствия, – он слегка поклонился.

Другие «генералы» тоже начали представляться: Елизавета Яковлевна лишь урывками понимала, что ей говорят: товарищ министра юстиции Фриш, товарищ прокурора Поскочин, прокурор судебной палаты Фукс, сенатор Хвостов…

Елизавета Яковлевна махнула рукой.

– Я не здорова, – сказала она. – Покажите-ка мне бумагу.

Один из «генералов», со звездой на груди, подал ей распоряжение об обыске и изъятии. Елизавета Яковлевна молча глянула на неё, вернула, и спросила:

– Желаете чаю? Проходите в гостиную.

– Чаю? – удивился кто-то. – Мы не для того сюда пришли, мадам.

Однако в гостиную гости прошли.

Комната была почти пуста, за исключением кушетки, одинокого шкапа, стола и нескольких стульев. На обоях выделялись яркие пятна в тех местах, где когда-то стояла мебель или висели картины.

Жандармы тут же атаковали шкап: начали выкладывать на стол бельё и платья, заглянули под кушетку; офицер развёл руками.

– Понятно, – сказал Тизенгаузен. – Мадам, позвольте нам осмотреть кабинет покойного генерала Макова.

– Да как же вы его осмотрите? – с какой-то злобой проговорила Елизавета Яковлевна, присевшая на край кушетки и заворачиваясь в плед. – Кабинет заперт!

– А вы позвольте ключ!

– Нету у меня ключа, – злобно ответила Елизавета Яковлевна. – Я его выбросила!

– Но, позвольте… – Тизенгаузен в некоторой растерянности оглянулся на остальных «генералов».

– Не беспокойтесь, Николай Оттович, – сказал один из них. – Наш мастер любой замок откроет…

Человек в фартуке скрылся, и через некоторое время со стороны кабинета Льва Саввича послышался скрежет.

Генералы удалились. Возле Елизаветы Яковлевны остался стоять жандарм в медной каске. Он молча, не шевелясь, смотрел в окно.

– Истукан… – громко прошептала Макова, кутаясь в плед: её стало морозить.

Некоторое время было тихо, потом вдруг раздались удары кувалдой: видимо, мастеровой начал вскрывать сейф. Елизавета Яковлевна сказала:

– Нелюди… Точно: нелюди.

Трясущимися руками накапала в стакан опийной настойки, которую прописал ей доктор Кошлаков от бессонницы. Проглотила. Прилегла на кушетку и закрыла глаза.

Достоевский пришёл под вечер. Иван Иванович ещё в прихожей шёпотом рассказал ему об обыске, показал кабинет: распахнутый пустой сейф, опрокинутый раскуроченный письменный стол, поломанная этажерка, и всюду – груды мятых бумаг. Судя по отпечаткам подошв, по бумагам ходили прямо в сапогах. Следы разгрома были и в приёмной Макова, и в спальне, в столовой, в кухне и даже в комнатах прислуги. Шкафы распахнуты, вещи разбросаны по полу, одна дверца сорвана с петель…

Нахмурившись, Фёдор Михайлович прошёл в гостиную. Елизавета Яковлевна уже не спала: сидела, скорчившись, на диване, поджав под себя ноги и кутаясь в плед. Глаза её казались огромными из-за тёмных кругов. Резко обозначились морщины на осунувшемся, исхудавшем лице.

Фёдор Михайлович присел на стул.

– Нельзя вам больше тут оставаться, – сказал он. – Они вас всё равно допекут. Посадят за мнимые долги в Литовский замок, а там быстро доведут либо до чахотки, либо до сумасшествия…

Елизавета Яковлевна слушала безучастно.

– Иван Иванович! – позвал Достоевский.

Дворецкий вошёл на цыпочках.

– Долго они тут орудовали?

– Да почитай весь день… – голос Ивана Ивановича вдруг стал плаксивым. – Мы и не завтракали, и не обедали. Ведь даже во все печи заглянули, уголья ворошили! Эх!

Он горестно взмахнул рукой.

– Вот что, Иван Иванович. Соберите все вещи, приготовьте к отъезду. Елизавета Яковлевна должна уехать завтра утром, это крайний срок.

– Куда же это? – спросил Иван Иванович.

– В Выборг. У меня там есть знакомый, сдающий меблированные комнаты за божескую цену. Поживёт пока там, а дальше видно будет.

Иван Иванович как-то странно сгорбился. Выговорил севшим голосом:

– А как же я? А кухарка?

– И вы, и кухарка тоже можете поехать: думаю, Елизавете Яковлевне без вашей помощи не обойтись… Вы ведь давно здесь служите?

– Да, почитай, со дня свадьбы. Я сюда вместе с Елизаветой Яковлевной и приехал. Из одной деревни мы…

Достоевский посмотрел непонимающе. Махнул рукой:

– Хорошо. Как хотите. Укладывайте всё, что необходимо увезти. Утром я пришлю ломового извозчика: он доставит вещи на пристань, а вы поедете поездом.

– Да как же это… – прошептал Иван Иванович.

– Так уж, – угрюмо ответил Фёдор Михайлович. – Иначе – никак.

Выйдя из парадного, Достоевский почти столкнулся с молодым человеком, почти юношей. Хотел буркнуть: «Прошу прощения», но юноша внезапно сказал:

– Фёдор Михайлович? А я вас жду.

Достоевский глянул по сторонам: прохожих было мало. Неподалёку стояли, в ожидании ездоков, три пролётки.

– Что вам угодно? – угрюмо спросил Достоевский.

– Меня зовут Николай. Я недавно из Женевы. Встретиться с вами мне посоветовал… Географ.

Достоевский поднял брови.

– Сударь… – проговорил он довольно желчно. – Я не понимаю, о ком вы говорите. И, кстати, откуда вы узнали, что я здесь?

– Мне сказал ваш мальчик-посыльный: я был у вас на квартире.

– Не понимаю… Это какая-то ошибка. Прошу простить… – и Достоевский попытался обойти Николая, но тот, отступив на шаг, вновь преградил ему дорогу.

– Послушайте… – смущаясь, сказал Николай. – Географ предупредил, что вы недоверчивы. Да, вы меня не знаете, и я вас хорошо понимаю… Вам знакомо слово «Шарлотта »?

Достоевский пожал плечами, покосился на Николая. Да, о лигере Шарлотте упоминал Хронос. Но это ещё ничего не означало. Разговор могли подслушать. За Хроносом, кажется, внимательно следят…

– Трудись, как сталь, и защищайся, – сказал Николай. – Latet…

– Anguis in herba… – машинально закончил Достоевский.

Пытливо взглянул на Николая и молча двинулся по тротуару. Николай зашагал рядом.

– Мы не встречаемся на улицах, – заметил Достоевский. – А когда встречаемся, друг друга «не узнаём». А некоторых я и в лицо не знаю.

– Хорошо. Я сейчас же вас оставлю. Только передам новости, которые вас могут заинтересовать… Во-первых, Географ просил передать, что прежняя договорённость о встрече остаётся в силе. Во-вторых, как мне стало известно, на днях в Таганроге арестован некто Плетнёв. Под этой фамилией скрывается Леон Мирский. Тот самый, что стрелял в шефа корпуса жандармов Дрентельна. При аресте Мирский оказал вооружённое сопротивление. В-третьих, арестованный по делу об убийстве харьковского генерал-губернатора Григорий Гольденберг начал давать показания.

Достоевский бросил короткий взгляд на Николая.

– Какое мне дело до Гольденберга? Кстати, вы сами-то – не из их ли компании?

Николай снова смутился.

– Это пока не важно. Речь о другом: некоторые из террористов полагают, что Мирский, как и Гольденберг, тоже может начать давать признательные показания.

– Вот как? Хороших же товарищей воспитывают ваши пропагаторы…

– Дело не в товарищах… Гольденберг обманут. А Мирский запуган.

Достоевский помолчал.

– Есть ли возможность помочь Мирскому бежать?

Николай подумал, нервно поправил очки.