Я позвал Дионисия и ещё двоих и велел перенести Марка в бани, благо они были протоплены – раненому не повредит с дороги хорошее мытьё и потение в лаконике.
Я тут же велел послать за медиком. Выяснилось, что в ноге застряла деревянная щепка и кусок ткани и оттого рана оставалась открытой. То, что Марк не умер, можно считать чудом. Природа наделила его удивительным здоровьем. Вечером медик извлёк из раны вместе с гноем эту самую щепку, а на следующее утро Марк велел перенести себя в триклиний и принял участие в нашей трапезе. Тогда-то мы и собрались все вчетвером. Разумеется, речь пошла о последних завоеваниях Траяна. Я ожидал, что Марк начнёт восхвалять прежнего императора. Но я ошибся. Едва мы заговорили о Трояне и его преемнике, как Марк помрачнел.
– Тебя не вдохновляют новые приобретения Рима? – с деланным изумлением спросил Серторий – по его понятиям военный должен приходить в восторг, когда наши границы расширяются.
– Нет, – кратко отвечал Марк.
– Но ты же солдат.
– Я бы вообще не хотел больше ни воевать, ни убивать.
– Значит, ты будешь искать какой-нибудь гражданской должности? – продолжал допытываться Серторий.
– При Домициане философы были изгнаны из Рима, – сказал Марк.
Марк никогда ни о чем не говорил прямо. Я слышал, что на востоке он принял участие в мистериях и был посвящён в культ Митры. Однако сам он никогда не рассказывал об этом. Неужто Марк решил заняться философией?
– Ныне настоящая философия не в моде, – заметил я. – Все больше толкуют о чудесах и откровениях. Наш мир хаотичен, а не разумен.
– Наш мир хаотичен потому, что в наше время больше нет героев. Даже Катон Утический вызывает улыбку, хотя умер за Республику. Теперь все зачитываются похождениями подонков и подробностями жизни бывших рабов и кинэдов. Петроний Арбитр стал выше Вергилия, – вздохнул Серторий.
– Подумаешь, доблесть – пырнуть себя кинжалом! Сколько людей делали это из трусости, стоило Нерону нахмурить бровь…
– Не будем о принцепсах. Если не хочешь, чтобы у меня испортился аппетит, – перебил меня Серторий.
– Тебя не устраивает Адриан? По-моему, он – достойный преемник Траяна.
– Да, Андриан достаточно умен и достаточно честен, – согласился Серторий.
– Но что из того? Один принцепс может быть умен и честен. Ну, два могут, даже три. А десять? Нет, никогда. Тем более, десять подряд. Так что не будем о принцепсах. Лучше займёмся книгами. Книга может быть хороша сама по себе. Одна, в единственном числе. Все остальные пусть будут дрянью. Блеска одной они не затмят.
Виночерпий наполнил наши чаши. Вечер был тих и светел. Приятно говорить о книгах в такой вечер.
– Книги пишут в основном о принцепсах, – сказал Марк раздражённо.
Возможно, рана ещё его беспокоила.
– Что мешает тебе сочинить что-то, отличное от того, что ныне популярно. Я предлагаю всем вместе сочинить какую-нибудь занятную книжку, только не сатиру.
– Серторий болтал первое, что приходило в голову. По крови он грек и склонён к фантазиям.
– Терпеть не могу сатир. – Я не говорил тогда этой фразы, но теперь не удержался и вставил её в текст. – Завидую иногда старику Гомеру. Из его поэм вырос целый мир. Они определяли дух Греции.
– Нет, Гомер сейчас не подойдёт. Кого устроит герой, крушащий скулы? – покачал головой Серторий. – Все жаждут искупления и прощения. И ищут страдания. Да, да, ищут страдания, сознавая несовершенство этого мира. Я бы хотел написать историю бродячего философа.
– Описывать фанатика, невнятно бормочущего свои поучения, грязного, с не чёсанной бородой, от которого воняет потом, в пыльном хитоне – нет, увольте, друзья, я этим заниматься не собираюсь, – в первый момент мне совершенно не понравилась идея Сертория.
– Почему фанатик, почему бормочет и почему грязный? – с улыбкой спросила Береника. Сегодня она выбрала для губ краску лилового оттенка. Это означало, что сегодня она будет дерзкой. – Он будет смелым, красивым, уверенным в себе. Да, да, он должен все время повторять: «Радуйтесь, что я с вами. Цените время, пока я с вами…» Он придёт в дом, а ноги ему омоют не водой, а мирром. По-моему, неплохо. Бродяга, которому ноги омывают мирром. На нем будет драный хитон и в то же время все будут смотреть на него как на царя, – произнесла она мечтательно. – Или как на бога. Или сына бога… И сам он будет взирать на других, как бог. Без презрения, но все равно как бог. Герой – вот что даёт бессмертие сочинению. Если читатель влюбляется в твоего героя, если плачет, когда тот умирает, – значит, ты сделал нечто замечательное.
– Ты рассуждаешь по-женски.
– Но все эти сухие сочинения, которыми восторгается Рим, похожи на корки, оставленные в наследство, библиотечным мышам. В Риме умеют сочинять либо сатиры, либо заумные трактаты!
– Это будет пользоваться успехом? – засомневался Серторий.
– Никогда не знаешь, что будет пользоваться успехом, а что нет. Обычно пользуются успехом или божественные произведения, или посредственные, средние проходят незамеченными, – сказал и я своё веское слово.
– Самое главное – удачно описать смерть героя, – сказал Марк. – Умирая, герой покоряет мир. Как умер наш герой?
– Его могли распять, как раба.
– Человек, который воображал себя богом, умер на кресте? – переспросил Серторий.
– В этом что-то есть – позорная казнь бога, – произнесла Береника задумчиво. – Вслушайся в эти слова. Они волнуют воображение. Они противоречат друг другу – все три. Это корни невиданного растения, прорастающие намертво через человеческую душу. Противоречие, сводящее с ума, приводящее в восторг.
Таково бессмертие на вкус. Солёная сладость, сверкающая тьма – вот его название.
– Ну что ж, пусть его распнут на кресте. И тут же начнётся страшная гроза, земля расколется и… – принялся фантазировать Серторий.
– Думаешь, это подходящая сцена? – засомневался я. – От неё за милю несёт театром. Потом появится бог из машины…
– А кто его казнит? – спросил Марк.
– В Иудее был какой-то философ, которого распяли во времена Тиберия. Я читал об этом где-то. Кажется, у Тацита. Если это так, то отправить философа на казнь должен был Понтий Пилат. Прокуратор Иудеи славился жестокостью.
