– Значит с этими можно и по-плохому?
Князь кивнул. Совершенно хладнокровно кивнул. Словно не понимал, что все это означает.
Владимир Валентинович захлопнул крышку и едва не взмыв к потолку раздраженно спросил.
– Какой вы толстокожий, князь! Ей Богу не поверю, что вам всё равно. Вы хоть понимаете, что сделав это мы все, поименно, станем врагами человечества? По-и-мен-но!
– Понимаю.
Гагарин сбросил улыбку, словно ненужную шкуру. В один миг лицо стало злым, жестким.
– Меня это ничуть не коробит. Если этот мир принял большевиков как данность, то ничего другого он и не заслуживает.
Год 1930. Июнь
САСШ. Аламагордо
… К объявлению, появившемуся в некоторых крупных газетах мир отнесся очень спокойно. Он его … не заметил. Однако, избранные, кто понимал подоплеку происходящего, среагировали очень быстро. Мистер Вандербильт оправил письмо Президенту Гуверу в котором писал о необходимости проверить этот факт и разобраться – не провокация ли это большевиков. Вторым письмом он отправил Линдберга в лабораторию профессора Тесла, чтоб подготовиться к отпору, если большевики задумают что-либо сделать.
…Стыдно признаться, но больше всего мистера Линдберга раздражала приветливая улыбка профессора. Не мог тот не понимать сложности положения. Никак не мог… Легкомыслие? Так и спросил, а в ответ Тесла несколько иронично поинтересовался:
– Ну давайте спокойно, без экзальтации подумаем, что они могут сделать? Если, конечно, все это правда.
Авиатор, в глазах которого стоял любимый фотографический снимок Шефа – обрезанная Джомолунгма привстал, но вновь опустился на неудобный стул.
– Вы не понимаете? Вы действительно не понимаете?
– Я действительно не понимаю! Мало того, я уверен, что и вы не понимаете всего. Они не в состоянии причинить ущерб больший, чем землетрясение.
Линдберг все же не усидел на месте – вскочил, заходил кругами.
– Вы действительно не понимаете… Они оттуда одним поворотом выключателя, одним нажатием кнопки или не знаю чем, они приведя в действие свою ужасную машину, могут уничтожить и меня и вас и даже Капитолий!
– Капитолий – это теоретически возможно, – благосклонно согласился ученый, что-то прикинув, – правда только в том случае, если у них есть план Вашингтона и хороший телескоп. А вот ни меня, ни вас им достать не удастся. Даже с хорошим телескопом… На этот счет можете быть совершенно спокойны.
– Их энергетический луч… Я собственными глазами видел…
– Чтобы попасть, – надо прицелиться, – насмешливо остановил его ученый. Он все улыбался и улыбался. – А значит видеть цель… Что они увидят со ста миль, несясь при этом со скоростью десяти миль в секунду? Сейчас они похожи на слепца, вертящегося на карусели, с револьвером в руке.
– С револьвером!
– Но слепца! Что значат семь пуль для всего мира? Нужно думать не о тех, кто в небесах, а об их сообщниках, о те, кто доставляет им еду, воду и воздух…
Не желая терять время на спор, Линдберг согласился.
– Хорошо, профессор. Мы об этом подумаем… Только уж и вы подумайте, чем мы сможем им ответить.
Год 1930. Июнь
Польская Республика. Варшава
… Солдаты стояли негустой цепью, не столько запрещая варшавянам входить в парк, сколько обозначая это запрещение. Так и так желающих погулять оказалось немного – все-таки рабочий день. На вопросы редких прохожих, что тут такое происходит, солдаты не отвечали, просто кивали головами на два огромных плаката по бокам центральных ворот. Там на польском и немецком языках прописано было, что парк сегодня не работает и все желающие побывать тут могут прийти сюда завтра.
Чуть в стороне от ворот, в тени огромной столетней липы, стояли два автомобиля. Один пустовал, там не было даже водителя, а во втором расположилось четверо мужчин в штатском. Не смотря на жару, одеты все были строго и изыскано.
Пилсудский достал часы, посмотрел и недовольно встряхнул свой «Лонжин».
– Ну и сколько на ваших?
Трое мужчин одинаковым движением полезли за своими хронометрами.
Разница оказалась в полторы минуты.
– Десять или двенадцать минут шестого, пан Юзеф.
– Это не может оказаться дурной шуткой? – спросил один из них, но в следующую секунду позабыл о своем вопросе.
Странное, небывалое ощущение – в секунду неизвестно откуда появившийся звук из тонкого комариного писка выросший до оглушительного рева – заставило их разом прижать ладони к ушам, а потом – выскочить из машины.
Из совершенно пустого неба залитого бесконечной голубизной на землю упало дрожащее полупрозрачное щупальце и тут же в недрах парка началось движение, словно кто-то огромный ворочался там, пробираясь сквозь толщу земли.
Свечками вспыхивали деревья, и сквозь стену ветвей поднявшийся горячий ветер гнал на людей плотное облако запыленного пара.
Со скоростью гоночного авто (ни с чем другим скорость никто из наблюдателей сравнить просто не мог) щупальце добралось до берега. Там, словно оно угодило в забытый с войны склад боеприпасов, вверх рванул плотный фонтан пара и грязной воды и… Все смолкло. Рев пропал. В том, что теперь можно было смело назвать тишиной, трещали, обгорая, деревья и шелестя падал с неба горячий дождь.
– Нет. Какая ж это шутка…
Год 1930. Июнь
Французская республика. Париж
… Она все-таки согласилась!
Согласилась, и вчерашний вечер превратился в сказку.
Конечно, это не ограничилось десятком франков, но Бог с ними, с деньгами! Мир, все-таки создан не для денег, а для удовольствий. Для встреч с девушками, для чувств, для улыбок, для танцев и для таких вот утренних минут, когда ты здоров и тебя переполняют счастливые воспоминания…
Жизнь, радуясь вместе с мсье Форитиром, послала ему улыбку Солнца. Сквозь щели ставень в комнату проникали золотые ленты солнечных лучей. Пылинки сверкали в них словно частички золотой пудры счастья. В этом золоте купалась стоящая в молочной бутылке роза. Она вчера подарила её ему.
Она – ему!
Закинув руки за голову мсье Форитир смотрел сквозь спинку кровати на все это великолепие и улыбался. Довольно глупо улыбался, конечно, как отметила какая-то сконфуженная этим часть его сознания, ну да ладно. Во-первых – никто не видит, а во-вторых – приятно. Такое случается не каждый день.
Сегодня они опять куда-нибудь пойдут. И возможно…
Распираемый энергией он отбросил одеяло и направился в ванную. Проходя мимо окна, тронул ставни, и те разошлись, впуская в комнату солнечное утро. Краем глаза поймал панораму города. За окном утро в порыве небывалой щедрости делилось с людьми солнцем и свежим воздухом. Чудесный город Париж! Старые черепичные крыши, небо, облака.
Не дойдя до ванной, он замер и шагнул обратно.
Небо, конечно, осталось на месте, но теперь его не делил надвое росчерк Эйфелевой башни.
