Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Дворянин зарайский, Кузьма Воронов Петров сын, — не сказал, а выплюнул тот. — Верный слуга царю, не то, что ты, воровской князь.

Сдаётся мне, не такой уж он идейный, просто накручивает себя. Хочет в своих глазах быть мучеником за царя. Иван Сусанин, матьего.

Один из драбантов Сомме врезал ему пару раз в живот без приказа. Я не стал его останавливать. Мой несостоявшийся убийца зарычал от боли — бить драбант оказался большой мастак.

— Раз я вор, чего ты ко мне аки тать в нощи пришёл и сталью решил угостить? — усмехнулся я. — Выходит, из нас двоих ты — вор, а не я.

Он молчал, только тяжело дышал после кулаков драбанта.

— Холодно тут, — обернулся я к Сомме. — Отправь одного из своих драбантов, пускай принесёт жаровню с угольями да каких-нибудь прутьев железных.

Сомме распорядился и вскоре драбант вернулся с полной свежих углей жаровней, которую нёс за ручки, защитив ладони толстыми рукавицами. В самой жаровне уже раскалялись несколько стальных прутьев.

— Знаешь же как тело от раскалённого прута шипит? — спросил я.

— Кромешник ты, хуже опричника всякого, да ещё и вор! — выкрикнул зарайский дворянин Кузьма Воронов Петров сын, уже почуявший чем дело пахнет.

— На войне мы дела похуже кромешницких проделывали, — пожал плечами я, — когда надо язык развязать. Да и ты бывал в походе, знаешь, что с пленным врагом делают, если он запирается.

Драбанты поставили жаровню прямо у ног Воронова, один присел над ней и принялся ворошить прутьями угли.

— Кто велел тебе меня ночью зарезать? — быстро спросил я Воронова. Тот опустил глаза и смотрел только на багровые угли в жаровне, да на постепенно краснеющие всё сильнее прутья.

— Царёв брат, Димитрий, — не стал запираться Воронов. — Сам подошёл ко мне, о должке напомнил, золото посулил. Сказал, что, мол, не воевода ты, князь, но вор и на трон царский сам залезть желаешь, вот и надо тебе окоротить. Да так чтобы уж навсегда.

Ничего удивительного в этом нет. Раз уж жена Дмитрия на пиру поднесла мне у всех на глазах чашу с ядом, то и теперь царёв брат не остановится, пока не сживёт меня со свету.

— А ты и рад стараться, — усмехнулся я.

— Не мог я иначе, княже, — пробурчал себе под нос Воронов. — Долг у меня перед царёвым братом. За Болотникова стоял я, и петля мне грозила, да он спас, при себе держал, а после брату передал.

Так это ещё и профессиональный наушник. Вот это отменный человек мне попался, ничего не скажешь. Шпионил для Дмитрия Шуйского за царём, да и вряд ли только шпионил, раз так легко убивать меня отправился. Не первый, ой не первый грех убийства спящего или беспомощного на этой чёрной душе.

— Снимите его, — велел я Сомме. — Оденьте, отведите в кабак в Земляном городе.[3] Там напоите пьяным, да и горло перережьте. Нечего такому вору по земле ходить.

— Мои драбанты и к такому привычные, — скривил губы в сардонической ухмылке полковник.

— Денег на пропой пусть у матушки возьмут, — добавил я. — Негоже по делу за свой кошт пьянствовать.

Сомме ухмыльнулся ещё шире. Пить за чужой счёт все любят.

— А с теми двумя как быть? — спросил он у меня, когда я уже направился к лесенке, ведущей прочь из подвала.

За моей спиной драбанты развязывали Воронова, чтобы отправиться с ним на последнюю попойку в Земляной город. Зарайский дворянин ничего не понимал, говорили-то мы с Сомме по-немецки, однако не сопротивлялся.

— Сам разберусь, — отмахнулся я, понимаясь наверх.

Выбравшись из подвала я кликнул Болшева и вместе с ним и парой послужильцев[4] отправился в клеть, куда посадили оставшихся двух соглядатаев Дмитрия.

В клети было так же холодно, как в подвале. Закутавшиеся в тулупы соглядатаи сидели на земляном полу, напоминая нахохлившихся голубей. Первым делом я велел Болшеву поставить обоих на ноги и отобрать у них тулупы. Так лучше дойдёт.

— Друг ваш поднял на меня руку в моём доме, — ледяным тоном проговорил я, смеривая обоих взглядом, от которого они ёжились едва ли не сильнее, чем от холода, царившего в клети. — Завтра поутру его найдут в кабаке в Земляном городе с перерезанным горлом.

Тут оба соглядатая, как я и думал, повалились на колени и поползли ко мне на карачках.

— Не казни, князь-милостивец, — вопили они в один голос. — Сохрани животы наши. Не было у нас умысла тебя губить.

— Прочь, псы! — рявкнул на них Болшев, замахнувшись для острастки саблей в ножнах.

Тульский дворянин до сих пор чувствовал себя скверно, потому что проспал угрозу, и первыми спасать меня ворвались не его люди, а драбанты Сомме. И только рад был был выместить на оставшихся двух соглядатаях накопившуюся злость.

— Глядите, наушничайте, докладывайте обо всём Дмитрию, — разрешил я соглядатаям. — Но коли снова к кому подойдут и предложат меня убить, сразу о том мне докладывайте.

— Не придут к нам с таким, — заявил один из них, поднимаясь на ноги и хлопая себя руками по плечам.

— С чего ты взял? — удивился я.

— Кузька Воронов вор был, холоп беглый, что за Болотникова дрался, тот его послужильцем сделал, — объяснил соглядатай. — Это потом уже, при князе Дмитрии он зарайским дворянином сказался, но все-то знали, кто он таков. Одного слова княжьего хватило бы, чтоб он на глаголь отправился.

— А вы стало быть агнцы, — рассмеялся я. — Никогда прежде чёрных дел не творили.

— Всяко у нас за душой, княже, — не стал отпираться второго соглядатай, — но на спящего руку бы не подняли. Встретить в переулке сабелькой — это можно, а в постели резать, нет. Совсем это дело кромешное.

Крепко же помнили опричнину все в Москве, что всякой жестокости и подлости были мерилом именно опричники.

— Ступайте тогда, — отпустил я их.

— Но знайте, сукины дети, — скорее для меня, чем для них, сообщил Болшев, — за вами самими пригляд будет.

Я первым вышел их клети.

Удивительное дело, ноги держали крепко, меня ни разу не шатнуло ни на лестнице, ни в холодном подвале и в клети. Злость придавала сил, но стоило ей отступить, схлынуть адреналину из крови, как навалилась невероятная усталость. Болшев с одним из послужильцев подхватили меня и почти волоком потащили обратно в постель.

Алекандра, сидевшая в моих палатах у кровати, вскочила на ноги, увидев на меня волокут.

— Что с тобой, супруг мой? — спросила она, подбегая и помогая Болшеву с послужильцем усадить меня на край кровати. — Достал тебя вор, куда ранил тебя?

— Не достал, свет очей моих, — ответил я. — Силы кончились просто.

Я увидел как просияло её лицо и сам невольно улыбнулся. Никогда прежде в том далёком будущем, где я жил раньше, меня никто так не любил. Крепко и сильно, по-настоящему. Вот только тень всё ещё оставалась на лице Александры, и я должен понять, какая кошка пробежала между нами. Но не сейчас. Сил и правда ни на что не осталось.

Болшев с Александрой раздели меня и уложили в кровать. Александра сама, будто мама укрыла меня медвежьей шкурой, и последнее что я помню, прежде чем провалиться в сон, это её заботливые руки, гладящие моё лицо.

[1] Съёмный бой — рукопашная схватка накоротке

[2]Драбант, трабант (от нем. Drabant, Trabant — спутник) — представитель категории военнослужащих, в обязанности которых входило сопровождение, охрана или прислуживание.

В других источниках указано что Драбант (м., нем. Trabant), трабант, в первоначальном смысле — телохранитель (вожатый) высших начальников и преимущественно владетельных лиц; почётная стража из отборных людей.

… По окончании же сейма, воеводе предстояла вероятность далёкого похода. В замке стали готовиться к отъезду, а воевода из живших при нём шляхтичей и драбантов составил значительный отряд, который должен был сопровождать его на сейм и потом сопутствовать ему в предстоящем походе. В ту пору такие отряды показывали богатство и могущество польских магнатов.… (Евгений Петрович Карнович, «Святослава Сандецкая», Очерки и рассказы из старинного быта Польши)

У нас драбанты появились при Лжедмитрии, сперва из прибывших с ним в Москву поляков, а затем из наемных иностранцев. Их было сформировано 3 роты, по 100 человек, под началом Маржерета, Кнутсона и Вандемана. Первостепенное значение имела рота Маржерета, отличавшаяся роскошной одеждою и почти вдвое большим содержанием против остальных