Интервенция (СИ) - Алексин Иван

— Погода портится, государь, — подъехал ко мне Ефим. — Но ты не сомневайся, царь-батюшка, деревенька, что Дмитрий Михайлович для нас на постой определил, уже недалече.

— Хорошо, коли так. Надоела эта слякоть!

— Нужно было в Москве оставаться, — не замедлил с упрёком Тараско. — С Вором мы, Фёдор Иванович, и без тебя бы управились. А ты бы за столицей лучше последил.

— Это зачем же? — тряхнул я головой, стряхивая с шапки снег.

— Ну, как же? — удивился мой друг. — За кем Москва, тот и правит.

— Правит тот, за кем войско, — не согласился я. — Помогла мне та Москва, когда войско под руку Отрепьева переметнулось? А был бы я сам с войском, может и сумел бы измену пресечь. Вон Васька Шуйский, — продолжил я, шмыгая носом, — когда сам войско возглавил, смог Болотникова одолеть, а стоило на других воевод положится, и где он теперь, тот Васька? В аду кости греет. Вот и я, лучше уж здесь с войском побуду. Даже если москвичи мне изменят, с войском всегда есть надежда столицу обратно вернуть. Изменят служивые и всё. Можно опять на чужбину без оглядки бежать. Только в этот раз навсегда.

— Да как же то может быть, государь! Батюшка измены не допустит!

Я оглянулся назад, смерил насмешливым взглядом одного из рынд.

Ну, надо же, заговорил! А то с самой Москвы, кроме «будь здрав, государь» от Бориса Грязнова ничего и слышно не было. Только держится сзади как приклеенный и в спину дышит. И что характерно, даже Никифор между нами не лезет. Видимо, перед отъездом из Москвы, успел со всесильным Слугой государевым пообщаться. Василий Грязной, при желании, умеет очень убедительным быть.

В принципе, против дополнительного охранника я и сам был не против. Понятно же, что случись что, внук бывшего опричника, не раздумывая, за меня жизнь отдаст. Но само постоянное присутствие хмурого, немногословного жильца немного раздражало.

— Государь, — не дал мне ответить Никифор, с тревогой всматриваясь в снежную завесу. — Вроде дозор возвращается.

— Где?

—.Да вон, прямо через поле ломятся!

К нам подъехал десяток всадников из отряда Подопригры, расступились, пропуская вперёд смертельно уставшего, с торчащим из плеча обломком стрелы молодого воина в видавшим виды тегиляе.

— Так это же Петрушка Колупаев, государь, — во второй раз за этот день соизволил открыть рот Грязной. — Сын боярский из Одоева, — пояснил он мне.

— Государь⁈ — неверяще уставился на меня дворянин. Впрочем, за Грязным привычки шутить явно не водилось, поэтому Колупаев, быстро сориентировавшись, буквально сполз с коня, ухнув коленями в белую жижу. — Спаси, государь! От всех жителей Одоева тебе челом бью!

— Это от кого же я их спасти должен? — невесело усмехнулся я. — От их собственной измены? Да и ты, выходит, руку вора держал.

— Колупаевы тебе завсегда верны были, царь-батюшка, — не вставая с колен, поднял голову воин. — Моего батюшку за это Вор, что царевичем Петром себя величал, велел смерти предать!

— Это правда? — оглянулся я на Грязнова. Раз он здесь самый признанный эксперт по одоевскому дворянству, пусть и докладывает.

— Правда, государь, — подтвердил тот. — Сына боярского Никитку Колупаева самозванный царевич три года назад повелел со стены одоевской крепости сбросить.

— Ну, поднимайся, Пётр Никитич, коли так, — усмехнулся я. Двое рынд, соскочив с коней, помогли подняться раненому. — Что там с Одоевым такого случилось, раз ты со стрелой в плече по окрестностям Тулы скитаешься?

— Ногаи, царь-батюшка. Пять сотен к городу подошло. А у нас добрых воев и сотни не наберётся. Кто к Калуге ушёл, кто на Дон подался. Не выдержать нам доброй осады.

— Пять сотен, — протянул у меня за спиной Никифор. — Видать какой-то бей решил впереди орды со своим отрядом проскочить да вволю пограбить.

— Ну, и пусть грабит! — зло поджал губы Тараско. — Раз жители Вору поклонились, пусть Вор их и защищает. Иным впредь урок будет!

Я тяжело вздохнул, наблюдая как гаснет надежда в глазах гонца. В чём-то, конечно, Тараско прав. Именно на Юге русского государства горячо поддерживали всякого рода самозванцев и воров. Именно они стали той базой, в которой черпали силу эти проходимцы. Но это были мои земли, мои города, мой народ. И ещё у меня были личные счёты с ногаями.

— Найдите мне Подопригору. Хватит ему без дела по лесам шастать!

— Просыпайся, Богдан. Ну, и горазд же ты спать! И не добудишься никак!

— Чего тебе, Ослоп.

— Да Сагайдачный Раду сзывает, — высокий тощий как жердина Остап, за свою худобу и рост получивший от сечевиков меткую кличку «Ослоп», продолжил тормошить товарища. — Хлопцы сказывают, что королевский универсал с призывом на московитов в поход идти, на Сечь привезли. Поднимайся скорее, в шинок сначала забежим. Там Порохня всех товарищам по чарке горилки наливает. Выпьем да пойдём послушаем, что кошевой лыцарству сказать хочет.

При упоминании о горилке Богдан оживился. Пожилой сечевик, кряхтя, поднялся с ложа, нашёл мутным взглядом кадку, припал к ковшу, всасывая в себя тепловатую влагу.

Порохню Богдан уважал. Да и кто на Сечи не слышал об удачливом атамане, отголоски подвигов которого и сюда уже давно долетели? Подняться до царского воеводы, одержать несколько славных побед, встать рядом с правителем огромной страны. И это после неудачного похода в Крым и попадания за рабское весло на галере?

Среди лыцарства очень ценилась удача. Большинство отправлялось на Сечь, втайне мечтая о славе и богатстве. Порохня стал этаким символом, доказывающим, что их мечты реальны. А его отказ, во имя лыцарства, от боярского чина, места рядом с царём и богатого поместья, подняли престиж, вернувшегося на Сечь атамана, на недосягаемую высоту.

Но, кроме всего прочего, Порохня оказался ещё и небывало щедр, угощая, уже который день сечевиков на свой счёт. Вот и Богдан вчера после этакого угощения еле по кровати дополз.

— Ну, пошли, раз на Раду кличат, — решительно тряхнул головой Богдан. — Послушаем, что нам Старши́на скажет.

Запорожская Сечь бурлила. Полупьяные сечевики свирепо кричали, потрясая саблями, грозили друг другу кулаками, палили из пистолей. Богдан бесцеремонно вклинился в бурлящую толпу, выдвинулся в первый ряд.

— О чём ты говоришь, кошевой⁈ — проревел в этот момент Яким Бородавка. — Зачем нам нужен этот поход на Московию? Реестр? Там мы запорожцы низовые. Нам до увеличения реестра дела нет!

— Нам нет, так братья наши в него попадут, — возразил ему Сагайдачный. — Но тут не только о реестре речь идёт. Король большой поход на Московию затеял, а сейм ему на найм войска деньги выделил. Сила великая! И против такой силы московитам нипочём не выстоять! А значит, все, кто примет участие в этом походе, такую добычу взять смогут, что даже с той, что мы в Варне взяли, не сравнится. Мы заберём все богатства московитов, сожжём их дома, возьмём их жён и дочерей. И нет той силы, что сможет нас остановить!

— Правильно батьку, веди нас на московитов!

— Засиделись без дела! Давно в поход пора!

— Иди прочь, Бородавка! Уходи, пёсий сын, пока саблями не посекли!

Присоединился к крикам и Богдан. Пожилому сечевику в последние годы не везло. В знаменитый поход на Варну он не попал, а добыча, взятая в прошлом году в Перекопе, оказалась скудна и быстро закончилась, осев в загребущих лапах шинкаря. Поэтому идея поправить своё благосостояние, хорошенько пощипав северных соседей, нашла в его душе горячий отклик.

— Правильно, товарищи! — одобрительно потряс булавой кошевой атаман. — Значит так и порешим; походу на Московию быть!

— Ты погоди решать, Петро. Дай и другим своё слово лыцарству сказать.

А вот и Порохня. Богдан завистливо вздохнул, рассматривая богатый наряд запорожца. Сафьяновые сапоги, парчовый кафтан подпоясанный широким поясом с золотыми нитками, соболья шапка. Из-за пояса торчала сабля в богатых ножнах и два дорогущих колесцовых пистоля. На Сечи ходили слухи, что те пистоли своему воеводе сам царь на прощание подарил.