Путь на Балканы (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

— Ишь ты, — делано изумился Дмитрий. — И кто бы мог подумать…

— То-то и оно!

— Слушай, а зачем они сюда-то приходили?

— Известно зачем. За деньгами!

— Что прямо к цесаревичу?

— Да Господь с тобой! Нет, конечно. К цесаревичу они за подписью на требовании, потому как без его подписи им казначейство ни копейки не даст.

— Дорогой автограф, — задумался унтер. — И, похоже, они его не получили.

— Дык ясное дело, они ведь, ироды, еще не все поставили, что от них причиталось. Потому и расчета покуда нет.

— Ну-ну.

— Все, некогда мне с тобой тут лясы точить, — вырвался, наконец, от него писарь и, опасливо оглядываясь, убежал.

Дмитрий некоторое время стоял, задумавшись, а затем развернулся и пошагал в сторону телеграфной станции, повторяя про себя старую солдатскую мудрость, о том, что от начальства нужно держаться как можно далее.

К своему удивлению, у связистов он снова встретил этих странных господ. Один из них, выглядевший чуть моложе и менее респектабельно, вел переговоры с титулярным советником Валеевым, на предмет отправки телеграммы. Чиновник, как водится, строго отвечал ему: — не положено! А тот, в свою очередь, уговаривал войти в положение и обещал отблагодарить. Судя по всему, переговоры подходили к своему логическому завершению, сиречь, консенсусу и представитель многострадального еврейского народа, вот-вот должен был убедить российского чиновника пойти ему навстречу.

— Будищев это ты! — заметил его титулярный советник. — Как хорошо, что ты пришел. У нас, опять аппарат барахлит, вот даже телеграмму принять не можем.

— Даже не знаю, ваше благородие, — сокрушенно вздохнул мгновенно сориентировавшийся унтер, — я ведь попрощаться пришел. Возвращают меня обратно в часть, надоел я, видать, тут всем.

— Да что ты такое говоришь, голубчик? — изумился начальник телеграфа. — Как можно тебя куда-то отправлять, у тебя же золотые руки!

— На все воля начальства, сказано в бой, стало быть, в бой! Может, убьют еще, так что не поминайте лихом.

— Господин солдат, — вмешался в их разговор коммерсант, — а может, перед тем как отправится в бой, вы посмотрите этот самый аппарат? Вы бы сделали доброе дело, и оно таки зачлось бы вам на небесах…

— Это вы на тот случай беспокоитесь, если меня убьют?

— Ну что вы, не дай бог, конечно!

— Тогда до свидания!

— Господин солдат, а если мы дадим вам пол франка?

— Ах, мой добрый господин, если бы я и впрямь был простым солдатом, я бы вас, наверное, в задницу расцеловал за столь щедрое предложение… но я унтер-офицер, а потому могу только дать в морду за неуважение!

— Господин унтер-офицер, — подал голос второй еврей, до сих пор молча, но не без интереса, прислушивавшийся к ним, — а сумма в три франка, возможно, будет для вас не столь обидна?

— Пять франков, — безапелляционно отозвался Дмитрий.

— Простите, господин унтер-офицер, но нам нужно, чтобы вы только починили аппарат. Целовать наши еврейские задницы совсем не обязательно!

— Ладно! — засмеялся Будищев, сообразивший, что сам подставился. — Сейчас гляну.

Через некоторое время неисправность была устранена, коммерсанты отправили телеграмму и ушли, отдав все, о чем договаривались, начальнику станции и ушлому унтеру.

— Слушай, неужели тебя и впрямь возвращают в полк? — озабоченно спросил Валеев, которому запали в душу слова, сказанные Барановским о перспективе коммерческого использования беспроволочного телеграфа.

— Когда-нибудь вернут, — философски пожал плечами Будищев, сжимая в кармане текст телеграммы.

— Подожди, так все это представление было из-за нескольких франков?

— Ваш аппарат я не ломал!

— Что?! Ах, вон, ты о чем… ладно, я тебя даже не осуждаю, — вздохнул титулярный советник. — Да, заработать немного денег удается не каждый день. У тебя есть семья?

— Нет, ваше благородие, — развел руками Дмитрий. — Не сложилось пока как-то.

— А у меня есть молодая жена и маленькая дочка — Капочка. Когда я отправлялся на войну, она так трогательно тянула ко мне ручки. Я ведь пошел сюда, из-за полуторного оклада и перспективы производства. А то ведь можно так и застрять в титулярных…

Дмитрий с удивлением посмотрел на нежданно-негаданно разоткровенившегося чиновника и вдруг понял, что тот уже немолод, небогат и не слишком преуспел в службе. Побочных доходов у него нет, и никогда не будет, разве что вот такие левые телеграммы и те раз в жизни.

— И где они? — спросил он, чувствуя, что надо хоть что-то сказать. — Ну, в смысле, семья.

— В Одессе, — вздохнул тот и улыбнулся, очевидно, опять представив себе маленькую дочку. Затем спохватился, и удивленно посмотрев на унтера, воскликнул: — Господи, зачем я тебе это рассказал?

— Наверное, я на вашу бабушку похож, — пожал тот плечами и улыбнулся.

— Н-да? — недоверчиво протянул Валеев. — Скорее уж на тещу! Она такая же грубая, невоспитанная и умеет тянуть из людей деньги.

— Хорошо хоть так, — засмеялся Дмитрий, — а то я уж думал, что она промышляет починкой телеграфных аппаратов.

— Слава богу, нет!

Геся очень устала после смены, но никак не могла заснуть. В последнее время она все более чувствовала неловкость своего положения, но ничего не могла придумать для исправления этой ситуации. Когда она покинула Бердичев, все было просто и ясно. Она бежала вслед за любимым человеком и была уверена, что он тоже любит ее и без колебания готова была положить свою жизнь, честь и репутацию на алтарь этой любви.

И вот она почти в действующей армии, практически рядом с ним, а ее любимый Николай совершенно не торопится встречаться с ней. А ведь он практически наверняка знает, что она здесь. Не может не знать! Ну, хоть бы передал маленькую весточку, неужели это так трудно? Хотя бы через этого своего странного приятеля — Будищева.

Тут ее мысли перешли на Дмитрия и девушка вздрогнула. А ведь он ей лгал! Она не знала в чем именно, но вдруг со всей отчетливостью поняла, что этот непонятный человек явно что-то недоговаривает. Он определенно, что-то знал и не захотел ей рассказывать. Хотя, возможно, рассказал это Алексею, а тот теперь смотрит на Гесю глазами побитой собаки, но тоже молчит. Но что же это может быть? Штерн ранен или, еще хуже убит? Нет, такое бы они не стали скрывать. К тому же будь он ранен, его бы, скорее всего, привезли сюда и тогда… о, она бы заботилась о нем, выхаживала, а если понадобилось, зубами бы вырвала его у смерти! Пусть раненый, пусть покалеченный, как его друг Алексей, но только живой!

Нет, тут что-то другое! Может быть, Николай полюбил другую? Но как это возможно! Нет, это решительно не возможно! Это просто невероятно! Но тогда что?

А может быть, Штерн написал, как и собирался, родителям и они не одобрили его брака с еврейкой? Вот это вполне может быть! Гесе уже не раз приходилось сталкиваться с предубеждением со стороны немцев, поляков, русских. Она хорошо знала, что очень многие относятся к людям ее племени с непонятной враждой и злобой. Николаша, конечно же, не такой, но вот его родители… они вполне могли запретить ему поддерживать отношения с еврейской девушкой. Но почему нельзя было сказать ей об этом прямо? Неужели она не заслужила даже такой малости? Все это было ужасно несправедливо! А тут еще этот непонятный Будищев принес ей столько разной ткани. Зачем? Какой в этом смысл?

Так и не придя ни к какому выводу, она села на кровати, но не стала заворачиваться в одеяло. На улице стояли морозы, но дров было довольно, так что топили в госпитале жарко. Поэтому девушка сидела в одной рубашке из тонкого полотна, не чувствуя неудобств. Ее соседка по комнате, крестовая сестра Агафья давно спала сладко посапывая. Вообще, православным и лютеранам не полагалось жить вместе, но помещений не хватало, да и характер у монахини был добрый и спокойный, так что они ладили.

Тут к ним в комнату тихонечко постучали, скорее даже поскреблись. Удивленная девушка встала и, накинув на плечи шаль, подошла к двери. Ни замка, ни какого-либо иного запора на ней не было, так что стук был лишь данью вежливости.