Тмутараканский лекарь (СИ) - Роговой Алексей

Может, Роман Святославич и не был настолько умен, как его старший брат Глеб, но он прекрасно понимал, что для грядущих походов ему будет необходимо много толковых лекарей. Посему он легко выполнил просьбу Сергея, и в монастыре начал обучаться лекарскому искусству юный иудей Соломон. Матвеев был доволен, что сын Марка пришел к нему на обучение — парнишка схватывал все на лету. Благодаря этому достаточно быстро он стал ассистировать Сергею на операциях.

Однако, не всем это понравилось — у Соломона стали появляться и завистники из числа соучеников. Одного из них звали Дормидонт. Он был грузен и одутловат, и, несмотря на свой молодой возраст, вечно жаловался: то на жару, то на холод, то на голод. Этот парень более всего тяготился первенством еврея в обучении и однажды даже пожаловался Сергею, что тот чаще на операции берет Соломона, а не его.

— Учись лучше, изучи досконально человеческое тело — и будет тебе проторенная дорога в операционную.

— Брат Сергий, ты же христианин! Так быть не должно, чтобы иудей посрамлял православных!

— Еще раз повторяю — покажи, что ты знаешь лучше его, и тогда не будет тебе никакого посрамления. А пока не подходи больше ко мне с подобной жалобой.

Но Дормидонт не угомонился, а пошел со своими претензиями к игумену, отцу Иоанникию, а когда и им был послан подальше, улучил момент и попал на прием к владыке. Для пущего эффекта он подкрепил свою просьбу мешочком с серебряными монетами.

Уже на следующий день епископ Лаврентий пришел в княжеский терем и вошел к самому князю, гневно потрясая посохом.

— Княже, ты же был посажен князем в Тмутаракань для того, чтобы оберегать православие и не давать его на поругание еретикам и неверным, так ведь?

— Да, владыко, так оно и есть. А разве есть сомнения? — поморщился Роман Святославич. Он не любил внезапных гостей. Даже если это был епископ. Особенно, если это был епископ Лаврентий.

— А ведомо ли тебе, что в нашу святую обитель повадился иудей Соломон ходить за грамотой? Евреи Христа на Голгофе распинали, а мы будем одному из них позволять наши лекарские премудрости изучать?! Негоже так!

— Об этом мне ведомо, владыко. Но, сдается мне, ни он, ни родители его не виновны в том, что было больше тысячи лет тому назад. В Тмутаракани все народы равны. Слыхал я, парень он талантливый — а хорошие лекари моему княжеству нужны зело. Или я не прав?

— Лекари-то нужны, — согласился владыка Лаврентий, — но все равно нет моего архипастырского благословения на то, чтобы обучать всяких нехристей в монастыре. Пущай крестится непременно! Ну или пущай его родители сделают достойное пожертвование на благоустройство наших церквей. Как там у вас говорят: «С паршивой овцы хоть шерсти клок»?

— Ааа, так вот оно что, владыко! — усмехнулся князь Роман, поняв наконец истинную причину беспокойства тьмутараканского епископа. — Не переживай, решу я эту проблему. Пускай будет по-твоему, что-нибудь придумаю.

И действительно придумал — неподалеку от монастыря на бывшем купеческом дворе открыли лекарскую школу, где отныне и проводилось обучение. В просторной светлице сделали операционную на два стола. Рядом в комнатах прислуги разместились две перевязочных. Руководителем школы был назначен грек Георгий, и это было достойное назначение. Князь Роман был молод, горяч и упрям — однажды решив что-либо, он шел в своем решении до конца. Теперь власть епископа Лаврентия на эту школу распространялась только номинально, а фактически ему поступала лишь часть от школьной казны,

Однако, конфликт между князем и епископом на этом не был исчерпан. Прошло совсем немного времени, и он разгорелся с большей силой. В лекарскую школу стали прибывать новые люди. Одним из них был пожилой дружинник Михайла Ратиборович, по возрасту уже не годившийся для ратной службы, но обладавший колоссальным опытом по оказанию медицинской помощи в полевых условиях. За его богатырскую стать и отеческое отношение как к ученикам, так и к больным, все его не только за глаза, но и напрямую называли «дядя Миша», а старый дружинник на это не обижался. Он делился своими бесценными знаниями не только с новыми учениками, но и с Сергеем и Артемием. К его мудрости прислушивался даже Георгий, узнавая для себя всякий раз что-то новое. Взамен дядя Миша с пылким интересом юноши знакомился с особенностями византийской медицины.

Однажды в Тмутаракань прибыл караван из далекой империи Сун, направлявшийся в Константинополь. Вернее, прибыли только остатки каравана. По дороге его сильно потрепали степные разбойники, и в живых остались лишь немногие. Погрузив немногочисленные спасенные тюки товаров на корабль, торговцы отбыли в византийскую столицу, оставив на долечивании в монастыре одного тяжелораненого человека из своего отряда, которого не могли взять с собой. Этого человека звали Шень Чен, и он был самым настоящим китайцем, одетым в потертое серое кимоно. Он не знал ни русского, ни греческого языка, но довольно сносно изъяснялся по-половецки, и поэтому лечить бедолагу взялся Матвеев. На помощь к себе он позвал Артемия, который больше специализировался на лечении различной травматологической патологии — у китайца помимо многочисленных неглубоких ран мягких тканей был открытый перелом правой большеберцовой кости. Гипсовых повязок в то время еще не изобрели, но Артемий наловчился выполнять репозицию кости (если, конечно, она была не раздроблена) и накладывать на поврежденную конечность так называемый «лубок», состоявший из одинаковых по длине ясеневых колышков и прикрепленной к ним коры дуба, связанных между собой ремешками.

Само по себе сопоставление костей — процедура болезненная. Сергей объяснил это китайцу и рассказал, что ему сейчас дадут выпить крепкого вина с маковым молочком для облегчения боли. Однако пациент запротестовал.

— Я не могу пить вино. Дал клятву, которую нарушить не могу.

— Но тебе может быть очень больно, — предупредил Матвеев.

— У меня есть способ борьбы с болью, — ответил китаец и попросил подать его ларец, из которого извлек небольшой сосуд с тонкими серебряными иглами. Он установил семь игл в некоторых точках тела и махнул рукой. Пока Сергей обрабатывал раны мягких тканей передней брюшной стенки и грудной клетки, Артемий начал сопоставлять отломки кости. Добившись хорошей репозиции, Артемий зафиксировал ногу с помощью «лубка». У китайца во время этой операции ни один мускул на лице не дрогнул. И Матвеев, и Артемий были удивлены мужественности их пациента и эффективности восточной медицины. Прооперированный Шень Чен остался в палатах при школе под бдительным присмотром и тщательным уходом лекарей и их учеников. Китаец не терял времени даром, а занимался изучением древнерусского языка.

Через месяц он уже смог вставать на ногу. Еще через два китаец, пусть и с трудом, но заговорил по-русски. Чен, как коротко его теперь называли русичи, проявил большой интерес к проходившим в школе занятиям, одновременно разрабатывая заживающую ногу. Его очень занимала непривычная для него византийско-русская медицина, и он тоже узнавал для себя много нового. Один раз, когда на занятии у Тихомира разбирали лекарственные травы, в изобилии разложенные на столе, один из учеников внезапно начал надсадно кашлять. Он все кашлял и кашлял, и никак не мог даже сделать вдох. Налицо были все признаки приступа бронхиальной астмы — заболевания в то время редкого и потому неизлечимого. Тихомир вывел своего ученика на свежий воздух, но больше ничем не мог помочь бедняге. Тогда Чен достал одну из своих игл, которые всегда были при нем, и установил ее в необходимую точку. Спустя несколько секунд кашель прекратился, и ученик, вытаращив глаза, жадно задышал.

— Как ты это сделал? — поинтересовался Тихомир.

— Осень просто, — ответил Чен. — Я успокоил меридиан легких.

В другой раз Чен оказался рядом с отцом Иоилем, у которого вдруг случился приступ стенокардии. На беду старца, все остальные лекари в этот момент были заняты, а ученики еще не знали, что делать, когда старый монах схватился за область сердца.