Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
– Прямо как иконописец писал, – восхищались они.
Но когда я нарисовал поясной портрет воеводы, восторгу окружающих не было предела. А сам воевода, гордо поглядывая вокруг, велел повесить портрет в главном зале. Конечно, я слегка приукрасил Поликарпа Кузьмича, но в меру. И теперь он гордо взирал с портрета на приходящих к нему просителей.
В октябре в Торжок вновь приехал Кирилл Мефодьевич. На следующий день он посетил воеводу. Вскоре меня позвали к ним. Оба раскраснелись, на столе стояла большая бутыль, судя по запаху, анисовой водки.
Зайдя в комнату, я низко поклонился и стал ждать, что скажут мне бояре.
– Плохую весть я тебе принес, Данила, – наконец сказал Кирилл Мефодьевич. – Бабка твоя Марфа уважать себя заставила. Заболела она трясухой, как раз на Рождество Пресвятой Владычицы нашей Богородицы, а на пречистую Феодору Александрийскую померла. Тебя все в бреду поминала, говорила, что большим человеком станешь. Я, грешным делом, сомневался, думал, старая перед смертью ерунду несет. А оно вишь как выходит. Что же ты, парень, мне не открылся? – И он обиженно посмотрел на меня.
– Кирилл Мефодьевич, да как же я мог такое сказать? Свидетелей на это дело нет, кроме моей бабушки. Запороли бы меня на конюшне за такие слова, и все. Спасибо Поликарпу Кузьмичу, это он острым умом своим дошел, что я что-то многовато для деревенщины знаю. И я понял, что если откроюсь, то он меня за дерзость не накажет. А вы, Кирилл Мефодьевич, меня тоже ведь своей заботой не оставляли, за что я вам век благодарен буду.
– Что же, Данила, ты человек свободный, а ежели тебя признает твой отец, то мы за тобою стоять будем. Только вот просьба у меня к тебе, сделай с меня парсуну такую же, как ты Поликарпа нашего Кузьмича изобразил. Не уеду, пока не сделаешь. Ты, парень, цены такой работе не знаешь. Да в Грановитой палате такой нет!
Поликарп Кузьмич засмеялся:
– Ха, из тебя торгаш никакой, Мефодьич, кто же перед работой сам цену поднимает?
Но я сказал:
– Не волнуйтесь, Кирилл Мефодьевич, я за вашу заботу обо мне, за то, что в люди вывели, парсуну с вас напишу и в дар отдам.
Кирилл Мефодьевич в ответ, посмотрев на воеводу, произнес:
– Ты знаешь, Поликарп Кузьмич, у меня сейчас как пелена с глаз спала. И сам думаю, как я мог так обмишуриться, ведь как ясен день видно, что у парня кровь непростая.
Я стоял и злился. Эти бояре держали паузу подольше, чем иные артисты. Они понимали, что мне не терпится узнать, кого же они назначили мне в родственники, но фамилий не называли. И за стол меня не сажали. Видимо, такое произойдет, только если мой неведомый родственник признает меня своим сыном или еще кем-то.
Мы немного поговорили о моих лекарских успехах, и меня отпустили.
На следующий день стояли обедню в Спасо-Преображенском соборе, и я обратил внимание, что наш поп отец Павел немного гнусавит и на левой щеке у него приличный флюс. После службы я спросил у него, чего он так мучается, надо зуб удалить. На что он сказал:
– Данила, боюсь я этих коновалов проклятых, один раз в жизни на торге решился, так чуть не умер, как свинья визжал, которую к забою ведут. Невместно мне сейчас визжать, сан не позволяет. Буду так ходить, молитву прочитаю, и с Божьей помощью все пройдет.
– Батюшка, у меня есть водка особая, сам сделал, если ею подышать, то как бы опьянеешь и не почувствуешь ничего, а я вам удалю зуб, и все будет в порядке.
Поп сразу не согласился на удаление, но уже к вечеру сам пришел ко мне и сказал:
– Сделай хоть что-то, не могу больше.
Я тут же позвал Антоху, посадили бедного попа на тяжелый стул, я высмотрел больной зуб, и помощник начал капать эфир на маску. Через десять минут наш поп «поплыл», интенсивность капанья уменьшили, я взял изготовленные по моим чертежам клещи и, мысленно сказав: «С Богом!» – отделил лопаткой десну, крепко зажал остатки зуба клещами и начал раскачивать. Лицо отца Павла оставалось спокойным, он пытался улыбнуться. Я, раскачивая зуб, медленно вытащил его, затем положил на десну прокипяченную тряпочку (увы, ваты у меня еще не было). Корни, слава богу, все оказались целыми, в челюсти обломков не осталось. Мы с Антохой отвели отца Павла на топчан. Он по-прежнему улыбался и ничего не соображал. Но прошло четверть часа, и глаза его приняли осмысленное выражение. Батюшка сел повыше, оглянулся по сторонам и спросил:
– Так когда же ты меня мучить начнешь, изверг рода человеческого?
– Так, батюшка, все уже сделано, зуб вот он. Заберите себе да закиньте за печку от сглаза.
Отец Павел смотрел на меня, и на его лице расплывалась улыбка.
– Так я же почти ничего не помню. Ты вроде мне в рот железяку какую-то совал. Я думал, что еще долго.
Он сунул палец в рот. Я закричал:
– Батюшка, нельзя пальцами рану трогать! И дневную трапезу пропустите, а повечерять уже можно.
– Ну, спасибо тебе, отрок, недаром поговаривают, что благословение Господне на тебе лежит, легкая рука у тебя в самом деле.
Отец Павел еще долго рассыпался в благодарностях и потом ушел, благословив меня.
Антоха же сказал:
– Данила Прохорович, когда вы начали зуб удалять, я чуть сознания не лишился. Такой треск стоял, а попу хоть бы что. А уж когда клещами зуб потащили, я вовсе зашатался.
– То ли еще будет, привыкай, Антоха, вот поработаем с тобой годик, и тебя Антоном кликать станут.
Когда я приступил к портрету Кирилла Мефодьевича, посмотреть на это собрались все, кому позволяло положение. Женская половина дома стояла в первых рядах, светилась набеленными лицами, улыбалась начерненными зубами и мечтала о своих портретах.
Черные зубы у женщин первое время вгоняли меня в тоску. Очень уж было непривычно. Но за год я привык к этому и уже удивлялся, если у какой-нибудь девицы видел белозубую улыбку.
Я думал, что боярин откажется позировать при таком скоплении народа, но он, похоже, был даже доволен этим обстоятельством. Кирилл Мефодьевич восседал в горделивой позе на стуле с высокой резной спинкой и поглаживал свою роскошную бороду, которую ему постарались расчесать к такому событию.
Я, рисуя, вспомнил, кто ему расчесывает бороду, и чуть не рассмеялся. Да уж, в старину каноны красоты были совсем другими. На привычных нам красавиц никто бы взгляда не кинул. Но наш боярин в этом зашел очень далеко, в бане и в усадьбе его обслуживали две толстухи, которые взяли бы все первые места на конкурсах самых толстых. А остальные мужики только облизывались, глядя на такое великолепие.
Рисовал я портрет неделю. Кирилл Мефодьевич устал.
– Никогда не думал, что это такое долгое дело, – удивлялся он.
– Кирилл Мефодьевич, ведь на века делаем, чтобы ваши потомки смогли посмотреть на своего предка.
Но рисование портрета прервал неожиданный визит. Во время сеанса во дворе поднялся переполох, послышались крики, шум, и нам пришлось прекратить наши занятия. Когда мы вышли во двор, туда уже въехал возок.
– Архимандрит, – выдохнул боярин и побежал под благословение.
Действительно, нас без предупреждения посетил настоятель Борисоглебского монастыря Мисаил. Когда я увидел его лицо, сразу понял причину визита.
«Интересно, почему у служителей церкви флюс всегда с левой стороны?» – подумалось невольно.
Суета во дворе стояла дикая, все бросились за благословением, потому что Мисаил редко появлялся на людях, только в церковные праздники.
Но боярин быстро сориентировался, вскоре стража навела порядок, и Мисаил в сопровождении нескольких монахов зашел в дом.
Вскоре меня позвали. В приемном зале за столом сидели боярин и архимандрит. Когда я зашел и, как все прочие, попросил благословения, архимандрит, с любопытством смотревший на меня, протянул:
– Так вот ты какой, отрок… По рассказу отца Савла думал, ты постарше. – Тут он скривился от боли и схватился рукой за щеку. – Вот проклятый зуб, не дает жизни уже неделю, – пожаловался воеводе.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 53
