Срезающий время (СИ) - Борисов Алексей Николаевич

— Это Алёша, ваш племянник, — спохватился Генрих, — приехал из-заграницы. Я, пожалуй, на двор схожу, надо бы печь растопить.

Я присел на корточки перед женщиной, взял её иссушенные ладони в свои, подул на них, поцеловал и произнёс:

— С сегодняшнего дня всё станет иначе. Всё будет хорошо. — И увидел, как потекла капля слезинки из наливающихся синевой глаз.

Колотых дров в поленнице конечно же не было. Тимофей отыскал охапку щепы, и теперь высматривал клин, чтоб расколоть чудом сохранившиеся сучковатые горбыли.

— Генрих Вальдемарович, — сказал я, подойдя. — Похоже, мне снова потребуется ваша помощь.

— Конечно, — твёрдо произнёс он. — Всё, что в моих силах.

— Нужен врач, как его?

— Франц, — подсказал Есипович.

— Да, именно он. Далее, — стал перечислять я, — потребуется женщина, которая станет ухаживать за тётей, работник во двор, стряпуха, завхоз, то есть управляющий. Необходимо купить продукты, дрова, даже одежду для Авдотьи Никитичной и той мелкой, с костылём. Сено нужно, зерна много. Я не знаю, есть ли тут какая живность, но это уже поутру стану решать. Тут, за что не возьмись — всё нужно срочно. Двести рублей, думаю, хватит, — держите. Если необходимо, воспользуйтесь каретой, сегодня мне она уж точно не понадобится. Я, как вы понимаете, останусь здесь.

— Я Вас понял, — сказал Генрих Вальдемарович, жестом отказываясь от денег. — В Абраминках, по соседству, живёт вольный хлебопашец Семечкин. Это бывший управляющий именьем. Добрый хозяин. Я заеду к нему и скажу, чтобы направил людей, дрова и продукты. Он только обрадуется, что именье не пропадёт. Франц на ночь не поедет, но я по приезду пошлю Тимофея, а он с утра его и привезёт. Теперь мой совет: готового платья на Авдотью Никитичну не надо, у неё целый шкаф. У пигалицы с костылём, что надеть наверняка есть, просто в таком виде её жалко всем, она и рада ничего не делать.

— Тогда последняя просьба. Как только вы вернётесь к себе, пожалуйста, первым делом перенесите мой сундук в арсенал. Есть у меня подозрение, что Смит где-то рядом.

— Опять Вы за своё? Я вот, что скажу: зря сомневаетесь в Полушкине, он лучший егерь в губернии. После выступления шляхтечей многие на каторгу угодили, а как француз в силу вошёл, многие и побежали с неё. Так через наш уезд уже года три как никто не бежит. Но чтоб Вам спокойно стало, я исполню просьбу.

Едва карета скрылась из виду, мне вновь пришлось переступать порог дома, и первым делом я осмотрел девицу с костылём. Небольшая отёчность в районе лодыжки и незначительные болевые ощущения при нажатии. Слава Богу, не перелом и не острая форма растяжения. Хотя, увидев на мне пыльник до пят, ружьё с патронташем и сумку с красным крестом, пострадавшая от испуга готова была и станцевать.

— Звать как? — наматывая эластичный бинт на лодыжку, спросил я.

— Руська.

— Маруся… Красивое имя, отзывчивая значит. Авдотья Никитична давно не ела?

— Три дня как, — ответила девочка.

— А сама?

— И я три дня.

— Позавчера куда с больной ногой ходила?

С испугом посмотрев на меня, Маруся всхлипнула и тихо произнесла:

— В Абраменки, за едой. Всегда корку давали, а сейчас не дали. — И полились слёзы.

"Да уж, — подумал я, — добрый хозяин Семечкин. Как это он под себя целую деревеньку подмял? Если он вольный хлебопашец, то освобождение от крепости получил лет пять назад или раньше. А если со всей деревней, то только за выкуп, а если нет, должны отрабатывать повинности. Но тут даже мужиков не видно. Ни одного. Что же произошло, если русский человек отказал в куске хлеба? И кому, девочке".

— Ты кроликов любишь? — пытаясь успокоить ребёнка, спросил я. — Не кивай, я уже догадался. У меня припрятана пара, пушистые, толстые, уши большие, тёплые. Клевер любят, крапиву. Я сейчас принесу, а ты пока за тётей присмотри. Договорились?

К контейнеру, укрытому маскировочной сетью с берёзовыми ветками, за время моего отсутствия и близко никто не подходил. Сигнальная леска цела, как и подготовленная ракета на случай вскрытия. Кролики что-то хрумкали в своей корзине, вода у них уже закончилась, морковок нет, а вот питательный корм ссыпался лишь наполовину. Уже не так стеснённые в движениях, они явно предавались любимым занятиям. Умнички, плодитесь, ешьте, пейте и поклоняйтесь своему пророку Тому Остину, который заселил вами целый континент. От вас больше ничего не требуется. Что я сейчас заберу вместе с ними? Тюк со сменной одеждой и сапоги, банку с лекарствами, настоящие бульонные кубики и самое тяжёлое — билеты с ассигнациями. Пачек тридцать, больше в рюкзак не влезет. Ах, да… огниво, печку же надо растопить.

Утром прояснились некоторые детали. На рассвете подъехала телега с продуктами и вскоре кухня стала местом кулинарных таинств. Возможно, среди немалого количества дыма, вырывавшегося из дымохода печи, скользила мифическая муза Кулина, с любопытством приглядывавшаяся к готовке, оценивавшая количество крупы, соли, специй, приправ, масла ставившая под сомнение простоту готовящегося блюда и безуспешно пытавшаяся запустить бестелесную руку под крышку кастрюли. А вот голодные мыши уж точно выглядывали из своих закутков, поднимались на задние лапки, принюхиваясь к кухонным ароматам и с нетерпением ожидали возможности поживиться.

Авдотья Никитична сумела немного поесть: вечером бульон, а с утра куриное яйцо. И, набравшись сил, поведала душещипательную историю. Её слова звучали так, будто всеми помыслами и чаяньями она уже переступила могильную плиту и лишь случай задерживает её на земле, чуть дольше, чем она надеется. Если до сего дня я считал, что Сашка просто ушедший в пике картёжник (и это самое настоящее проклятие для любой семьи), то теперь я узнал, что к этому горю предшествовал некий фактор. Аферистка с магическим шаром, не иначе как работающая в паре с карточным шулером-французом, нагадала юному офицеру выигрыш в "фараон" целого состояния. Итог не заставил себя ждать. Подпоручик проиграл всё. В сущности, подобные истории никогда не заканчиваются, и всегда находятся упрямцы, которые не хотят смириться с очевидной истиной. Сашка влез в долги, сделал ещё одну ставку и пошёл писать письмо родителям. Вопрос чести решали всем миром. Отец с матерью сделали всё возможное, чтобы сын не стал лицемером перед Богом, людьми и самим собой. Что-то заняли у родственников, что-то у соседей, взяли даже у освобождённых крестьян, а оставшихся крепостных отправили в наём и, в конце концов, переписали на сына именье. Лишившись возможности выкупить земельный надел, Семечкин умолял не отдавать купчую и в итоге ушёл. Продолжал ли играть Сашка дальше, мать не знала. Несколько раз просил выслать деньги, и приходилось передавать последние крохи. Некий призрачный шанс выкрутиться из кабалы был, но горе никогда не приходит одно. Случился неурожайный год. Хоть конопля и выросла в цене, но собрали её мизер, и все планы погашения кредитов рухнули в один миг. Потом продали лошадей и в самом конце приносящую щенков породистую гончую, и всё равно остались с долгами. Хорошо ещё, что не все соседи настаивали вернуть занятое. Зимой Леонтий Николаевич слёг и тихо умер во сне, так и не успев причаститься. Это и стало той причиной, по которой Авдотья Никитична принялась настраивать себя на постриг. Хозяйством с тех пор больше никто не занимался.

Узнав всю историю из первых уст, я упросил "тётю" написать Сашке письмо с просьбой приехать за своей долей дядиного наследства. Пусть это известие станет психологическим толчком, как ему, так и Авдотье Никитичне, которой положительные эмоции просто необходимы. И как только чернила подсохли, постарался разобраться в хитросплетениях хозяйственно-бытовой части усадьбы. Начнём с жилого фонда. Помещичий дом — это высокое деревянное строение Т-образного вида из двух срубов (пятистенок) по шестнадцать венцов каждый, восемь на шесть метров, соединённых выступающими по фронту метра на два сенями. Парадный вход через крыльцо с навесом и выход во двор через эти же самые сени с обратной стороны. По местным меркам — весьма солидный. Две печи: большая и малая. Крыша застелена дранкой, есть остеклённые окна. Позади жилого здания конюшня, амбар, сенной сарай и маленькая псарня; всё пустующее. Крестьянские избы гораздо проще. Что здесь, что в Абраменках. Два сруба по десять-двенадцать венцов, длиной и шириной до восьми аршин, стоят один позади другого и связываются между собой сплошным рядом брёвен. В Борисовке их четыре, в соседней деревне — шесть. Курных нет, все топятся печью. Каждая изба располагает хозяйственными пристройками и огородом; где большим, где малым. Навскидку, крепкое, зажиточное хозяйство, которое никак не могло стоить прописанной в купчей суммы. Даже в этом Сашку надули. Тем не менее, общее экономическое состояние — катастрофа, ибо всё богатство меряется урожаем! Прибавить к этому, что со смертью хозяина пропал державший здесь всё стержень и весь благопристойный вид, не более чем прочный задел прошлого; становится ясно — актив убыточный. О чём говорить, если что-то где-то росло, то только благодаря личной инициативе бывшего управляющего. Так что первым делом был отправлен посыльный к Семечкину, с просьбой собрать всех кредиторов. И пока утрясался вопрос с займами, Тихон привёз доктора Франца. Повелитель клистира, пиявок и противно пахнущих порошков был известен как мастер своего дела. Ещё в его бытность военным врачом, многие видели его собирающим травы и цветки диких растений, выкапывающим корни и срывающим кору с деревьев, а вследствие этого, воспринимали как человека, хорошо знакомого с полезными свойствами того, что непосвящённым казалось бесполезным. Слышали, как он говорит о Самойловиче, Максимовиче-Амбодике, Зыбелине, Шумлянском и других знаменитых людях — чьи научные достижения в медицине и фармакопеи казались едва ли не сверхъестественными, — словно они были его знакомыми и состояли с ним в переписке. Доктор Франц был не стар, в теле его все еще чувствовалась мускулистая и гибкая ловкость эфеба, — результаты ежеутренних гимнастических упражнений. Многие, судя по свежести его лица, идеально белым, прямо таки фарфоровым зубам, по весёлости характера с искромётными шутками с философскими рассуждениями, и особенной крепости духа (зимой купался в проруби), не давали ему более тридцати пяти лет. Но глубокие морщины на открытом челе его, рано поседевшие волосы заставляли не без основания заключать, что доктор, в каком-то смысле, прожил гораздо дольше многих своих одногодок. Вместо живого, подвижного выражения, лицо его было подёрнуто тяжкой думой, наложившей странную и загадочную неподвижность на все черты одушевлённого обличия. Светлые, горевшие силой воли и ледяной холодностью одновременно, глаза его как будто забыли привычный природный свой блеск, и тускло устремлялись на какой-либо один предмет, мгновенно вспыхивая и тут же остывая, словно за миг познавали всю его сущность. Безупречно выбритый подбородок и мрачная тишина, заключённая в глубине его души, заразительно и властно действовала на всё, что его окружало. Одним своим видом он говорил, что сказанное им — истина и возражений не потерпит.